— Вот так-то лучше! Они завернули притихшего пса в старое армейское одеяло и отнесли его на диван.
— Как мы назовём его, Динни?
— Давай перепробуем несколько кличек. Может быть, угадаем, как его зовут.
Собака не откликнулась ни на одну.
— Ладно, — сказала Динни. — Назовём его Фошем. Если бы не Фош, мы никогда бы не встретились.
XVIII
Настроение, возобладавшее в Кондафорде после возвращения генерала, было тревожным и тяжёлым. Динни обещала вернуться в субботу, но настала среда, а она всё ещё находилась в Лондоне. Даже её слова: «Формально мы не помолвлены», — никому не принесли облегчения, потому что генерал пояснил: «Это просто вежливая отговорка». Под нажимом леди Черрел, жаждавшей точного отчёта о том, что произошло между ним и Уилфридом, сэр Конуэй лаконично ответил:
— Он почти всё время молчал. Вежлив, и, скажу честно, похоже, что не из трусливых. Отзывы о нём тоже прекрасные. Необъяснимый случай!
— Ты читал его стихи, Кон?
— Нет. Как их достать?
— У Динни где-то есть. Страшно горькие… Сейчас многие так пишут. Я готова примириться с чем угодно, лишь бы Динни была счастлива.
— Динни рассказывала, что у него в печати поэма, посвящённая этой истории. Парень, должно быть, тщеславен.
— Все поэты такие.
— Не знаю, кто может повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что потерял с ней контакт. Начинать семейную жизнь, когда над головой нависла гроза!
— Мне кажется, мы, живя здесь, в глуши, перестали понимать, что вызывает грозу, а что нет, — возразила леди Черрел.
— В таких вопросах не может быть двух мнений, — по крайней мере, у людей, которые идут в счёт, — отрезал генерал.
— А разве в наши дни такие ещё сохранились?
Сэр Конуэй промолчал. Затем жёстко произнёс:
— Аристократия осталась костяком Англии. Всё, что держит страну на плаву, — от неё. Пусть социалисты болтают что угодно, — тон у нас задают те, кто служит и хранит традиции.
Леди Черрел, удивлённая такой длинной тирадой, подняла голову.
— Допустим, — согласилась она. — Но что же всё-таки делать с Динни?
Сэр Конуэй пожал плечами:
— Ждать, пока не наступит кризис. Оставить её без гроша — устарелый приём, да о нём и вообще не может быть речи, — мы слишком любим Динни. Ты, конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай…
У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной оборот.
— Ей-богу, Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата.
— Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре. По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На Востоке мало девушек.
— Не думаю, чтобы он увлёкся замужней. Ален не из таких. Может быть, туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные.
Джин скорчила гримаску:
— Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила:
— А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему объясню, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
— Смотри, с Динни надо быть начеку.
— Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флёр. Она должна его хорошо знать, — он был у них шафером.
— Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна, старушка.
На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула, пока все ещё спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере. Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своём избирательном округе.
— Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен встречаться с избирателями. Благодарность — это у него своеобразный комплекс. Чем могу быть полезна?
Джин, созерцавшая Фрагонара[22] с таким видом, будто находит его чересчур французским, медленно отвела от картины глаза, опушённые длинными ресницами, и Флёр чуть не подпрыгнула. В самом деле — тигрица!
— Дело касается Динни и её молодого человека. Я полагаю, вы знаете, что с ним случилось на Востоке.
Флёр кивнула.
— Что можно предпринять? Флёр насторожилась. Ей — двадцать девять, Джин — всего двадцать три, но держаться с ней, как старшая, бесполезно.
— Я давным-давно не видела Уилфрида.
— Кто-то должен сказать ему в глаза, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
— Я отнюдь не уверена, что она начнётся, даже если поэма увидит свет.
Люди склонны прощать Аяксам[23] их безумства.
— Вы не бывали на Востоке.
— Нет, бывала, — я совершила кругосветное путешествие.
— Это совсем не то.
— Дорогая, простите, что я так говорю, — извинилась Флёр, — но Черрелы отстали от века лет на тридцать.
— Я — не Черрел.
— Верно. Вы — Тесбери, а эти ещё почище. Сельские приходы, кавалерия, флот, индийская гражданская администрация, — разве они теперь идут в счёт?
— Да, идут — для тех, кто связан с ними. А он связан, и Динни тоже.
— Ни один по-настоящему любящий человек ничем и ни с кем не связан. Много вы раздумывали, когда выходили за Хьюберта? А ведь над ним тяготело обвинение в убийстве!
— Это совсем другое дело. Хьюберт не совершал ничего постыдного.
Флёр улыбнулась:
— Вы верны себе. Застану ли я вас врасплох, как выражаются в судебных отчётах, если скажу, что в Лондоне не найдётся и одного человека из двадцати, который не зевнул бы вам в лицо, если бы вы поинтересовались у него, заслуживает ли Уилфрид осуждения, и не найдётся даже одного из сорока, который не забыл бы обо всём этом ровно через две недели.
— Я вам не верю, — решительно отпарировала Джин.
— Дорогая, вы не знаете современного общества.
— Современное общество в счёт не идёт, — ещё решительнее отрезала Джин.
— Допустим. А что же тогда идёт?
— Вам известен его адрес?
Флёр расхохоталась.
— Корк-стрит, напротив картинной галереи. Уж не собираетесь ли вы сцепиться с ним, а?
— Посмотрим.
— Уилфрид умеет кусаться.
— Ну, мне пора, — объявила Джин. — Благодарю.
Флёр восхищённо посмотрела на неё. Молодая женщина вспыхнула, и румянец на смуглых щеках придал ей ещё большую яркость.
— Что ж, дорогая, до свиданья. Заезжайте рассказать, чем всё кончилось. Я ведь знаю, — вы дьявольски отважны.
— Я не уверена, что пойду к нему. До свиданья! — попрощалась Джин.
Она промчалась мимо палаты общин, кипя от злости. Темперамент так сильно увлекал её в сторону непосредственных действий, что светская мудрость Флёр лишь привела её в раздражение. Однако ясно, что отправиться к Уилфриду Дезерту и сказать: «Уйдите и оставьте мою золовку», — совсем не так просто, как казалось вначале. Тем не менее Джин доехала до Пэл-Мэл, оставила машину на стоянке у Партенеума и пешком вышла на Пикадилли. Встречные, в особенности мужчины, оборачивались и смотрели ей вслед, поражённые её грацией, гибкостью и цветом лица, которое словно светилось. Джин понятия не имела о Корк-стрит и знала только, что это по соседству с Бонд-стрит. Когда она всё-таки добралась туда, ей пришлось промерить улицу из конца в конец, прежде чем она обнаружила картинную галерею. «Его квартира, видимо, в подъезде напротив», — решила она, вошла и в нерешительности остановилась перед дверью без таблички с фамилией. Вслед за ней поднялся мужчина с собакой на поводке и остановился рядом с Джин:
— Чем могу служить, мисс?
— Я миссис Хьюберт Черрел. Здесь живёт мистер Дезерт?
— Да, мэм, но я не уверен, может ли он вас принять. Фош, к ноге! Ты умный пёс! Если вы подождёте минутку, я выясню.
Минутой позже, решительно глотнув воздух, она предстала перед Дезертом. «В конце концов, не страшнее же он приходского комитета, когда из того нужно выколачивать деньги», — подумала Джин.
Уилфрид стоял у окна. Лицо его выразило недоумение.
— Я — невестка Динни, — представилась Джин. — Прошу прощенья, что беспокою, но мне хотелось увидеться с вами.
Уилфрид поклонился.
— Фош, ко мне!
Спаниель, обнюхивавший юбку Джин, повиновался только после второго окрика. Он лизнул Уилфриду руку и уселся за его спиной. Джин вспыхнула.
— Это страшное нахальство с моей стороны, но я надеялась, что вы не обидитесь. Мы на днях вернулись из Судана.
Взгляд Уилфрида остался, как прежде, ироническим, а ирония всегда выводила Джин из равновесия. Она запнулась и выдавила:
— Динни никогда не бывала на Востоке.
Уилфрид снова поклонился. Дело оборачивалось серьёзно, — это не заседание приходского комитета.
— Не соблаговолите ли присесть? — предложил он.
— О нет, благодарю вас, я на минутку. Видите ли, я хотела сказать, что Динни пока ещё не представляет себе, какое значение приобретают там некоторые вещи.
— Я, знаете ли, так вас и понял.
— О!
Наступило минутное молчание. Румянец Джин стул ярче, улыбка Уилфрида — ироничнее. Наконец он сказал:
— Благодарю за визит. У вас ко мне ещё что-нибудь?
— Н-нет… До свиданья!
Спускаясь по лестнице, Джин острее, чем когда-либо в жизни, чувствовала себя маленькой и жалкой. Однако первый же мужчина, с которым она разминулась на улице, отскочил в сторону, потому что её взгляд тряхнул его, как электрический ток. Однажды в Бразилии этот прохожий дотронулся до электрического угря, но и тот произвёл на него меньшее впечатление. Как ни странно, возвращаясь к машине, Джин не злилась на Уилфрида, хотя он и нанёс ей поражение. И, ещё удивительнее, — рассеялось чувство, подсказывавшее ей, что Динни в опасности.
Джин добралась до машины и после лёгкой перебранки с полисменом повернула обратно в Кондафорд. Ведя автомобиль с угрожающей прохожим скоростью, она поспела домой к завтраку. Она не обмолвилась ни словом о своём приключении, объявив, что вернулась с дальней прогулки. И только вечером, лёжа на кровати с пологом в лучшей комнате для гостей, сказала Хьюберту:
— Я виделась с ним. Знаешь, Хьюберт, теперь я уверена, что у Динни всё будет в порядке. В нём есть обаяние.