Через несколько дней Стёпке стало лучше. Отец ликовал и потирал ладони.
— Ну вот, дело на поправку. А ты заладил: «Домой, домой». Тут тоже врачи есть.
Стёпка мрачнел, утыкался носом в холодные брёвна стены и плакал. Он очень боялся уколов и капельниц… Но на следующий день на его ноге появился новый нарыв, чуть пониже первого. Отец недоумевал, где это Стёпка поранился, ведь почти не вставал с постели. А доктор предположил, что эта рана образовалась сама из-за неутихающей инфекции в крови. Доктор вывел отца за перегородку и стал ему объяснять что-то вполголоса. Стёпка прислушался.
— Я, конечно, понимаю, что вы не должны прерывать контракт, — говорил доктор. — Но больной сын — это уважительная причина. В конце концов, вызовите мать. Ему надо всё-таки в Москву. Эти странные язвы нельзя пускать на самотёк. Нужно серьёзное обследование, возможно, переливание крови. У меня тут нет таких условий и возможностей.
— Так вы советуете… — озадаченно и расстроенно начал отец.
— Я советую везти его в Москву.
Стёпка закрылся одеялом до глаз, но синие глаза в обрамлении тёмных кругов, припухшие от слёз, сверкали ярко и радостно, совсем не как у тяжелобольного.
Через два дня сборов укутанный и оттого толстый и неповоротливый Стёпка с котёнком, прозванным Табачком, сидел в вертолёте. Отец, не спавший перед этим несколько ночей, дремал, полусидя у противоположного борта вертолёта. Сменщик для отца нашёлся на удивление быстро. Ждать его уже не стали, отец торопился вывезти Стёпку к столичным врачам. Но всё равно, мысль, что метеостанция не останется надолго без присмотра, успокаивала его. К тому же он всё ещё надеялся, что Стёпкино лечение не затянется и удастся вернуться в Дальний.
Глядя в иллюминатор на снег и одинокие островки леса, на редкие домики, серо-чёрные, закопчённые от старости и вечно дымивших печных труб, на небо, уже темневшее, которое скоро на много дней совсем почернеет в полярную ночь, Стёпка наверняка знал, что никогда сюда не вернётся. Чего бы это ему ни стоило, какие бы уловки и хитрости ни пришлось применять.
По мере приближения к Москве Стёпка чувствовал себя лучше. Почти не поднималась температура, надетые одёжки потихоньку таяли. Скоро остался один свитер, валенки сменили ботинки. Дома в пустоте и клубках пыли по углам было тепло. Только включили батареи отопления. Осень ранила клён за окном: он стал свекольный и норовил запятнать балкон кровавыми гусиным лапками листьев.
Стёпка улёгся в свою постель, застеленную отцом, обложился любимыми книжками и дисками с музыкой, которые забыл взять в Дальний. Табачок улёгся у него на груди и мурлыкал. Температуры совсем не было, краснота на ноге почти прошла. Московские светила медицины уже не нависали угрозой обследования в воображении Стёпки. Но отец всё равно заставил лежать.
За окном постукивали об асфальт скейтборды друзей, которые ещё не знали, что Стёпка приехал. Зато он знал, что в любой момент может выйти на балкон и помахать им рукой, он откладывал это, растягивая удовольствие от предвкушения радости. Телевизор Стёпка не торопился включать по этой же причине, и компьютер, чуть запылённый, ожидал своего часа.
Отец в соседней комнате разбирал вещи и вдруг притих, а потом сказал вслух:
— Эт-то что такое?
Стёпка отложил книгу и приподнялся на локте, пытаясь через открытую дверь заглянуть в соседнюю комнату. Но отец сам пришёл, неся на ладони большой кривоватый ржавый гвоздь. На кончике гвоздя были следы запёкшейся крови.
— Вот, нашёл в твоем кармане, — металлическим голосом, звенящим от ярости, сказал отец.
Стёпка медленно натянул одеяло на голову и заскулил не от близости наказания, а от неминуемо надвигавшихся снегов Дальнего.
Крысиная нора
Доски забора нагрелись на солнце. На ощупь они были тёплые и занозисто-шершавые. Под штакетинами не торчали крапива и осот: травку ровно и часто подстригали газонокосилкой. Севка вздохнул. В этом доме ему ничего не светит. Раз тут косят траву даже за забором, значит, есть садовник или постоянный прикормленный работник.
В штакетнике, окрашенном в красный цвет, была вся ажурная от резьбы калитка. Севка остановился и заворожённо глядел на почтовый ящик, висевший около калитки. Жестяной ящик скорее напоминал игрушечный дом, чем ящик для почты. Крышка — коричневая кровля дома, спереди — дверь, два окошка справа и слева от двери, сквозь прорези которых виднелся край конверта, который принёс почтальон. Всё было окрашено в яркие цвета, а под окошками и около двери стояли нарисованные горшки с цветами.
«Такой ящик надо в доме вешать, а не на улице, — Севка почесал колючий бритый затылок. — Его и свинтить не грех. Руки чешутся. Это надо, такой соблазн на заборе вывешивать».
Тощий Севка в заштопанных тренировочных штанах, в расхристанной клетчатой рубахе с плеча старшего брата, из-под которой выглядывала голубая замызганная майка, длиннорукий и длинноногий, в потёртых кедах, как загипнотизированный, замер у волшебно-красивого и, наверное, так же волшебно-дорогого почтового ящика.
— Мальчик, тебе чего?
Севка присмотрелся и разглядел за резными сердечками, кружочками и ромбиками калитки оранжевый сарафан в белый цветочек, загорелый локоть и облупившийся носик хозяйской дочки.
— Вам работник нужен? — Севка хрипловатым от смущения голосом уточнил: — Копать, пропалывать.
— Сейчас у мамы спрошу, — девчонка повернулась и побежала по дорожке.
Севка прильнул к калитке, глядя вслед. Мелькали загорелые икры, по розовым пяткам звонко хлопали оранжевые шлёпанцы, и подол сарафана лисьим рыжим хвостом мотался из стороны в сторону.
«Ох уж эти дачники, — Севка достал сигарету из кармана, а через секунду, морщась, скосил глаза на её дымившийся кончик. — Едкие же у папани сигареты… — он вернулся к мыслям о дачниках. — На огороде вырядятся так, будто в город собрались. Перед кем красоваться? Их же за забором никому не видно».
— Что это ты с таких лет табаком травишься?
Он не заметил, что к калитке подошла хозяйка, и вздрогнул. Торопливо отбросил сигарету, но, увидев, что женщина проследила взглядом за упавшим окурком, поднял его, обжигая пальцы, затушил и сунул в карман.
— Ты хотел поработать? — хозяйка открыла калитку. — Проходи, работник.
На этой дачнице было шелковистое платье почти до земли, кремовое, с алыми ромбами и кругами. Севка приуныл. «Эдакое платье мне точно будет не по карману. Если она на даче такие шмотки носит, какие же у неё в городском шкафу висят?»
Через полчаса Севка уже скинул рубашку и остался в тёмной от пота майке. Он таскал к сараю брёвна, брошенные после стройки посреди двора. Прикормленный рабочий загулял, и Севка получил работу.
Поверхность брёвен выглядела трухлявой, а внутри они оказались вполне целыми и оттого тяжеленными. Севка изгибался, пыхтел, но тащил. Насажал заноз и набил новых мозолей вдобавок к старым. В одном из брёвен устроила засаду орава рыжих муравьёв. Они заползли по рукам под майку работнику и отчаянно его покусали. Севка сдёрнул майку и вытряхнул налётчиков. Присел на бревно отдохнуть и закурил.
— Опять куришь? — девчонка выглянула из-за стены сарая. Она, видно, всё время там стояла, приглядывая за Севкой. — А что у тебя за татуировка? Наклейка?
— Вот ещё! Попробуй сотри! — Севка дёрнул плечом с наколкой в виде орлиного профиля с острым крючковатым клювом и растрёпанными перьями.
Это сейчас Севка хорохорился. А когда дома у него увидели на плече орла, Севка был похож на испуганного и потрёпанного кошкой гусёнка. Сначала мать прошлась полотенцем по его спине. Затем брат влепил затрещину, а потом и отец, вдруг вернувшись трезвым с работы, взгрел Севку за дурь по первое число. Так что орлиный профиль Севке в любом случае вышел боком.
Хозяйская девчонка послюнила палец и потёрла изображение орла. Севка усмехнулся. Тонкие насмешливые губы делали его лицо несколько надменным и независимым. Оттого что его частенько поколачивали дома, ему и оставалось только корчить независимый вид и обливать всех презрением.
— На велосипед копишь? — девчонка отступила на пару шагов, она будто бы побаивалась Севки.
— Вот ещё! — он досадливо дёрнул плечом. — Есть дела и поважнее. Я же не детсадовец. И не маменькин сынок. На меня с неба деньги не валятся, — Севка выразительно посмотрел на кирпичный особнячок хозяев.
— Важное дело! — передразнила его девчонка. — Небось, на сигареты?
Севка не удостоил её ответа, только острые лопатки дёрнулись и почти сошлись у позвоночника.
— Строит из себя! — девчонка закатила глаза, или кокетничая, или искренне возмущаясь.
— Мне работать надо, — он натянул майку и повернулся к девчонке спиной. Тренировочные штаны у него сползли, оголяя незагорелую полоску кожи. Хозяйская дочка фыркнула и ушла.
Загар у Севки на костлявых плечах забронзовел и отлакировался блестящим на солнце потом. Бритую голову крепко напекло. Короткая светло-каштановая щетина на шишковатой голове не скрывала нескольких шрамов. Они выдавали в Севке драчуна и его бурную тайную жизнь в глухих переулках посёлка.
Когда Севка работал, он всегда шевелил губами то сердито, то с улыбкой. Он вёл разговоры сам с собой и то и дело обращался к невидимому собеседнику.
— Сколько же можно пить? — Севка с кряхтением опустил очередное полено у сарая, потёр поясницу. — Ведь человек ты неплохой, — он поморщился, вспомнив, как «неплохой» человек вчера не смог догнать Севку на пьяно заплетавшихся ногах и швырнул ему вдогонку полено. На удивление метко. Угодил прямо между лопаток. И до ночи, пока отец не захрапел на терраске, сын выжидал в бане. Там он подпёр дверь кадушкой и вздрагивал от каждого шороха. Отец, хоть и пьяный, мог доковылять до бани и вломиться, сдвинув кадку, как детское ведёрко из песочницы.
— Нет, оно, конечно, — Севка развёл руками, — выпить можно, иногда. А так, чтобы… Интересно, сколько бабок дачница мне отвалит? Если мало даст, так свистну у них почтовый ящик, будут знать.