– Нет, он просто хочет, чтобы все это прекратилось.
Джимпи окатил меня волной ненависти:
– Вот что я тебе скажу. Ты еще пожалеешь о том, что сунул свой нос куда не надо. Я всегда стоял за тебя горой. Придется пересмотреть.
И он заковылял прочь.
Может, мне следовало все рассказать Доннеру, и он бы уволил Джимпи. Не знаю. Но что сделано, то сделано. Точка. Интересно, много ли еще таких, как Джимпи, использующих других людей?
Моя учеба идет полным ходом. Университетская библиотека превратилась в мой второй дом. Мне выделили отдельную комнатку, и понятно почему. Я проглатываю печатную страницу за секунду, и любопытные студенты собираются вокруг поглазеть на то, как я листаю книжку за книжкой.
Сейчас меня больше всего интересуют этимология древних языков, последние работы по вариационному исчислению и история индуизма. Удивительно, как вроде бы не связанные между собой вещи соединяются в одно целое. Я вышел на новое плато, и самые разные дисциплины оказываются в общем потоке, словно у них один источник.
Странно, когда я сижу в студенческой столовой и слышу споры об истории, политике и религии, они мне кажутся детской болтовней.
Никакого желания дискутировать на таком элементарном уровне. Людям не нравится, когда им указывают на то, что они не видят проблему во всех ее сложностях. Они даже не догадываются, какая глубина скрывается под водной рябью. На профессорском уровне дела обстоят немногим лучше, и я уже отказался от попыток переубедить своих оппонентов.
В кафетерии для преподавателей Берт познакомил меня с профессором экономики, известным своими исследованиями в области экономических факторов, влияющих на процентные ставки. Я давно хотел поговорить с экономистом об идеях, почерпнутых мной из книг. Например, о моральных аспектах военной блокады как об оружии мирного времени. Я спросил, что он думает о предложении некоторых сенаторов применить тактику «черных списков» и так называемую «систему нависерта»[1] времен Второй мировой войны в отношении малых стран, наших нынешних оппонентов.
Он молча меня выслушал, глядя куда-то в пространство, словно собираясь с мыслями, а затем откашлялся, покачал головой и сказал извиняющимся тоном, что это выходит за рамки его специализации. Его область – процентные ставки, а военная экономика не входит в сферу его интересов. Он посоветовал мне обратиться к доктору Уэсси, который написал статью о торговых соглашениях в период Второй мировой войны. Возможно, он сумеет мне помочь.
Прежде чем я успел что-то из себя выдавить, он пожал мне руку со словами, как приятно со мной беседовать, но ему перед лекцией надо подготовить кое-какие заметки. Только я его и видел.
Та же история случилась, когда я попытался обсудить Чосера с американистом, или спросил ориенталиста про острова Тробриан, или завел разговор о проблемах безработицы в результате автоматизации с социальным психологом, который специализируется на соцопросах о подростковом поведении. Все они ускользали под какими-то предлогами, только бы не обнаружить узость своих знаний.
Какими жалкими они выглядят сегодня в моих глазах. А ведь еще недавно я считал профессоров интеллектуальными гигантами… какая глупость. Они обыкновенные люди, которые боятся, что мир узнает о них всю правду. Алиса тоже просто человек… женщина, не богиня… и завтра вечером я веду ее на концерт.
Уже почти утро, а я все никак не могу уснуть. Мне надо осознать, что случилось со мной вчера во время концерта.
Вечер начался неплохо. Молл в Центральном парке уже был заполнен, и нам с Алисой пришлось петлять между пар, лежащих на траве. В конце концов поодаль от дорожки мы нашли свободное место под деревом, куда не дотягивались лучи фонаря. Единственным подтверждением присутствия других пар был протестующий женский смех и горящие кончики сигарет.
– Вполне приличное место, – сказала Алиса, – совсем необязательно сидеть над оркестровой ямой.
– Что они сейчас играют? – спросил я.
– «Море» Дебюсси. Тебе нравится?
Я устроился рядышком.
– В этой музыке я не разбираюсь. Мне надо подумать.
– Не надо думать, – шепнула она. – Постарайся почувствовать. Пусть она тебя накроет, как морская волна. Не анализируй.
Она растянулась на траве, повернув лицо в сторону звучащей музыки.
Я не знал, чего она от меня ждет. Это тебе не четкие линии, когда речь идет о решении проблем или о систематическом получении знаний. Я убеждал себя, что потные ладони, стеснение в груди и желание ее обнять – это всего лишь биохимические реакции. Есть даже модель стимулов и реакций, объясняющая мою нервозность и перевозбуждение. Но сейчас все было туманно и неопределенно. Приобнять ее или не надо? Ждет ли она этого от меня? Или рассердится? Я понимал, что веду себя как подросток, и это меня бесило.
– Может, вам устроиться поудобнее? – сказал я. – Положите голову мне на плечо.
Она позволила мне себя обнять, но даже не поглядела в мою сторону. Казалось, она целиком погружена в музыку. Ей это нравится или она просто терпит? Моя рука скользнула к ее талии, и я ощутил легкий трепет ее тела, а при этом она не отрывала взгляда от оркестра. Она притворяется, что вся сконцентрирована на Вивальди, чтобы не реагировать на мои действия. Ей нет дела до происходящего. Пока она смотрит на сцену и ловит каждый звук, она может считать, что я ее приобнял без ее на то согласия. Дескать, ласкай мое тело, пока моя голова занята более возвышенными вещами. Я взял ее за подбородок и резким движением повернул к себе.
– Почему вы на меня не смотрите? Я что, не существую?
– Нет, Чарли, – прошептала она. – Приходится делать вид, что это я не существую.
Я тронул ее за плечо, она напряглась и задрожала, а я привлек ее к себе. А дальше… Я почувствовал звон в ушах… как будто заработала электропила… где-то там. Потом холод. Руки и ноги стали покалывать, пальцы онемели. И ощущение, что за мной наблюдают.
Внезапная смена ракурса. Я смотрел из-за дерева, из темноты, как мы лежим в объятиях друг друга.
Я поднял глаза и увидел подростка лет пятнадцати-шестнадцати.
– Эй! – крикнул я ему.
Он встал… с приспущенными штанами и обнаженными причиндалами.
– Что случилось? – обеспокоенно спросила меня Алиса.
Я вскочил, и подросток скрылся в темноте.
– Вы его видели?
– Нет, я никого не видела, – сказала она, нервно оправляя юбку.
– Он стоял вот здесь. На расстоянии вытянутой руки. И наблюдал за нами.
– Чарли, ты куда?
– Он не мог далеко убежать.
– Чарли, забудь о нем. Это неважно.
Но мне было важно. Я бежал в темноте, распугивая лежащие пары и не понимая, куда он исчез.
Чем больше я о нем думал, тем сильнее испытывал тошнотворное чувство, предшествующее обмороку. Одиночка в огромной пустыне. Но в какой-то момент я сумел взять себя в руки и вернулся к сидящей на траве Алисе.
– Ну что, нашел?
– Нет, но он был здесь. Я его видел.
Она как-то странно на меня смотрела:
– С тобой все нормально?
– Сейчас… все пройдет. Дурацкий звон в ушах.
– Пойдем-ка домой.
Пока мы шли к ее дому, мне все время казалось, что этот парень крадется за нами в ночи. Снова мелькнуло… он наблюдает за тем, как мы лежим в объятьях друг друга.
– Хочешь зайти? Я сделаю нам кофе.
Что-то мне подсказывало: не надо.
– Не стоит. Мне еще предстоит много работы.
– Чарли, может, я что-то не то сказала или сделала?
– Нет конечно. Дело в этом соглядатае. Я расстроился.
Она стояла рядом и ждала, что я ее поцелую. Но стоило мне обнять ее за плечи, как все повторилось. Надо срочно уходить, пока я не хлопнулся в обморок.
– Чарли, у тебя болезненный вид.
– Алиса, вы же его видели?
Она помотала головой:
– Было слишком темно. Но я уверена…
– Мне надо идти. Я вам позвоню.
Я убежал, прежде чем она успела меня удержать. Прочь из этого здания, которое вот-вот рухнет.
Когда я сейчас об этом думаю, мне кажется, что у меня были галлюцинации. Доктор Штраус считает, что эмоционально я все еще в подростковом состоянии, когда близость женщины и мысли о сексе порождают озабоченность, панику и даже галлюцинации. Он полагает, что мое быстрое интеллектуальное развитие ввело меня в заблуждение, что я могу вести нормальную жизнь. Но я должен принять как факт, что мои страхи и блоки, вызванные сексуальными ситуациями, лишний раз доказывают: в эмоциональном плане я еще подросток. Так сказать, сексуально отсталый. Из его слов напрашивается вывод, что я не готов к отношениям с Алисой Кинниан. Пока не готов.
Меня уволили из пекарни. Я понимаю, глупо хвататься за прошлое, но было что-то в этом месте с белыми каменными стенами, закопченными от выхлопов газов чугунной печи… Это был мой дом.
Что я такого сделал, что меня все возненавидели?
К Доннеру никаких претензий. Он должен думать о своем бизнесе и о других работниках. И все же он был мне ближе, чем родной отец.
Он вызвал меня в офис, убрал деловые бумаги и счета с единственного стула перед столом с откидной крышкой и, воротя от меня лицо, сказал:
– Я давно хотел с тобой поговорить. Сейчас самое время.
Сейчас это выглядит глупо, но когда я сидел и внимательно смотрел на него, тучного коротышку с неровными светло-коричневыми усами, комично нависающими над верхней губой, было ощущение, что на стуле сидят два Чарли, старый и новый, и оба в страхе ждут продолжения.
– Чарли, твой дядя Герман был моим хорошим другом. Я дал ему обещание, что ты будешь работать у меня, ни в чем не нуждаясь, что тебе будет где приклонить голову и тебя больше не заберут в этот дом…
– Мой дом – пекарня…
– Я относился к тебе как к родному сыну, который трудится во благо своей страны. А когда Герман умер… сколько тебе было… семнадцать?.. а вел себя как шестилетний мальчик… я дал себе клятву: Артур Доннер, пока у тебя есть пекарня и этот бизнес, ты будешь заботиться о Чарли… у него будет работа, и постель, и кусок хлеба. Когда тебя поместили в приют Уоррена, я им сказал, что ты будешь работать у меня и я о тебе позабочусь. Ты не провел даже одной ночи в этом приюте. Я снял тебе комнату и взял тебя под свое крыло. Я выполнил свое обещание?