Но с ощущением свободы пришла печаль. Я хотел ее любить. Хотел преодолеть свои эмоциональные и сексуальные комплексы, жениться, иметь детей, обустроиться.
Теперь это невозможно. Со своим нынешним IQ 185 я так же далек от Алисы, как был когда-то с IQ 70. И мы оба это знаем.
Что заставляет меня рыскать по городу в одиночестве? Это не расслабляющая прогулка в летний вечер, а напряженный забег – куда? Иногда сую нос в подъезд или заглядываю в чужую квартиру через неплотно прикрытые ставни в надежде с кем-нибудь поговорить, но страх знакомства пересиливает. Вверх по одной улице, вниз по другой, в бесконечном лабиринте, в неоновой клетке большого города. В поисках – чего?
В Центральном парке я встретил женщину. Она сидела на скамейке перед озером в пальто, несмотря на жару. Она улыбнулась и жестом пригласила меня сесть рядом. Мы смотрели на яркий горизонт, на небо, похожее на медовые соты на черном фоне, и так хотелось вобрать это в себя.
Да, я живу в Нью-Йорке. Нет, я никогда не был в Ньюпорт-Ньюс, в штате Виргиния. Она оттуда, и там она вышла замуж за моряка, который сейчас в плавании и которого она не видела два с половиной года.
Она сминала в руках носовой платок и время от времени стирала со лба бусинки пота. Даже в слабых отблесках воды я мог разглядеть, что с макияжем она явно переборщила, но при этом она казалась привлекательной, с прямыми темными волосами до плеч – вот только лицо припухшее, как будто она минуту назад проснулась. Ей хотелось поговорить о себе, а я был готов ее выслушать.
Отец дал ей хороший дом, образование, все, что богатый кораблестроитель может дать единственной дочери, – все, кроме прощения. Она сбежала с моряком, и этого он ей не простил.
Она взяла меня за руку, а голову положила мне на плечо.
– Первая брачная ночь, – шептала она. – Я дрожащая девственница. А он совсем спятил. Шлепал меня, колотил. А потом мной овладел, без предварительных ласк. Больше между нами ничего не было. Я не позволяла ему к себе прикасаться.
По тому, как у меня дрожала рука, она, видимо, догадалась, что мне жутковато. Слишком много насилия и интимных подробностей. Но она еще крепче сжала мою руку – мол, дай мне закончить, только потом отпущу. Для нее это было важно, и я сидел тихо, как человек, кормящий птичку с ладони.
– Это я не к тому, что мне не нравятся мужчины, – заверила она меня с широко распахнутыми глазами. – У меня было много других мужчин. Чаще всего они бывают нежными и обходительными. Занимаются любовью неторопливо, с предварительными ласками и поцелуями. – Глядя мне в глаза, она со значением провела открытой ладонью по моей туда-сюда.
Я слышал, читал и мечтал о таком. Я не знал ее имени, и мое она не спрашивала. Она желала одного: чтобы я отвел ее в такое место, где мы будем одни. Интересно, что на это сказала бы Алиса, подумал я.
Я неумело ее погладил, а поцеловал уж совсем осторожно, и она удивленно на меня посмотрела:
– Что-то не так? О чем ты думаешь?
– О вас.
– У тебя есть место, куда мы можем пойти?
Каждый шажок был для меня проверкой. В какой момент земля уйдет из-под ног и я пойду вразнос? Что-то подталкивало меня вперед – авось получится.
– Если что, отель «Мэншн» на Пятьдесят третьей стрит совсем не дорогой. Даже не нужен никакой багаж, если заплатить вперед.
– У меня есть комната…
Она поглядела на меня с уважением:
– Что ж, тем лучше.
Пока все нормально. Даже любопытно. Как далеко я продвинусь, прежде чем меня охватит паника? Когда мы окажемся одни в комнате? Когда она разденется и я увижу ее тело? Когда мы ляжем в постель?
Сейчас мне было важно понять, могу ли я быть как другие мужчины, способен ли я разделить жизнь с женщиной. Только интеллекта и знаний недостаточно. Важно еще и это. Ощущение освобождения и расслабленности соединилось с чувством, что все возможно. Когда я снова ее поцеловал, я испытал возбуждение, и это придало мне уверенности, что я могу быть нормальным. Эта женщина отличалась от Алисы. Она была из опытных.
Но в какой-то момент в ее голосе зазвучали нотки сомнения:
– Прежде чем мы пойдем… Один нюанс…
Она встала и, освещенная фонарем, распахнула передо мной пальто, и тут я увидел очертания ее фигуры, каких не мог себе представить, когда мы сидели рядом на скамейке в темноте.
– Всего пятый месяц, – сказала она. – Какая разница… Ты же не возражаешь?
Для меня эта картинка наложилась на другую: женщина средних лет вышла из ванной и распахнула купальный халат перед Чарли. Я замер, как богохульник в ожидании удара молнии. Я отвернулся. Вот уж чего не ожидал, хотя незнакомка, завернувшаяся в пальто в жаркий летний вечер, должна была, по идее, меня насторожить.
– Это не от мужа, – заверила она меня. – Я про него не наврала. Мы с ним несколько лет не виделись. Это от коммивояжера, которого я встретила месяцев восемь назад. Я с ним жила. Вообще я от него ушла, но ребенка решила сохранить. Нам с тобой надо поосторожнее – без грубостей и всяких штучек. А так можешь не беспокоиться…
Голос ее упал при виде гнева, написанного на моем лице.
– Какая мерзость! – выкрикнул я. – Постыдились бы.
Она отступила, запахивая пальто и как бы защищая плод.
В голове наложилась вторая картинка: моя мать, беременная моей будущей сестрой. В этот период она реже меня обнимала и успокаивала, реже защищала от нападок тех, кто осмеливался называть меня слабоумным.
Кажется, я схватил ее за плечо… я в этом не уверен, но она завопила, что вернуло меня к реальности и чувству опасности. Я хотел сказать, что не собирался причинить ей вреда… что я никому не причиняю боли… а вместо этого у меня вырвалось:
– Пожалуйста, не кричите!
Но она продолжала вопить, и я услышал, как кто-то бежит по темной дорожке. Ситуацию, в которую я влип, могли понять критически. Я опрометью побежал в поисках выхода, пересекая зигзагами дорожки. Парка я не знал, и вдруг меня что-то отбросило назад. Забор из проволочной сетки… тупик. Потом я увидел качели, горки и понял, что это закрытая на ночь детская площадка. Я двинулся вдоль забора, то шагом, то пробежкой, спотыкаясь о крученые корни. Возле озера, огибавшего детскую площадку, я дал задний ход, нашел другую тропку, перешел через мостик, походил вокруг… нет выхода.
– Женщина, что случилось?
– Маньяк?
– С вами все в порядке?
– Куда он пошел?
Я вернулся в исходную точку. Нырнув за скалистый выступ и изгородь из кустов ежевики, я упал ничком на землю.
– Поищите копа. Когда он нужен, черта с два его найдешь.
– А что случилось?
– Какой-то дегенерат пытался ее изнасиловать.
– Один парень погнался за ним. А, вон он!
– Надо поймать этого ублюдка, пока он в парке!
– Будьте начеку. У него есть нож и пистолет.
Эта шумиха взбудоражила ночных гуляк. Один из таких крикнул: «А, вон он!» – прямо за моей спиной, я осторожно выглянул из-за выступа и увидел, как кто-то погнался за убегающей фигуркой по освещенной фонарем дорожке. А через несколько секунд еще один промчался уже перед моим носом и скрылся в темноте. Я представил, как меня поймают эти рьяные ребята и отмутузят. Что ж, я это заслужил. В каком-то смысле я был бы даже не против.
Через какое-то время я поднялся, отряхнул с себя листья и грязь и пошел по дорожке в обратном направлении. В любую секунду я ожидал, что меня схватят сзади и ткнут лицом в землю. Но вскоре я увидел яркие огни Пятьдесят девятой стрит и Пятой авеню и вышел из парка.
Размышляя об этом сейчас, в своей безопасной комнате, я содрогаюсь от ощущения близости расправы. Воспоминание о беременной матери было жутковатым. Но еще больше меня напугало желание быть избитым. Почему я хотел быть наказанным? Призраки прошлого хватают меня за ноги и тащат куда-то. Я пытаюсь кричать, но лишь беззвучно открываю рот. Руки мои дрожат. Я чувствую озноб и звон в ушах.
Отчет о проделанной работе № 1310 Июня
Мы в салоне «Стратоджета», готовящегося взлететь и взять курс на Чикаго. Этим моим отчетом я обязан Берту, которому пришла в голову отличная мысль: я все надиктую на портативный диктофон, а официальный стенограф в Чикаго распечатает запись. Нимуру идея понравилась. Более того, он предложил мне записывать все на диктофон до последней минуты. Он считает, что, если на конференции будут озвучены самые свежие мысли, это придаст вес моему отчету.
И вот я сижу, отдельно от всех, в нашем специальном отделении, самолет готов к взлету, и я стараюсь привыкнуть к своим мыслям вслух и к собственному голосу. Очень надеюсь, что стенограф сумеет избавиться от всех этих «гм» и «э-э» и на бумаге это будет выглядеть естественнее (при мысли, что сотни людей услышат слова, которые я сейчас произношу, меня буквально парализует).
В мозгу пусто. Сейчас нет ничего важнее моих чувств.
Предстоящий взлет повергает меня в трепет.
Похоже, до операции я себе плохо представлял, что такое самолет. В моей голове киношные кадры и телевизионные крупные планы самолетов никак не соединялись с гулом, который я слышу в эти минуты. Все, о чем я думаю, это перспективы аварии. Мурашки по спине и жуткий страх перед тем, что я смертен. Вспоминается мой разговор о Боге и об Адаме и Еве.
В последние недели я часто думал о смерти, но не о Боге. Мать, бывало, брала меня с собой в церковь, однако это место у меня как-то не ассоциировалось с Господом. Мать часто его упоминала, и я должен был по вечерам ему молиться, но ни о чем таком я не задумывался. Я помню его как этакого троюродного дядю с длинной бородой, на троне – вроде Санта-Клауса в торговом центре, который сажает тебя на колени и спрашивает, хорошо ли ты себя вел в последнее время и какого подарка ты ждешь. Она его боялась, однако просила у него милостей. А вот мой отец его имени не произносил – как будто Бог был родственником Розы, с которым он не желал иметь дела.
– Мы готовы к взлету, сэр. Вам помочь пристегнуть ремень?