Подобные работы вызывали у меня гнев. День, время и энергия, потраченные на детальный анализ банальщины. Берт был прав, когда хвалил Нимура и Штрауса за то, что они посвятили себя чему-то важному и неопределенному, а не вещам несущественным и комфортным.
Эх, если бы еще Нимур воспринимал меня как человека.
Когда председатель объявил о предстоящих выступлениях ученых из Университета Бикмана, мы все заняли места на сцене, за длинным столом, и клетка с Элджерноном оказалась между Бертом и мной. Мы были главными персонажами вечера, и, как только мы расселись, председательствующий начал нас представлять. Я ожидал услышать что-то вроде: «Дааамы и господаааа! Подойдите ближе, чтобы получше разглядеть эту интермедию! Ничего подобного научный мир еще не видел! Мышь и простофиля превратятся в гениев у вас на глазах!»
Не скрою, я сюда пришел с предвзятым отношением.
Он сказал всего лишь следующее:
– Следующая презентация вряд ли нуждается во вступительном слове. Все мы слышали о поразительном исследовании в Университете Бикмана, которое спонсирует Фонд Уэлберга, а проводит руководитель отделения психологии профессор Нимур совместно с доктором Штраусом из бикмановского нейропсихиатрического центра. Стоит ли говорить о том, что этого доклада мы все ждали с большим интересом? Я передаю слово профессору Нимуру и доктору Штраусу.
Нимур любезным кивком поблагодарил председательствующего за похвальные слова и подмигнул Штраусу – вот, мол, наш звездный час.
Первым спикером из Бикмана стал профессор Клингер.
Я начинал понемногу выходить из себя и видел, что Элджернон, раздраженный сигаретным дымом, общим гомоном и непривычной обстановкой, нервно засуетился в клетке. У меня появилось странное желание выпустить его на волю. Мысль весьма абсурдная – скорее, даже не мысль, а поползновение, – и я постарался ее проигнорировать. Но, слушая стереотипный доклад под названием «Эффекты левосторонних и правосторонних целевых ячеек в лабиринте», я стал невольно поигрывать щеколдой на клетке.
Следом (до того, как Нимур и Штраус обнародуют свое сногсшибательное открытие) выступит с докладом Берт и опишет процедуры и результаты проверки интеллекта на Элджерноне, связанные с придуманными им тестами. А за этим последует демонстрация самого мыша, которому придется решать проблемы, дабы получить заветный кусочек сыра (как же меня это возмущает!).
Нет, я не имею ничего против Берта. Он всегда был со мной прямодушен – в отличие от других, – но стоило ему заговорить об интеллекте белого мыша, как он становился таким же важным и неестественным, как они. Он словно примерял на себя мантию своих учителей. Я держал себя в руках ради нашей дружбы. Выпустить сейчас Элджернона из клетки значило бы устроить хаос, а ведь это, как ни крути, дебют Берта в крысином забеге ради академической славы.
Я поигрывал щеколдой, а Элджернон, поглядывая на мои шаловливые пальчики своими глазками, похожими на две розовые конфетки, наверняка читал мои мысли. Но в какой-то момент Берт забрал у меня клетку для общей демонстрации. Он объяснил, как устроен передвижной замок, который сначала необходимо открыть. (Тонкие пластмассовые запоры опускались так и сяк, а мыш должен был снижать давление с рычажков точно в таком же порядке.) С повышением мышиного интеллекта увеличивалась скорость решения проблемы – ну, это очевидно. Но тут Берт приоткрыл нечто, чего я раньше не знал.
На пике интеллектуального развития поведение Элджернона сделалось вариативным. Иногда, согласно докладу Берта, он отказывался от работы, даже будучи голодным; а в других случаях он решал проблему, однако вместо того, чтобы забрать съедобный приз, он начинал биться о стенки клетки.
Когда кто-то из слушателей задал Берту вопрос, являлось ли такое хаотическое поведение прямым следствием повышенного интеллекта, он ушел от прямого ответа.
– С моей точки зрения, – сказал он, – данных, чтобы делать такой вывод, пока недостаточно. Существуют и другие варианты. Возможно, интеллектуальный прогресс и хаотичное поведение вызваны хирургическим вмешательством. Нельзя также исключать, что подобное поведение свойственно исключительно Элджернону. У других мышей мы ничего такого не наблюдали, но не будем забывать, что они и не достигли столь высокого IQ и тем более не поддерживали его так долго, как он.
Я сразу понял, что эту информацию они от меня скрывали. Нетрудно было догадаться о причине, что вызвало у меня досаду, но это не идет ни в какое сравнение с фильмами, которые были показаны.
Я понятия не имел, что на стадии ранних лабораторных тестов они все это снимали. Вот я стою у стола рядом с Бертом, растерянный, с разинутым ртом, и пытаюсь пройти по лабиринту с помощью электрошокера. Всякий раз, испытав шок, я до смешного выкатываю глаза, а затем возвращается прежняя глупая улыбка. Каждый такой поворот слушатели в зале встречают дружным смехом. Один забег за другим, и им это кажется все забавнее.
Я убеждал себя: это не праздные зеваки, а ученые, ищущие знаний. Просто они находят эти сценки забавными. Но по мере того как Берту передавалось общее настроение и он отпускал веселые комментарии, меня все сильнее охватывала злость. Будет еще забавнее выпустить Элджернона прямо сейчас и посмотреть, как все эти люди будут бегать на четвереньках, пытаясь поймать беленького шустрого гения.
Однако я себя сдержал, и к моменту, когда на подиум поднялся Штраус, этот импульс прошел.
В основном он говорил о теории и технике нейрохирургии, описывал в деталях, как первые опыты картографирования контрольных центров гормонов помогли ему изолировать и стимулировать эти центры, а также удалить ингибитор гормона, продуцирующего участок коры головного мозга. Он объяснил теорию блокировки ферментов и далее описал мое физическое состояние до и после операции. Фотографии (я не знал об их существовании) пошли по рукам, и по кивкам и улыбкам я понимал, что большинство слушателей согласны с ним в том, что «туповатое, бессмысленное выражение лица» со временем сменилось «выражением бдительности и острого ума». Он также в деталях обсудил соответствующие аспекты наших терапевтических сеансов – и в частности, мое менявшееся отношение к свободным ассоциациям во время лежания на кушетке.
Поскольку я сюда пришел как один из участников научной презентации, я ожидал, что тоже буду представлен, но все говорили обо мне как о чем-то новосотворенном и предъявленном научному миру. Никто в этом зале не рассматривал меня как индивидуума… как человеческое существо. Постоянное сопоставление «Элджернон и Чарли», «Чарли и Элджернон» со всей очевидностью показывало, что они воспринимали нас обоих как экспериментальных животных, существующих в пределах лаборатории. Но помимо злости, я не мог отделаться от мысли: что-то не так.
Наконец, пришло время Нимура – подвести итог как руководителю проекта, выйти под прожектора как автору блестящего эксперимента. Вот она, долгожданная минута.
Он хорошо смотрелся на подиуме. Он говорил, и я кивал, соглашаясь с проверенными вещами. Предварительные тесты, эксперимент, операция и мое последующее умственное развитие описывались им подробно, и он это оживлял цитатами из моих отчетов. Несколько раз в докладе прозвучали чересчур личные и не слишком умные высказывания. Слава богу, я был осторожен и детали наших с Алисой отношений записывал в личный дневник.
И вот, подытоживая, он произнес следующее:
– Мы, работавшие над этим проектом в Университете Бикмана, с удовлетворением пришли к выводу, что, столкнувшись с ошибкой природы, с помощью новых технологий нам удалось создать сверхчеловека. Когда Чарли только пришел к нам, он был социопат, один-одинешенек в большом городе, ни друзей, ни родных, которые могли бы о нем позаботиться, без ментального снаряжения, позволяющего вести нормальный образ жизни. Ни прошлого, ни контактов с настоящим, никакой надежды на будущее. Можно сказать, что до эксперимента Чарли не существовал …
Не знаю, почему меня так возмущало их представление обо мне как о недавно отчеканенной монете в их частной коллекции… похоже, эхо этой идеи звучало у меня в мозгу с момента нашего прилета в Чикаго. Мне захотелось встать и показать всем, какой он дурак, крикнуть ему: «Я человек, я личность… у меня есть родители, и воспоминания, и своя история… и я существовал задолго до того, как вы меня вкатили в кресле в вашу операционную!»
Я весь горел от гнева, а где-то в глубине зрело захватывающее прозрение – оно зародилось еще во время доклада Штрауса и лишь окрепло, когда Нимур развил все эти данные. Они совершили ошибку – ну конечно! Их статистические оценки периода ожидания, необходимого для доказательства устойчивости произошедших в моем мозгу изменений, базировались на предыдущих опытах с животными – как заурядными, так и умственно продвинутыми. Но очевидно же, что период ожидания следовало увеличить, когда IQ у животных вырос в два-три раза.
Нимур сделал поспешные выводы. Как в случае с Элджерноном, так и в моем требовалось больше времени, чтобы убедиться: эти изменения – навсегда. Профессора допустили серьезную ошибку, и никто их на этом не поймал. Я хотел вскочить и сказать им правду, но не мог пошевелиться. Подобно Элджернону, я чувствовал себя запертым в клетке, которую они вокруг меня построили.
Сейчас последуют вопросы к докладчику, а до того как все отправятся на ужин, я должен буду выступить перед выдающимся собранием. Нет. Пора валить отсюда.
– …в каком-то смысле он результат современного психологического эксперимента. Вместо слабоумного моллюска и обузы для окружающих, которые должны опасаться его выходок, мы получили мужчину с достоинством, чувствительного, готового занять свое полноценное место в обществе. Позвольте вам представить Чарли Гордона, который скажет несколько слов…
Пошел ты к черту. Договорился. Меня уже переполняло отвращение. Моя рука, независимо от моей воли, опустила щеколду. Клетка открылась. Элджернон поглядел на меня и после короткой паузы выскочил наружу и засеменил по длинному столу.