– Я больше не могу! Пусть проваливает! Мы должны думать о дочери. Она каждый день возвращается из школы вся в слезах, потому что ее дразнят. Мы не можем лишить ее шанса на нормальную жизнь… и все из-за него!
– И что ты предлагаешь? Вышвырнуть его на улицу?
– Отдай его в уорреновский приют.
– Поговорим об этом утром.
– Нет. Это все, что ты умеешь: говорить, говорить. Его не должно быть в нашем доме. Прямо сейчас!
– Роза, не говори глупости. Ночь на дворе. И не кричи так, соседей разбудишь.
– Мне плевать. Ему здесь не место. Глаза б мои на него не смотрели!
– Роза, ты совсем потеряла голову. Что ты вытворяешь?
– Последний раз тебя предупреждаю: увези его отсюда.
– Положи нож.
– Я не позволю сломать ей жизнь.
– Совсем рехнулась. Положи нож, кому говорят!
– Лучше бы он сдох. Он никогда не будет нормальным. Ему будет лучше в…
– Ты просто свихнулась. Ради всего святого, возьми себя в руки!
– Тогда увези его. Прямо сейчас.
– Ну хорошо. Я отвезу его к Герману, а завтра решим насчет «Уоррена».
Повисло молчание. Из темноты мне кажется, будто гром прокатился по дому. И снова раздается отцовский голос, не такой панический, как у Розы:
– Я знаю, чего он тебе стоил, и мне понятны твои страхи. Но надо себя контролировать. Я отвезу его к Герману. Ты довольна?
– Это все, чего я прошу. Твоя дочь тоже имеет право на жизнь.
Матт заходит в комнату сына. Он одевает Чарли, и хотя тот не понимает, что происходит, ему страшно. Когда они выходят из дома, мать отворачивается. Наверно, пытается убедить себя в том, что он навсегда исчез из ее жизни… что он больше не существует. Покидая дом, Чарли заметил на кухонном столе разделочный нож, которым мать резала отбивные, и у него промелькнула смутная мысль, что она хотела сделать ему больно. Вырезать что-то у него и отдать Норме.
Обернувшись напоследок, он увидел, как мать взяла тряпку, чтобы протереть раковину…
Но вот стрижка, бритье и искусственный загар остались позади, я, расслабленный, сидел в кресле, ощущая легкость и обновление, а Матт снял с меня салфетку и подставил зеркальце к затылку, чтобы я мог увидеть себя сзади. В какой-то момент зеркальце повернулось под другим углом, создав иллюзию глубины: паутина коридоров моего «я»… я, разглядывающий самого себя… самого себя… самого себя…
Но какого именно? Кто я на самом деле?
Я решил ничего ему не говорить. Зачем? Уйду не назвавшись. Но я же хотел приоткрыть лицо. Дабы он признал, что я живой, что я личность. Завтра будет хвастаться перед клиентами, пока он их стрижет и бреет. Это сделает все реальным. Если он узнает, что я его сын, я окончательно стану личностью.
– Сейчас, когда я выбрит, возможно, вы меня узнаете, – сказал я, вставая.
Он нахмурился:
– Что происходит? Это какой-то трюк?
Я заверил его, что нет, никакой не трюк, но если он внимательнее ко мне присмотрится, то он меня узнает. Он пожал плечами и стал убирать расчески и ножницы:
– У меня нет времени на разгадки кроссвордов. Пора закрываться. С вас три пятьдесят.
Что, если он меня забыл и все это не более чем абсурдная фантазия? Он стоял с протянутой рукой, а я не спешил доставать бумажник. Он должен меня вспомнить. Он должен меня узнать.
Но нет, как бы не так. Я почувствовал кислый привкус во рту, ладони у меня вспотели, ну вот, подумал я, сейчас меня стошнит прямо у него на глазах.
– Эй, с вами все в порядке?
– Да… одну минутку… – Я кое-как доковылял до хромированного кресла и подался вперед, ловя ртом воздух, в ожидании, когда кровь снова прильет к голове. У меня скрутило живот. Господи, только бы не хлопнуться в обморок. Только бы не выглядеть смешным в его глазах.
– Воды… немного воды, пожалуйста… – Я не столько испытывал потребность в питье, сколько желал, чтобы он отвернулся. Не хотелось, чтобы он видел меня в таком состоянии по прошествии стольких лет. Когда он принес мне воды, я уже чувствовал себя получше.
– Вот, выпейте. Отдохните немного. Все будет о’кей. – Он вглядывался в меня, пока я пил холодную воду, и я видел, как он перебирает в памяти полузабытые картинки. – Мы правда были когда-то знакомы?
– Нет… Я в порядке. Сейчас я уйду.
Что я мог ему сказать? Смотри, я Чарли, твой сын, которого ты давно списал со счетов. Не то чтобы я тебя за это винил. Но вот же я, такой, каким никогда не был. Можешь проверить. Задавай мне вопросы. Я говорю на двадцати языках, живых и мертвых. Я математический гений. Я сочиняю фортепианный концерт, так что меня будут помнить еще долго после моей смерти.
Как ему все это выложить?
Я сижу в его салоне и жду, чтобы он погладил меня по головке и сказал: «Хороший мальчик». Я жаждал его одобрения… чтобы лицо его просияло, как когда-то, когда я научился завязывать шнурки и застегивать кофту. Я сюда пришел за этим выражением лица, но теперь я знал, что тому не бывать.
– Может, мне вызвать врача?
Я не его сын. Я другой Чарли. Интеллект и знания коренным образом изменили меня, поэтому он меня возненавидит – так же, как все в пекарне, поскольку мой рост сделал их карликами. Нет, это ни к чему.
– Я в порядке, – повторил я. – Извините, что доставил вам столько хлопот. – Я встал и проверил твердость ног. – Съел что-то не то. Можете закрываться.
Я направился к двери и услышал резкий окрик вдогонку:
– Что за игру вы затеяли?
– Простите, не понял…
Он вытянул руку, потирая большой и указательный палец:
– Вы мне должны три пятьдесят.
Я извинился и достал бумажник. Но видно было, что он мне не верит. Я дал ему пять долларов со словами, что сдачи не надо. И спешно покинул парикмахерскую, не обернувшись.
К трехмерному лабиринту я добавил временные последовательности все возрастающей сложности, и Элджернон легко решает задачки. Его уже не надо мотивировать пищей или водой. Он учится ради того, чтобы решить проблему. Успех – это и есть награда.
Но, как отмечал Берт на конференции, поведение его отличается хаотичностью. Иногда после забега, а то и во время он выходит из себя, начинает бросаться на стенки лабиринта или просто сворачивается и отказывается взаимодействовать. Фрустрация? Или что-то более серьезное?
Сегодня ненормальная Фэй пришла ко мне по пожарной лестнице с белой мышью, самочкой, раза в два меньше Элджернона – чтобы он не скучал один летними ночами, сказала она. Она быстро отмела все мои возражения и заверила: за компанию ему будет только лучше. Убедив себя в том, что Минни, как она ее назвала, здорова и обладает высокими моральными качествами, я согласился. Мне было любопытно посмотреть, как он себя поведет рядом с самкой. Но как только мы посадили ее к нему в клетку, Фэй схватила меня за руку и увела из комнаты.
– Где твое чувство романтики? – попрекнула она меня. Потом включила радио и направилась ко мне с угрожающим видом. – Я тебя научу новому танцу.
Ну как можно злиться на такую девушку?
В любом случае я рад, что Элджернон больше не один.
Вчера поздно вечером я услышал смех на лестничной клетке, а затем в мою дверь постучали. На пороге стояла Фэй с мужчиной.
– Привет, Чарли, – сказала она, подхихикивая. – Лерой, это Чарли, мой сосед. Великолепный художник. Он делает скульптуры с живым элементом.
Лерой подхватил ее, не дав ей налететь на стену. Он бросил на меня нервный взгляд и пробормотал короткое приветствие.
– Я познакомилась с Лероем в «Звездной пыли», – пояснила она. – Он классно танцует.
Она повела его к себе, но затем приостановила.
– Слушай, – хихикнула она. – А давай позовем Чарли выпить с нами. Устроим маленькую вечеринку.
Лерою эта идея явно не понравилась.
Я извинился и закрыл дверь. Слышно было, как они со смехом удалились в ее апартаменты. Читать не получалось, в голове то и дело возникали картины: большая кровать… прохладные белые простыни… и эти двое в объятьях друг друга.
Захотелось позвонить Алисе, но я этого не сделал. Зачем себя мучить? Я даже не мог себе представить ее лица. Вот увидеть Фэй – одетую или раздетую – без проблем, с ее свежими голубыми глазами и блондинистыми волосами, заплетенными в косички и уложенными на голове в виде короны. Фэй отчетливо видна, а вот Алиса как в тумане.
Примерно спустя час я услышал перебранку в соседней квартире, потом женские крики и грохот разбрасываемых вещей. Я встал с кровати, чтобы узнать, не требуется ли ей моя помощь, и тут хлопнула дверь – это Лерой, чертыхаясь, покинул апартаменты. А спустя несколько минут я услышал, как постучали в окно моей гостиной. Оно было открыто, и Фэй, скользнув внутрь, уселась на подоконнике в своем черном шелковом кимоно, открывавшем чудные ноги.
– У тебя есть сигаретка? – спросила она.
Я дал ей сигарету, и она перекочевала с подоконника на диван.
– Уф! – выдохнула она. – Обычно я держу себя в руках, но встречаются такие голодные типы, что только так и можно от них избавиться.
– Ты его привела, чтобы от него избавиться.
Уловив мою иронию, она кинула на меня колкий взгляд:
– Ты меня не одобряешь?
– Кто я такой, чтобы тебя не одобрять? Просто, если ты забираешь парня из танцзала, ты должна быть готова к таким заходам. Он был вправе начать ухаживания.
Она покачала головой:
– Я хожу в «Звездную пыль» потому, что люблю танцы, и то, что я попросила его отвезти меня домой, еще не значит, что я должна лечь с ним в постель. Ты же не думаешь, что я легла с ним в постель?
Картинка, как они лежат в объятьях друг друга, выскочила в моей голове, подобно мыльному пузырьку.
– Если бы на его месте был ты, – продолжила она, – тогда дело другое.
– Это как прикажете понимать?
– Так и понимай. Если ты меня попросишь, я с тобой лягу.
Я постарался взять себя в руки.
– Спасибо. Буду иметь в виду. Как ты насчет кофе?