Вечером и в ближайшие дни я погрузился в психологические тексты: клиника, персонификация, психометрия, приобретение знаний, экспериментальная психология, психология животных, физиологическая психология, бихевиористика, гештальт-терапия, аналитика, динамика, органика и прочее, связанное с древними и современными фракциями, школами и системами мышления. Печально, что очень многие идеи, на которых наши психологи базируют свои теории о человеческом интеллекте, памяти и обучении людей, являются принятием желаемого за действительное.
Фэй хотела заглянуть в лабораторию, но я ее отговорил. Не хватает только, чтобы они столкнулись – Алиса и Фэй. Мне и без этого проблем хватает.
Отчет о проделанной работе № 1614 Июля
День для поездки в «Уоррен» я выбрал неудачный: серое небо, моросит дождь, и этим, вероятно, вызвана депрессия, которая охватывает меня при воспоминании. А может, я себя просто обманываю и все дело в страхах, что меня могут снова туда отправить. Я одолжил машину Берта. Алиса изъявила желание меня сопровождать, но я должен был проделать это в одиночку. Фэй я ничего не сказал. Путешествие в сельхозугодья Уоррена на Лонг-Айленде заняло у меня полтора часа, и я без труда нашел это место: обширное серенькое поместье, примечательное разве что двумя бетонными столбами по бокам узкой проселочной дороги да отполированной медной табличкой с надписью: «Государственный приют Уоррена и тренировочная школа».
Дорожный указатель говорил: «15 миль в час», и я медленно рулил мимо серых блоков в поисках администрации.
Через луг в моем направлении двигался трактор. За рулем сидел мужчина, а сзади еще двое. Я высунулся в окно и спросил:
– Вы не подскажете, где находится офис мистера Уинслоу?
Водитель остановил трактор и показал направление:
– Больничный корпус. Поверните налево и держитесь правой стороны.
Глаз поймал парня сзади на тракторе, который держался за поручень и на меня таращился. Небритый, пустая улыбка. На голове по-детски надвинутая на глаза морская фуражка – для защиты от солнца, которого нет и в помине. Глаза расширенные, вопрошающие. Я отвел взгляд. Меня это напрягло… я вспомнил Чарли.
Старший психолог оказался почти юношей, что меня удивило. Высокий, сухощавый, с усталым лицом. А спокойные голубые глаза таили в себе силу, несмотря на его молодость.
Он провез меня по территории и показал рекреационный зал, больницу, школу, административные офисы и двухэтажные каменные строения, которые он назвал коттеджами, где живут пациенты.
– А забора вокруг «Уоррена» нет? – спросил я.
– Нет. Только входные ворота и живые изгороди для защиты от праздных зевак.
– Но какие существуют преграды, чтобы пациенты… не ушли… не покинули приют?
Он улыбнулся и пожал плечами:
– Да никаких. Кто-то уходит, но, как правило, возвращаются.
– И вы их не разыскиваете?
Он посмотрел на меня так, словно пытался понять, что кроется за моим вопросом.
– Да нет. Если они попадают в передрягу, мы узнаем об этом от горожан… или полиция доставляет их обратно.
– А если нет?
– Если мы ничего не слышим о них или от них, мы делаем вывод, что они ассимилировались. Вы должны понять, мистер Гордон: это не тюрьма. Да, мы должны в соответствии с государственным законом предпринимать разумные усилия для возвращения наших пациентов, но мы недостаточно оснащены, чтобы отследить передвижения четырех тысяч человек. Нас в основном покидают продвинутые люди с низким IQ, но таких немного. А к нам попадают персонажи с серьезными мозговыми нарушениями, нуждающиеся в строгой опеке. Люди продвинутые способны свободно перемещаться, и через какое-то время большинство, поняв, что там им ничего не светит, возвращается. Мир легко обходится без них, и они быстро прозревают.
Мы вышли из машины и заглянули в один из коттеджей. Стены из белой плитки и стойкий запах дезинфекции. Коридор привел нас в комнату отдыха, где семьдесят пять ребят сидели в ожидании колокольчика, зовущего на ланч. Мой взгляд сразу остановился на взрослом парне в углу, прижавшем к себе пятнадцатилетнего подростка. Когда мы переступили через порог, все повернулись в нашу сторону, а те, что посмелее, подошли вплотную и беззастенчиво уставились на меня.
– Расслабьтесь, – сказал старший психолог, видя мое напряженное лицо. – Они вас не тронут.
К нам подошла хозяйка помещения, пригожая ширококостная женщина в джинсовом фартуке поверх накрахмаленной белой юбки и с засученными рукавами рубашки. На поясе у нее висела связка ключей, позвякивавших при каждом шаге, и только когда она повернулась, я увидел, что левую сторону ее лица покрывало большое багровое родимое пятно.
– Не ожидала я, Рэй, сегодня такой компании, – сказала она. – Обычно ты приводишь гостей по четвергам.
– Тельма, это мистер Гордон из Бикмановского университета. Он бы хотел немного осмотреться и получить представление о том, чем мы здесь занимаемся. Я знаю, тебя это не напрягает. Для тебя – что один день, что другой…
– И не говори. – Она громко расхохоталась. – Но по средам мы переворачиваем матрасы. Запашок тот еще, так что лучше в четверг.
Она старалась держаться слева от меня, чтобы скрывать родимое пятно. Она показала мне спальню, прачечную, подсобки и обеденный зал с уже накрытыми столами в ожидании еды из кооператива. Рассказывая, она улыбалась, и ее лицо, а также убранные в пучок волосы делали ее похожей на танцовщицу Лотрека, и при этом она избегала прямых зрительных контактов. Я попытался себе представить, каково мне было бы здесь жить под ее присмотром.
– Им-то здесь хорошо, – говорила она. – Но сами понимаете… триста ребят… семьдесят пять на этаже… а нас, работников, всего пять. Держать их под контролем не так-то просто. Есть коттеджи и не такие аккуратные, но технический персонал там надолго не задерживается. От детей можно ждать чего угодно, а вот если взрослые не следят за собой, это уже перебор.
– Сразу видно хорошего человека, – сказал я. – Ребятам с вами повезло.
Она от души посмеялась, продолжая смотреть прямо перед собой и показывая белые зубы.
– Не лучше и не хуже других. Я люблю моих ребят. Работка непростая, но ты получаешь удовольствие от того, что они так сильно от тебя зависят. – Улыбка на мгновение соскользнула с ее губ. – Нормальные дети быстро вырастают и перестают в тебе нуждаться… зацикливаются на себе… забывают тех, кто их любил и кто о них заботился. Но этим нужно от тебя все, что ты можешь им дать… до конца дней. – Она посмеялась над собственной серьезностью. – Работа трудная, но она того стоит.
Когда мы спустились на первый этаж, где нас поджидал Уинслоу, прозвенел колокольчик и ребята направились в столовую. Я заметил, что взрослый парень, державший на коленях младшенького, сейчас вел его за руку.
– Впечатляет, – сказал я, кивнув в их сторону.
Уинслоу согласно кивнул:
– Джерри старший, а Дасти младший. Здесь такое не редкость. Когда некому из персонала ими заняться, они порой ищут человеческий контакт друг у друга.
Когда мы проходили мимо другого коттеджа по дороге к школе, раздался громкий крик, переходящий в вой, и его подхватили еще двое или трое. Окна были забраны решетками.
Уинслоу впервые за все утро как будто поежился.
– Зона повышенной безопасности, – пояснил он. – Для отсталых с эмоциональными нарушениями. В случае угрозы причинения вреда себе или другим мы помещаем их в коттедж К. Круглые сутки на замке.
– Отсталые с эмоциональными нарушениями – у вас? Разве они не должны содержаться в психиатрической больнице?
– Разумеется, – подтвердил он. – Но это не так легко проконтролировать. Кто-то, из пограничных категорий, срывается после определенного времени проживания. Кого-то нам приходится принять по решению суда, даже если у нас нет свободных мест. Это настоящая проблема. Знаете, какой у нас лист ожидания? Тысяча четыреста. А к концу года у нас появятся от силы двадцать пять – тридцать мест.
– И где же эти тысяча четыреста сейчас находятся?
– Дома. В ожидании свободного места здесь или в другом подобном заведении. Вы поймите, наши проблемы – это не то что проблемы с перегруженностью обычной больницы. К нам приходят пациенты, чтобы остаться здесь на всю жизнь.
Мы вошли в школу, новое одноэтажное строение из стекла и бетона с панорамными окнами, и я себе представил, что хожу по этим коридорам как пациент. Вот я стою в середине очереди из мужчин и ребят и жду, когда нас впустят в класс. Возможно, я окажусь на месте этого парня, который толкает инвалидную коляску, или поведу кого-то за руку, или буду прижимать к себе юного парнишку.
В столярной мастерской, где старшие подростки изготовляли скамейки под руководством учителя, ребята тут же столпились вокруг нас и с любопытством на меня поглядывали. Учитель положил ножовку и подошел к нам.
– Это мистер Гордон из Бикмановского университета, – сказал Уинслоу. – Он хочет кое о ком позаботиться. Подумывает о том, чтобы купить это заведение.
Учитель засмеялся и помахал своим ученикам:
– Если он к-купит это з-заведение, то ему п-придется и нас всех п-прихватить. И з-заодно п-подбросить нам еще д-дерева для р-работы.
Пока он водил меня по мастерской, я обратил внимание на удивительно тихое поведение ребят. Они шлифовали и лакировали готовые скамейки, не произнося при этом ни слова.
– М-мои м-молчуны, – сказал учитель, словно угадав мой невысказанный вопрос. – Они г-глухонемые.
– Таких здесь сто шесть, – пояснил Уинслоу. – Это специальное исследование спонсируется федеральным правительством.
Невероятно! Сколько же у них изъянов по сравнению с нормальными людьми. Умственно отсталые, глухие, немые… и при этом старательно шлифующие скамейки.
Один из ребят, зажимавший в тисках деревянный блок, прервал свою работу, похлопал Уинслоу по руке и ткнул пальцем в угол, где на полочках были выставлены законченные предметы с подсыхающей краской. Парень показал на подставку для лампы, а затем на себя. Сработано было неважно, подставка неустойчивая, деревянные прокладки торчат здесь и там, лакировка грубая, неровная. Уинслоу и учитель стали его громко захваливать, парень с гордостью заулыбался и посмотрел на меня в ожидании похвалы.