– Да, – покивал я, подыскивая хвалебные слова. – Здорово… отлично. – Я их произнес, потому что он в них нуждался, но при этом я испытал опустошенность. Паренек улыбнулся, а когда мы уже собирались уйти, он тронул меня за руку, как бы прощаясь. Я чуть не задохнулся и с трудом сдерживал свои эмоции, пока мы не вышли в коридор.
Директором школы оказалась низкорослая пухленька «мамочка», которая усадила меня перед аккуратно выписанной схемой, показывающей различные типы пациентов, количество приписанных к каждой категории работников и изучаемые предметы.
– Конечно, к нам уже не поступает столько пациентов с повышенным IQ, как раньше, – объяснила она. – Таких – с IQ шестьдесят и семьдесят – теперь держат в основном в спецклассах городских школ, и есть еще социальные учреждения, берущие их под свое крыло. Большинство из наших способны жить в обычной среде, в приемных семьях и в домах-интернатах, и выполнять простую работу на ферме или ручную работу на заводе, в прачечной…
– Или в пекарне, – добавил я.
Она нахмурилась.
– Да, наверное. Мы разделяем наших детей… я называю их так независимо от их возраста, они все для меня дети… на опрятных и неопрятных. Для администрации гораздо проще, если получается их удержать на определенном уровне. Некоторых неопрятных, с сильно поврежденными мозгами, придется держать в кроватках всю оставшуюся жизнь…
– Если наука не найдет способ им помочь.
– Ох, – она улыбнулась и постаралась осторожно меня просветить, – боюсь, что им уже ничем не поможешь.
– Неизлечимых больных не бывает.
Она вскинула на меня взгляд и несколько неуверенно произнесла:
– Да, да, конечно. Вы правы. Мы не должны оставлять надежду.
Она занервничала. А я улыбнулся при мысли, как я себя поведу, если меня снова сюда привезут в качестве одного из ее детей. Буду я опрятен или нет?
В офисе Уинслоу мы пили кофе и обсуждали его работу.
– Это хорошее место, – сказал он. – У нас нет психиатров… только внешний консультант, приходящий раз в две недели. Это нормально. Все, кто входит в наш психологический штаб, отдают себя целиком делу. Я мог бы нанять психиатра, но за те же деньги я могу взять двух психологов… готовых отдать ради пациентов часть себя.
– Что вы вкладываете в эти слова: «часть себя»?
Он изучающе поглядел на меня, и вдруг сквозь усталость пробилась досада.
– Многие люди готовы вложить свои деньги или приобрести материалы, но лишь немногие пожертвуют своим временем и сердечной привязанностью. Вот что я вкладываю в эти слова. – Голос его стал резким. Он показал на пустую детскую бутылочку на книжной полке. – Видите?
Я сказал, что с любопытством обратил на нее внимание, еще когда мы только вошли.
– Много ли вы знаете людей, готовых взять на колени взрослого парня и покормить его из бутылочки? С риском, что он их описает или обкакает. Я вижу удивление в ваших глазах. Вам трудно это понять, сидя в вашей исследовательской башне из слоновой кости, не так ли? Что вы знаете о жизни пациентов, отрезанных от реальной действительности?
Я не смог скрыть улыбки, и Уинслоу явно неправильно ее понял, так как он встал и резко оборвал разговор. Если я сюда навсегда вернусь и он узнает мою историю, вот тогда, уверен, он все поймет. Такой, как он, должен понять.
Я уезжал из «Уоррена» не зная, что и думать. Я был окружен холодной серостью – ощущение полного смирения. Никаких разговоров о реабилитации, благополучном излечении, о возвращении этих людей в большой мир. Никто не заикнулся о надежде. Ощущение медленного умирания – или даже хуже… что ты никогда не был по-настоящему живым, не осознавая этого. Души, увядшие от рождения и обреченные слепо вглядываться в пространство и время день за днем.
Я вспоминал хозяйку помещения с ее багровым родимым пятном, и заику учителя, и «мамашу» директрису, и моложавого психолога; хорошо бы понять, что их привело сюда и почему они себя посвятили этим дремлющим умам. Подобно парню, державшему на коленях братишку, каждый из них нашел самореализацию в том, чтобы отдавать часть себя малоимущим.
А что они мне еще не показали?
Как знать, быть может, я скоро попаду в «Уоррен» и проведу остаток жизни вместе с другими… в ожидании.
Я все откладываю свой визит к матери. Хочу ее увидеть – и не хочу. Прежде надо понять, что меня ждет. Надо закончить работу и разобраться в результатах.
Элджернон отказывается бегать по лабиринту, общая мотивация пропала. Сегодня я зашел на него посмотреть и застал там Штрауса. Он и Нимур выглядели озабоченными, когда Берт насильно кормил мыша. Очень странно видеть белый пушистый комочек, пристегнутый к рабочему столу, и Берта, вводящего ему в горло пищу с помощью пипетки.
Если так продолжится, то скоро им придется его кормить прибегая к инъекциям. Видя, как Элджернон дергается под пристяжными ремешками, я почувствовал ремни на своих руках и ногах. Я стал задыхаться и вынужден был покинуть лабораторию, чтобы глотнуть свежего воздуха. Мне надо перестать себя идентифицировать с Элджерноном.
Я отправился в «Бар Мюррея» и опрокинул несколько стаканчиков. Потом я позвонил Фэй, и мы сделали еще несколько заходов. Фэй недовольна тем, что я перестал сопровождать ее на танцы. Вчера она так рассердилась, что ушла от меня. Она понятия не имеет о моей работе и не проявляет к ней ни малейшего интереса, а стоит мне начать ей что-то рассказывать, как она даже не пытается скрыть скуку. Она не любит, чтобы ей докучали, и мне трудно ее за это винить. Ее интересуют только три вещи: танцы, рисование и секс. Единственное, что нас объединяет, это секс. Глупо пытаться вовлечь ее в мою работу. В общем, теперь она ходит на танцы без меня. Вчера ей приснился сон: она вошла ко мне, подожгла все мои книги и заметки, и мы устроили танцы вокруг костра. Мне стоит повысить бдительность. Она заявляет на меня слишком большие права. Сегодня я вдруг осознал, что моя квартира начинает походить на ее апартаменты – бардак. Мне надо меньше пить.
Вчера Алиса познакомилась с Фэй. Я был давно озабочен: что случится, если они столкнутся лицом к лицу? Алиса пришла ко мне, после того как узнала от Берта о ситуации с Элджерноном. Она понимает, чтó за этим может скрываться, и по сей день чувствует свою ответственность за то, что подтолкнула меня к эксперименту. Мы пили кофе и проговорили допоздна. Я знал, что Фэй отправилась на танцы в «Звездную пыль», и не ожидал ее скорого возвращения. Но где-то без четверти два она застала нас врасплох, появившись на пожарной лестнице. Она постучала в стекло, толкнула полуоткрытое окно и вошла в комнату, вальсируя с бутылкой вина.
– Нарушила вечеринку, – сказала она. – Но вот вам еще выпивка.
Я рассказывал ей о том, что Алиса участвует в работе над университетским проектом, и я упоминал Фэй в разговорах с Алисой, так что эта встреча их не особенно удивила. Несколько секунд у них ушло на то, чтобы оценить визави, после чего они заговорили об искусстве и обо мне, не обращая на меня внимания, как будто меня не существовало. Они друг дружке понравились.
– Я сварю кофе, – с этими словами я ушел на кухню, оставив их вдвоем.
Когда я вернулся, Фэй сидела на полу, скинув туфли и потягивая джин из бутылки. Она объясняла Алисе, что для тела нет ничего важнее солнечного загара и что нудистские колонии решают все моральные проблемы.
Фэй предложила нам втроем присоединиться к нудистской колонии, что вызвало у Алисы истерический хохот, и она не отказалась от налитого ей в стакан джина.
Мы проболтали до рассвета, и я стал настаивать на том, чтобы отвезти Алису домой. Она отказывалась, но Фэй сказала, что глупо девушке в такое время передвигаться по городу одной. Тогда я спустился и остановил такси.
– В ней что-то есть, – сказала Алиса по дороге домой. – Даже не знаю, как назвать. Ее открытость, полнейшая доверительность, отсутствие эгоизма…
Я согласился с ней.
– И она тебя любит, – добавила Алиса.
– Она всех любит, – возразил я. – Просто я ее сосед по лестничной клетке.
– А разве ты ее не любишь?
Я покачал головой:
– Ты единственная женщина, которую я полюбил.
– Давай не будем об этом.
– Ты сейчас перекрыла мне важную тему для разговора.
– Одно меня беспокоит, Чарли. Алкоголь. Мне рассказали про твои похмелья.
– Скажи Берту, пусть ограничит свои наблюдения научным экспериментом. Нечего восстанавливать тебя против меня. С алкоголем я как-нибудь сам разберусь.
– Где-то я это уже слышала.
– Но не от меня.
– Единственное, что мне в ней не нравится. Она подсадила тебя на алкоголь и отрывает от работы.
– С этим я тоже разберусь.
– Работа – это важно, Чарли. Не только для миллионов где-то там, но и лично для тебя. Ты должен разрешить эту проблему, затронувшую тебя напрямую. Не позволяй никому связывать тебя по рукам.
– Вот и прозвучало главное откровение, – поддразнил я ее. – Ты не хочешь, чтобы я с ней виделся.
– Я этого не сказала.
– Но подразумевала. Если она отвлекает меня от работы, значит, я должен вычеркнуть ее из жизни.
– Нет, не должен. Она тебе подходит. Тебе нужна женщина рядом.
– Ты мне подходишь.
Она отвернулась.
– Не в том качестве. – Она снова посмотрела мне в глаза. – Сегодня я к тебе приехала, в душе готовая ее возненавидеть. Я ожидала увидеть испорченную глупую шлюшку, которая тебя окрутила, и строила большие планы, как я вклинюсь между вами и спасу тебя от нее вопреки твоим желаниям. Но, познакомившись с ней поближе, я поняла, что не вправе ее осуждать. Да, она тебе подходит. Я словно выпустила из себя пар. Она мне понравилась, даже если я в чем-то ее не одобряю. И все же, если ты будешь и дальше вместе с ней выпивать и проводить все время в ночных клубах и дансингах, то это означает, что она мешает тебе работать. И никто, кроме тебя, не может решить эту проблему.
– Еще одна проблемка? – Я засмеялся.