Завтра я отправлюсь на Маркс-стрит увидеть мою мать. Ночной сон всколыхнул цепочку воспоминаний, осветил целый пласт из моего прошлого, и теперь важно поскорей все записать, пока я ничего не забыл. В последнее время со мной это происходит все чаще. Это как-то связано с моей матерью, и сейчас больше чем когда-либо мне важно понять, какой она была и почему она так со мной обращалась. Я не должен ее ненавидеть.
Мне надо внутренне с ней помириться, еще до нашей встречи, иначе я могу себя повести глупо и даже грубо.
Я должен был это записать по горячим следам, тогда мой отчет будет полным.
Три дня назад я отправился, чтобы увидеть Розу. Я заставил себя снова одолжить машину Берта. При всех своих страхах я понимал всю важность этой поездки.
Когда я добрался до Маркс-стрит, я поначалу решил, что ошибся адресом. В моих воспоминаниях все выглядело иначе. Я увидел грязную улицу. Пустые автостоянки на месте снесенных домов. На тротуаре лежит выброшенный холодильник с оторванной лицевой панелью, а на обочине валяется старый матрас с торчащими из брюха железными пружинами. В одних домах окна заколочены, другие больше похожи на ветхие лачуги. Я припарковался в квартале от места назначения и пошел пешком.
Никаких уличных игр, не то что в моей памяти: всюду играют дети, а Чарли наблюдает за ними из окна (странно, но почти все мои воспоминания заключены в оконную раму, и я в ней). А сейчас только старики прячутся в тени прохудившихся крылечек.
На подходе к дому я испытал еще один шок. Моя мать в старом коричневом свитере, стоя на крыльце, мыла окна на первом этаже, при том что было холодно и ветрено. Она всегда демонстрировала соседям, какая она хорошая жена и мать.
Для нее главным было всегда, что думают о тебе другие. Изобразить нечто перед самой собой и своей семьей. Испытать комплекс полноценности. Матт часто говорил ей: то, что думают о тебе другие, вовсе не главное в жизни. Но она пропускала это мимо ушей. Норма должна была правильно одеваться; в доме должна быть хорошая мебель; Чарли надо держать взаперти, чтобы люди не догадались о том, что с ним что-то не так.
Я остановился в воротах. Она распрямилась, чтобы передохнуть. Ее лицо вызвало у меня содрогание – не такое, каким я всячески старался его запомнить. Седые, завитые щипцами волосы, впалые морщинистые щеки. Блестит вспотевший лоб. Она поймала на себе мой взгляд.
Первое поползновение – бежать, но я не мог, слишком большой путь проделал. Скажу, что потерялся в незнакомом квартале, и спрошу, как мне проехать. А вместо этого я стоял как вкопанный и ждал от нее каких-то действий. Но она просто на меня таращилась.
– Вам что-то нужно? – Ее сиплый голос эхом отозвался в коридорах моей памяти.
Я открыл рот, однако оттуда не вырвалось ни звука. Я шевелил губами, пытаясь что-то из себя выдавить, поскольку в ее глазах промелькнуло узнавание. Не таким я хотел перед ней предстать. Тупо на нее уставился, не способный сказать что-то членораздельное. Мой язык мешал мне, как такой большой камень преткновения, и рот пересох.
Наконец я что-то выдавил. Совсем не то, что собирался (а планировал я убаюкивающие, бодрящие слова, которые бы удержали контроль над ситуацией и стерли в памяти все боли и обиды), а нечто вроде:
– Мааа…
После всех языков, какие я выучил, меня хватило только на это «мааа». Я превратился в новорожденного ягненка, готового припасть к материнскому вымени.
Она вытерла потный лоб тыльной стороной ладони и нахмурилась, как будто не могла толком меня разглядеть. Я сделал шаг навстречу, потом еще один – все ближе к крыльцу. Она отступила.
Я не был до конца уверен в том, что она меня узнала, но тут она ахнула:
– Чарли!..
Не крик, не шепот. Просто выдох, как у человека, выходящего из глубокого сна.
– Ма… – Я сделал еще шаг к крыльцу. – Это я…
Мои телодвижения ее испугали, она отшагнула и перевернула ногой ведро с мыльной водой, грязные потоки выплеснулись на ступеньки.
– Что ты здесь делаешь?
– Я захотел тебя увидеть… поговорить с тобой…
Так как язык продолжал мне мешать, из моей гортани вырывались слова с глуховатым скулящим оттенком – вероятно, так я говорил в детстве.
– Не уходи, – взмолился я. – Не убегай от меня.
Но она уже нырнула в вестибюль и закрыла дверь на крючок. Она стояла там и испуганно поглядывала на меня из-за белой занавески. Губы ее беззвучно шевелились, и по ним можно было прочесть:
– Уходи! Оставь меня в покое!
Но кто она такая, чтобы мне отказывать? По какому праву она убегает?
– Впусти меня! Мне надо с тобой поговорить! Впусти, слышишь!
Я барабанил по стеклу с такой силой, что в конце концов оно не выдержало, трещины разошлись паутиной, а мой палец на мгновение застрял в одной из трещин. Видимо, она решила, что я сумасшедший и пришел, чтобы над ней поизмываться. Она побежала по коридору и укрылась в своей квартире.
Я толкнул дверь, сорвал крючок и, от неожиданности потеряв равновесие, влетел внутрь. Рука моя кровоточила и, не зная, как быть, я засунул ее в карман, чтобы не закапать недавно ею отдраенный линолеум.
Я пошел по коридору мимо лестницы, которую часто видел в своих ночных кошмарах… Вот я поднимаюсь по длинной узкой лестнице, а бесы хватают меня за ноги и утаскивают в подвал, я пытаюсь кричать, но ничего, кроме мычания. Вроде глухонемых ребят в школе «Уоррен».
Мейерсы, домовладелец и его жена, жившие на втором этаже, всегда были со мной добры. Они давали мне конфеты и позволяли поиграть у них на кухне с домашней собакой. Я был бы рад с ними повидаться, но и без подсказок соседей я знал, что они давно умерли, а в их квартире живут незнакомые мне люди. Так что этот вариант был для меня исключен навсегда.
Дверь Розы оказалась запертой, и несколько секунд я постоял в нерешительности.
– Открой дверь.
В ответ я услышал визгливый лай собачонки, что застигло меня врасплох.
– Послушай, – продолжал я. – Я не сделаю тебе ничего худого, но я проделал большой путь и не уйду, пока мы не поговорим. Если ты мне не откроешь, я снесу дверь.
Я услышал, как она сказала: «Наппи, ш-ш-ш…Иди в спальню». А через мгновение щелкнул замок. Дверь открылась, Роза стояла на пороге и смотрела на меня.
– Ма, – тихо заговорил я. – Я ничего тебе не сделаю. Давай просто поговорим. Пойми, я уже не тот, каким был раньше. Я изменился. Я нормальный. Неужели ты не видишь? Я больше не умственно отсталый. Я не тупой. Я такой же, как все. Я нормальный… как ты, и Матт, и Норма.
Я говорил и говорил, лишь бы она не закрыла дверь. Надо ей все объяснить, в один присест.
– Мне сделали операцию, и я изменился, я стал другим, таким, как ты всегда мечтала. Ты же прочла в газетах? Новый научный эксперимент, меняющий умственные способности. Я первый, на ком это испытали. Понимаешь? Что ты на меня так смотришь? Я теперь умный. Умнее, чем Норма, или дядя Герман, или Матт. Я знаю то, чего не знают университетские профессора. Скажи что-нибудь! Ты можешь мной гордиться перед соседями. Меня уже не надо прятать в подвале, когда приходят гости. Расскажи, каким я был в раннем детстве, больше мне от тебя ничего не надо. Я не сделаю тебе больно. Я не испытываю к тебе зла. Мне важно лучше понять себя, пока не поздно. Пойми, я не стану полноценным человеком, пока не пойму себя, и ты единственная можешь мне в этом помочь. Позволь мне войти и посидеть с тобой недолго.
Не столько мои слова, сколько интонация действовала на нее гипнотически. Она не сводила с меня глаз. Я машинально вытащил из кармана раненую руку и сложил обе ладони в мольбе. Когда она увидела кровь, ее лицо смягчилось.
– Ты поранился… – Едва ли она испытывала ко мне жалость. Она бы так поступила с собакой, поранившей лапу, или с котом, пострадавшим в драке. Это была реакция не на то, что я ее Чарли, а вопреки.
– Заходи и промой рану. А я достану йод и бинт.
Я проследовал за ней к потрескавшейся раковине и гофрированному дренажному столу, над которым она часто мыла мне голову и руки после гуляния на заднем дворе, а также перед едой и перед сном. Она наблюдала за тем, как я заворачиваю рукава.
– Не надо было разбивать стекло. Домовладелец будет недоволен, а на замену у меня нет денег. – Словно потеряв терпение от того, как я это делаю, она забрала у меня мыло и сама принялась мыть мне руку. Я помалкивал, чтобы не разрушить чары. То и дело она цокала языком или вздыхала, приговаривая: – Чарли, Чарли, вечно ты во что-то влипаешь. Когда ты уже научишься сам заботиться о себе? – Она словно вернулась на двадцать пять лет назад, к своему маленькому Чарли, и готова была побороться за мое место под солнцем.
Смыв кровь и высушив мне руку бумажным полотенцем, она подняла на меня взгляд, и глаза ее округлились от испуга.
– Госсподи! – выдохнула она и попятилась.
Я снова заговорил в мягкой форме, урезонивая ее в том, что все нормально и что я не сделаю ей ничего плохого. Ее мысли блуждали где-то. Она окинула пространство рассеянным взглядом, потом прикрыла рот ладонью и, снова посмотрев на меня, простонала: – Какой же здесь беспорядок. Я ведь не ждала гостей. Какие окна грязные, сколько везде пыли.
– Ничего страшного, ма. Не переживай.
– Мне надо натереть воском пол. Чтобы он блестел. – Тут она заметила отпечатки пальцев на двери и, схватив тряпку, быстренько их стерла. Поймав на себе мой взгляд, она с озабоченным видом спросила: – Вы пришли по поводу счета за электричество?
Прежде чем я ответил «нет», она погрозила мне пальчиком:
– Я стараюсь оплачивать счет первого числа каждого месяца, но сейчас мой муж уехал из города по делам. Я всех предупредила, чтобы не беспокоились, моя дочь на этой неделе получит зарплату, и мы оплатим все счета. Так что зря вы меня побеспокоили из-за денег.
– Она ваш единственный ребенок? Других детей у вас нет?
Она вздрогнула и уставилась куда-то в пространство.