Я вздохнул.
– Невозмутимый… непоколебимый Штраус. Вот что я вам скажу. Мне осточертело приходить сюда. Какой смысл в этой терапии? Вы не хуже меня знаете, что будет дальше.
– Но, мне кажется, ты не склонен все прекратить. Ты хочешь продолжать, разве нет?
– Но это же глупо. Пустая трата моего и вашего времени.
Я лежал в полутьме и разглядывал квадратики на потолке… звукопоглощающие плитки с тысячами мельчайших дырочек, впитывающих каждое словечко. Кладбище звуков.
Закружилась голова. А в ней пусто, что странно, так как на эти сеансы я всегда прихожу с кучей всего, о чем можно поговорить. Сны… воспоминания… ассоциации… проблемы… Но сейчас я чувствовал себя пустым и совершенно изолированным.
Если не считать бесстрастного Штрауса сзади.
– Странные ощущения, – сказал я.
– Хотите об этом поговорить?
Как блестяще, как тонко! Какого черта я здесь делаю – позволяю своим ассоциациям уходить в крохотные дырочки потолка и в дырочки побольше у моего психотерапевта!
– Не уверен, что я хочу об этом говорить. Сегодня я испытываю к вам непривычную враждебность.
Однако я высказал ему все, о чем думал. Не видя его, я чувствовал, как он молча кивает.
– Это трудно объяснить. Я уже пару раз испытывал это ощущение, перед тем как потерял сознание. Головокружение… каждый нерв напряжен… кожа холодная, онемевшая…
– Продолжайте. – В его голосе сквозило возбуждение. – Что еще?
– Я не чувствую своего тела. Я онемел. Такое чувство, что Чарли где-то рядом. Глаза открыты… или мне только так кажется?
– Да, широко открыты.
– От стен идет бело-голубое свечение, а потолок съежился в мерцающий шар… завис в воздухе… давит мне на глаза, на мозг. Вся комната сияет. Я плыву… точнее, всплываю все выше… хотя знаю, даже не глядя, что я по-прежнему лежу на кушетке.
Я галлюцинирую?
– Чарли, ты в порядке?
Или это то, что описано у мистиков?
Я слышу его голос, но нет желания ему отвечать. Меня раздражает его присутствие. Я должен его игнорировать. Буду пассивен, и пусть это… не знаю, как назвать… наполняет меня светом и поглощает.
– Ты что-то видишь, Чарли? Что происходит?
Вверх, все выше, как лист в восходящей волне теплого воздуха. Атомы моего тела разлетаются. Я становлюсь легче, бесплотнее… и все больше, больше…меня уносит к солнцу. Я превратился в расширяющуюся вселенную, плывущую в полном безмолвии… сначала маленькая, только мое тело, но вот она вобрала в себя эту комнату, здание, город, страну… и если я сейчас гляну вниз, то увижу, что моя тень накрыла всю Землю.
Я легкий, бесчувственный. Плыву сквозь пространство и время.
И когда я понял, что вот-вот проткну кору бытия – так летающая рыба выскакивает из моря, – я вдруг почувствовал, как меня что-то потянуло вниз.
Какая досада. Хочется это отбросить. На пороге слияния с вселенной я услышал тихий гул мозговых извилин. Вот что потянуло меня в конечный, смертный мир там внизу.
Медленно, как опадающая волна, мой улетный дух возвращается в земные параметры – не по своей воле, так как я предпочел бы потеряться, но меня втянуло обратно к себе, в себя, и я снова оказался на кушетке, сунул пальцы моего сознания в перчатку моей плоти. При желании я могу пошевелить пальцем или моргнуть глазом. Но я не хочу. Я не пошевелюсь!
Я жду, остаюсь открытым, пассивным, готовым ко всему, что может означать этот опыт. Чарли против того, чтобы я пробил верхний купол познания. Чарли не желает знать, что за ним скрывается.
Боится увидеть Всевышнего?
Или не увидеть ничего?
Пока я так лежал, пролетел момент, когда я был самим собой, и вот уже я снова утратил ощущение собственного тела и реальности. Чарли тянет меня обратно в мою оболочку. Я заглядываю в себя невидящим оком и обнаруживаю красную точку, которая превращается в многолепестковый цветок – мерцающий, крутящийся, люминесцентный цветок в глубине моего подсознания.
Я съеживаюсь. Не в том смысле, что атомы моего тела сближаются и уплотняются, скорее, это синтез – они слились в один микрокосм. Впереди жара и невыносимый свет – такой ад в аду, – но я смотрю не на свет, а на этот цветок, не размножающийся, неделимый, сам по себе. На какое-то мгновение цветок превращается в золотой диск, вращающийся на леске, а затем в сполохи радуг, и, наконец, я оказываюсь в пещере, где очень тихо и темно, и я плыву по лабиринту в поисках того, кто примет меня… обнимет… впустит в себя.
И я начну все сначала.
Я снова вижу свет – в конце длинного темного туннеля – крошечный глазок, как будто смотришь в перевернутый телескоп, – яркий, слепящий, мерцающий… и он опять становится цветком, вращающимся лотосом у самого входа в мое подсознание. Здесь, перед этой пещерой, я и найду ответ… если отважусь вернуться и пройти ее насквозь до того грота, где сияет свет.
Не сейчас!
Я боюсь. Не жизни, не смерти или небытия – я боюсь все растерять, как будто меня и не было. И вот я приближаюсь к отверстию и чувствую давление вокруг, словно мощнейшие накаты волн подталкивают меня к входу в пещеру.
Маловат! Не пролезу!
Волны швыряют меня об стены, снова и снова, и вот я уже в пещере, и мне в лицо ударил свет, грозя ослепить. Я должен пробиться, открыть путь к благодатному огню. Непереносимо. Я еще никогда не испытывал такой боли, такого холода и тошноты, такого грохота, как будто над моей головой хлопают тысячи крыльев. Ослепленный внутренним светом, я распахиваю глаза и молочу руками воздух, я весь дрожу и кричу, кричу…
Из этого состояния меня выводит доктор Штраус, трясущий меня за плечо.
– О господи, – выдыхает он, встретившись со мной взглядом. – Как же ты меня напугал.
– Я в порядке.
– Считаю, что на сегодня хватит.
Я встал с кушетки и закачался, нащупывая реальную перспективу. Комната казалась крошечной.
– Не только на сегодня, – сказал я. – Никаких сеансов. Я не хочу вас больше видеть.
Мои слова его расстроили, но он не стал меня переубеждать. Я взял свою шляпу и пальто и вышел.
И теперь, на уступе во мраке, за пределами пожарища, я слышу издевательские слова Платона:
«О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся незрячим, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь».
Печатание отчетов – задачка та еще, трудно сосредоточиться с работающим магнитофоном. Я все время откладываю работу на потом, хотя понимаю, как это важно. Я дал себе слово: никакого ужина, пока не сяду и не запишу – хоть что-нибудь.
Сегодня утром профессор Нимур вызвал меня в лабораторию. Пройти какие-то тесты, вроде прежних. Я решил – все правильно, мне же за это платят, и это важная составляющая моих отчетов, но, пройдя вместе с Бертом эту процедуру в Бикмане, я понял: все, больше не потяну…
Начали мы с лабиринта, который надо нарисовать карандашом на бумаге. Я вспомнил, как я учился делать это быстро и как я соревновался с Элджерноном. Сейчас у меня уходило куда больше времени на решение задачи. Берт в очередной раз протянул мне листок, но я порвал его в клочья и выбросил в бумажную урну.
– Хватит. Никаких лабиринтов. Я в тупике, и этим все сказано.
Решив, что я готов сбежать, он решил меня успокоить:
– Все нормально, Чарли. Не принимай так близко к сердцу.
– Что значит «не принимай так близко к сердцу»? Ты же не знаешь, каково это.
– Нет, но я могу себе представить. Мы же все переживаем.
– Я обойдусь без твоих утешений. Просто оставь меня в покое.
Он смешался, и тут до меня дошло, что это не его вина и зря я спускаю на него всех собак.
– Извини, сорвалось. Как у тебя дела? Закончил диссер?
Он кивнул.
– Перепечатываю. В феврале должен получить докторскую степень.
– Молодчина. – Я похлопал его по плечу, тем самым показывая, что я на него не сержусь. – Продолжай копать. Образование – это важно. И забудь все, что я сказал. Я сделаю все, о чем ты меня попросишь. Кроме лабиринта… с этим покончено.
– Ну, Нимур просит сделать тест Роршаха.
– Хочет понять, что происходит в моей голове? И что же он рассчитывает там увидеть?
Увидев мое расстроенное лицо, он сразу пошел на попятную:
– Это не обязательно. Ты же здесь на добровольной основе. Если не желаешь…
– Ладно. Сдавай карты. Только не говори мне потом, чтó ты обнаружил.
Это не входило в его обязанности.
Я все знал про тест Роршаха: там важны не столько сами картинки на карточках, сколько твоя реакция на них. Картинки в целом или частями, двигающиеся фигурки или застывшие, повышенное внимание к цветовым пятнам или их игнорирование, множество возникающих идей или короткие стереотипные ответы.
– Тест будет недостоверный, – говорю. – Я же знаю, чего ты от меня ждешь. Знаю, какие я должен давать ответы, чтобы сложилась определенная картина моего мозга. Все, что я должен делать…
Он посмотрел на меня в ожидании.
– Все, что я должен делать…
И тут я словно получил удар кулаком в висок – забыл, что я должен делать. Я как бы увидел перед собой четко исписанную школьную доску моей памяти, но когда я попробовал все прочитать, половина слов вдруг оказалась стертой, а вторая половина не имела никакого смысла.
Поначалу я не поверил своим глазам. Я просматривал карточки в панике, так быстро, что захлебывался в словах. Хотелось разорвать эти чернильные кляксы и увидеть, что за ними скрыто. Там лежат ответы, которые я знал еще недавно. Ну, конечно, не в самих кляксах, а в моем мозгу, который придает им форму и значение, а затем накладывает на них свой отпечаток.
Ничего не получается. Не могу вспомнить, что я должен говорить. Все куда-то пропало.
– Это женщина… – бормотал я, – на коленях моет пол. То есть нет… это мужчина с ножом. – Я уже понял, говорю что-то не то, и повернул в другом направлении. – Две фигурки вцепились… в куклу… каждый тянет ее на себя… кажется, сейчас они ее разорвут… нет!.. это два лица, смотрящие друг на друга через оконное стекло…