Одним движением руки я сбросил все карточки со стола и резко встал:
– Довольно. Больше никаких тестов.
– Хорошо, Чарли. На сегодня закончили.
– Не на сегодня. Я сюда больше не приду. Все, что во мне еще сохранилось, ты можешь почерпнуть из моих отчетов. Хватит с меня лабиринта, набегался. Я вам не подопытная свинка. Довольно. Оставьте меня в покое.
– Хорошо, Чарли. Я тебя понял.
– Ничего ты не понял, потому что это происходит не с тобой. Никто, кроме меня, не может ничего понять. Я тебя не виню. Это твоя работа, а еще у тебя диссертация и… только не надо мне говорить, что ты все делаешь из любви к человечеству… У тебя своя жизнь, и мы с тобой на разных уровнях. Я проскочил мимо твоего этажа, когда ехал вверх, а теперь проскочил мимо него по дороге вниз и не думаю, что я снова окажусь в лифте. Так что давай распрощаемся, здесь и сейчас.
– Тебе не кажется, что ты должен поговорить с доктором…
– Передай всем от меня прощальный привет, ладно? Я сейчас не могу никого видеть.
Прежде чем он успел что-то сказать или попытаться меня остановить, я покинул лабораторию, спустился на лифте и покинул университет – навсегда.
Штраус сделал попытку со мной увидеться сегодня утром, но я не открыл дверь. Дайте мне побыть одному.
Странное ощущение – открываешь книгу, которую ты с наслаждением читал всего пару месяцев назад, и… ничего не помнишь. Когда-то мне очень нравился Мильтон. И вот я открываю «Потерянный рай» и помню только, что это про Адама и Еву и древо познания… читаю – и ничего не понимаю.
Я встал, зажмурился и увидел Чарли… себя… шести- или семилетнего, сидящего за обеденным столом со школьным учебником. Я учусь читать, снова и снова повторяю одни те же слова, а рядом сидит мама.
– Еще раз!
– Вот Джек. Вот Джек бежит. Вот Джек вот.
– Нет! Правильно так: «Вот Джек бежит». – Она указала на слово своим грубым натертым пальцем.
– Вот Джек. Вот Джек бежит. Бежит Джек вот.
– Нет! Ты не стараешься! Еще раз!
Еще раз… еще раз… еще раз…
– Оставь ты его в покое. Смотри, как он запуган.
– Он должен учиться. Ему лень сконцентрироваться. «Вот Джек бежит… вот Джек бежит… вот Джек бежит…»
– Он соображает медленнее, чем другие дети. Дай ему больше времени.
– Он нормальный. Просто ленивый. Я это в него вобью, чтобы от зубов отскакивало.
Вот Джек бежит… вот Джек бежит… вот Джек бежит…
Я оторвался от книжки и увидел себя глазами Чарли, с «Потерянным раем», и тут до меня дошло, что я пытаюсь разорвать книгу пополам. Я оторвал заднюю обложку, выдрал несколько страниц и все это швырнул в угол, где уже валялись осколки пластинок. И теперь изуродованная книга показывала мне свои белые бумажные языки, насмехалась надо мной, не способным ничего понять.
Я должен удержать хоть что-то из прочитанного. Господи, прошу тебя, не забирай у меня всего.
Обычно по ночам я выхожу на прогулки, брожу по городу. Сам не знаю – зачем. Увидеть лица? Вчера я забыл, где живу. Полицейский довел меня до дома. У меня такое странное чувство, будто все это со мной уже было – когда-то давно. Нет никакого желания это записывать, но я себе постоянно напоминаю: ты единственный во всем мире, кто может описать этот процесс.
И вот я уже не просто иду, а парю, и предметы вокруг меня не четкие, а как бы покрыты серой пленкой. Я отдаю себе отчет в том, что со мной происходит, но сделать ничего не могу. Я гуляю или просто стою на тротуаре и гляжу на прохожих. Кто-то встречается со мной взглядом, другие нет, но никто со мной не заговаривает. Лишь однажды ко мне подошел мужчина и спросил, не желаю ли я девушку. Он привел меня в какое-то место и попросил аванс, десять долларов. Я дал ему деньги, но он не вернулся.
И тут до меня дошло, что меня облапошили.
Сегодня утром, придя домой, я увидел Алису, спящую на моем диване. В квартире стало чисто, и в первую минуту я подумал, что ошибся адресом, и лишь потом заметил в углу разбитые пластинки, и порванные книжки, и музыкальную партитуру – она это не тронула. Скрипнула половица, Алиса проснулась и посмотрела на меня.
– Привет. – Она засмеялась. – А вот и ночная сова.
– Скорее дронт. Глупый дронт. Как ты здесь оказалась?
– Из квартиры Фэй. С помощью пожарной лестницы. Я позвонила ей, чтобы узнать про тебя, и она выразила некоторую озабоченность. Мол, в последнее время ты ведешь себя странно… нарушаешь общий режим. Тогда я решила, что пора мне объявиться. Я тут немного прибралась. Надеюсь, ты не возражаешь.
– Еще как возражаю. Я не хочу, чтобы кто-то приходил и меня жалел.
Она подошла к зеркалу, чтобы прихорошиться.
– Я здесь не потому, что мне тебя жалко. Если я кого и жалею, то себя.
– Это как прикажете понимать?
– Никак. – Она пожала плечами. – Это что-то… вроде стихотворения. Захотелось тебя увидеть.
– А что не так с зоопарком?
– Ну ладно тебе, Чарли. Не надо со мной пикироваться. Я слишком долго ждала, когда ты сам ко мне придешь. И вот, решила прийти первой.
– Зачем?
– Затем, что еще есть время и я хочу провести его с тобой.
– Это из песни?
– Чарли, не стоит надо мной смеяться.
– Я не смеюсь. Просто я не могу ни с кем проводить время – у меня его для себя-то в обрез.
– Не могу поверить, что ты хочешь быть совершенно один.
– Именно так.
– Мы провели какое-то время вдвоем, прежде чем утратили связь. Тогда нам было о чем поговорить и что сообща поделать. Пусть это длилось недолго, но хоть что-то. Послушай, мы знали, что такой поворот возможен. Это ни для кого не секрет. Я не уходила, Чарли, я просто ждала. Твой IQ снова на моем уровне, да?
Я в гневе закружил по комнате:
– Это безумие. У меня нет будущего. Я не позволяю себе смотреть вперед – только назад. Через несколько месяцев, недель, дней – кто знает? – я снова окажусь в приюте. И ты не сможешь за мной туда последовать.
– Нет, – согласилась она. – И возможно, я даже тебя не навещу. Когда ты окажешься в «Уоррене», я сделаю все, чтобы тебя забыть. Зачем притворяться? Но пока ты здесь, нам нет никакого резона быть порознь.
Она меня поцеловала прежде, чем я успел что-то ответить. Она села вместе со мной на диван и положила голову мне на грудь. Я не почувствовал никакой паники. Алиса, конечно, женщина, но возможно, Чарли наконец поймет, что она ему не мать и не сестра.
Я вздохнул с облегчением: этот кризис миновал и ничто меня не удерживает. Сейчас нет времени для страхов или притворства, меня ждет то, чего я не испытаю больше ни с кем. Барьеры рухнули. Держась за веревочку, которую она мне дала, я сумел выйти из лабиринта – и вот она, ждет меня у входа. Я любил ее, и не только всем телом.
Не буду изображать, будто я постиг мистерию любви, но сейчас это было нечто большее, чем секс, чем использование женского тела. Меня словно оторвало от земли, от страхов и самоистязания, и я стал частью чего-то огромного по сравнению со мной. Меня вынесло из темной клетки моего мозга, и другое существо вобрало меня в себя – нечто подобное случилось недавно со мной на кушетке во время сеанса психотерапии. Это был первый шаг навстречу вселенной и за ее пределы – там мы с ней слились, чтобы воссоздать и увековечить человеческий дух. Расширение и прорыв вовне, сжатие и формирование внутри, ритм существования – дыхания, сердцебиения, дня и ночи, ритм наших тел, – все это отзывалось эхом в моем сознании. Все как в моем странном видении из прошлого. Мое сознание очистилось от серого мрака, мозг пронзил яркий луч (как странно, что свет может ослеплять!), меня приняло в себя космическое море и совершило необычный акт крещения. Мое тело содрогалось, отдавая, а ее тело содрогалось, принимая.
Так мы любились, пока ночь не перешла в тихий день. Лежа с ней рядом, я понял, как важна физическая близость, как это необходимо – находиться в объятьях, отдавать и принимать. Вселенная взрывалась, одна частица отделялась от соседней, нас бросало в темное пространство одиночества, что-то пыталось навсегда вырвать друг у друга, как младенца из утробы матери, чтобы каждый остался на своей тропе, ведущей к неизбежному – одиночеству смерти.
Вот для чего нужен противовес, акт, обязательный для исполнения. Так моряки во время шторма хватаются друг за друга, чтобы их не вышвырнуло за борт. Вот и наши тела сомкнулись в бесконечной человеческой цепочке, чтобы нас не выкинуло в небытие.
Перед тем как уснуть, я вспомнил, как это было у нас с Фэй, и улыбнулся. Проще не бывает. Чисто физический акт. А с Алисой – настоящая мистика.
Я наклонился и поцеловал ее веки.
Теперь Алиса знает про меня все и принимает тот факт, что нам быть вместе остается недолго. Она согласилась с тем, что уйдет, когда я ее об этом попрошу. Больно об этом думать, но то, что у нас с ней было, большинство людей, подозреваю, не испытывают за целую жизнь.
Утром я просыпаюсь и не понимаю, где я и что здесь делаю, но тут я замечаю ее рядом, и все вспоминается. Чувствуя, когда со мной что-то такое происходит, она тихо расхаживает по квартире, готовит завтрак, занимается уборкой или просто исчезает, предоставив меня самому себе, без лишних вопросов.
Сегодня вечером мы пошли на концерт, но мне стало скучно, и мы ушли с середины. У меня проблемы с вниманием. Я пошел на концерт, так как мне нравился Стравинский, однако выяснилось, что даже на него мне не хватает терпения.
Единственный минус в нашем совместном проживании заключается в том, что меня все время подмывает сражаться с недугом. Хочется остановить время, заморозиться в нынешнем состоянии и никогда не отпускать от себя Алису.
Почему я все забываю? Я должен каким-то образом остановить этот застой. Если верить Алисе, я целыми днями валяюсь в постели, не понимая, где я и что я. А потом память ко мне возвращается, я ее узнаю и вспоминаю, что происходит. Назову это фугами амнезии. Симптомы второго детства… или как еще сказать?.. старческого слабоумия? Я вижу его приближение. Жестоко, но логично: результат ускорения всех процессов в мозгу. Я столько всего познал и так быстро, и вот теперь мое сознание угасает с такой же скоростью. А если попытаться затормозить процесс? Как-то побороться? Подумай о пациентах «Уоррена» – их пустых улыбках, ничего не выражающих лицах, о том, как все над ними смеются.