и.
— Рыба играет, — сказал я, затаив дыхание, — мной ее здесь, наверное.
— Нет, — покачал головой дед, — нет в этом озере ни единой рыбки.
Он перехватил мой удивленный взгляд и кивнул на воду.
— Зачерпни-ка ладонью да попробуй на вкус — все поймешь.
Вода оказалась горькой, с привкусом ржавчины. Очевидно, со дна били минеральные ключи.
— Люди говорят, что рыбы здесь уже лет сто нет и не будет. И травы на берегах тоже, — продолжал Ендимер.
«Странно», — подумал я, догадываясь, что эти места связаны с какой-то новой легендой. А вслух сказал:
— Проклятое место, что ли?
— Вот именно, проклятое, — согласился дед. — Не будем здесь останавливаться. — И он направил лодку к видневшимся у протоки трем столбам.
— Вот они, окаменевшие тинюки, — промолвил старик. — Здесь и закинем удочки, а пока давай сложим костер.
Мы сошли на берег. Собирая валежник, я подошел поближе к столбам. Они располагались треугольником и очертаниями напоминали застывшие человеческие фигуры.
«Окаменевшие тинюки… Что это такое? И это озеро… какое-то неживое. Надо будет расспросить Ендимера».
Дед, стоя на корточках, раздувал огонь.
— Мучи, — обратился я к деду, когда он, отдышавшись, уселся на траву, — что такое тинюк?
— А, — отозвался старик, словно только и ждал вопроса.
Он стряхнул с чапана лесной сор, уселся поудобнее, а я приготовился слушать.
— Старая история про алманчу Савалея, его добрую жену Пикенеш и трех судей-тинюков, которые сжили со свету эту женщину… Долго рассказывать. — Он покосился в мою сторону.
— Я уже научился слушать, мучи.
— Богатый человек был алманчи Савалей, — начал дед, — и мудрый — ума палата. Знали его в соседних селеньях и бойлыках Серебряной Булгарии, в землях буртасов и мокшей. Но не богатством славился Савалей, а красавицей женой, краше и добрее которой не было, должно быть, во всей Великой Булгарии, что лежала меж четырех рек, называемых Волгами — Великой Волгой, Черной Волгой, Белой и Серебряной.
Звали ее Пикенеш, что значит маленькая красавица.
Жил неподалеку от них, в соседнем селенье, мурза Хундимер.
Худое дело задумал мурза — силой навязать свою любовь прекрасной Пикенеш. Знал он, что алманчи Савалей часто отлучается из дома по торговым делам, и только ждал удобного случая.
Скоро такой случай представился.
Однажды собрался Савалей в дальнюю дорогу, попрощался с домашними. А жене сказал:
— Вернусь через три месяца. Жди меня, береги дочь.
С тем и уехал. А на другой день в дом явился мурза Хундимер, будто и знать не знал, ведать не ведал, что Савалей в отъезде. Поговорил о том о сем, да исподволь и подвел разговор к самому главному: мол, зачем тебе, прекрасная Пикенеш, такой муж? Ведь он не дорожит тобой, оставляет на долгие дни одну, без ласки, без утешения.
— Так и увянешь, не распустившись, как одинокий цветок в сыром лесу! Полюби меня, Пикенеш, уж я постараюсь, чтобы ты была счастлива.
А Пикенеш ему в ответ:
— Разлука любви не страшна.
А мурза сжал кулаки:
— …Вот возьму и распущу слух, что пригрела ты меня, приласкала, пока Савалея дома нет… Что будешь делать? Кто поверит в твою невиновность. Муж первым проклянет!
Переменилась в лице Пикенеш, но ответила спокойно:
— В детстве слышала я сказку про белую лебедь. Плыла лебедь по озеру, белая, величавая, а рядом — серые гуси. И взяла тут гусей зависть: «Мол, отчего мы серые, невидные, а ты, лебедь, бела как снег?» Похватали со дна грязного ила, забросали лебедушку, — и ну на радостях гоготать:
— Вот и ты теперь стала серой! Нечего нос задирать. Такая же, как все!
А лебедушка нырнула в воду, вынырнула — белей прежнего. Нет, сосед, к чистому грязь не пристанет.
Поднялся мурза мрачней тучи:
— Ну, что ж, — сказал, — посмотрим. Еще припомнишь меня, красавица.
И ушел, хлопнув дверью. А Пикенеш и рада. Только на душе осадок остался, да вскоре рассеялся.
Красавица о мурзе и думать забыла: мало ли хлопот по хозяйству, еще дочь на руках.
Но случилась беда.
Как-то взяла служанка-хархам девочку в сад погулять. И часа не прошло — послышались крики. Выбежала Пикенеш, видит: лежит служанка ни жива ни мертва, вокруг люди суетятся, голосят.
— Дочь! — закричала Пикенеш. — Где моя доченька!
Заметалась по саду, заплакала…
Девочки нигде не было. Служанка, очнувшись, ничего толком сказать не могла. Какие-то люди выскочили из кустов, сбили ее с ног, а девочку схватили, та и пикнуть не успела. Унесли…
Рухнула наземь бедная Пикенеш, едва привели ее в чувство.
— Дочь, доченька, — одно только и твердила бедняжка, — где моя дочь?
Верные слуги бросились в погоню за злодеями, да вернулись ни с чем.
Слегла Пикенеш. Не ест, не пьет, ни с кем говорить не хочет. За три дня состарилась, не узнать ее.
…Возвращался Савалей из дальней поездки и еще в дороге прослышал, какая беда стряслась в его доме. Дурная весть — крылатая. Встречные снимали шапки-малахаи, участливо кланялись и, глядя вслед, качали головами.
Словцо-другое долетало до Савалея, но он пропускал их мимо ушей, а однажды, словно иглой в сердце, кольнуло: «Что-то люди таят от меня, не договаривают».
Будучи на постое, не стерпел Савалей, схватил хозяина избы за рукав:
— Ну-ка, говори, о чем народ шепчется. Правду скажешь — не трону, солжешь — худо будет.
— Не серчай на меня, славный алманчи, — сказал понуро хозяин, — не нами слухи придуманы.
— Говори!
— Сказывают люди, будто жена тебя обманула, оттого и наказал вас бог, отнял дочь. Ну, а что и как там…
Не договорил хозяин, страшен был Савалей в ту минуту.
— Молчи, святотатец! — И схватился за кинжал, да вспомнил, что слово дал, и, весь дрожа, опустил руку.
Дома у постели больной жены молча стоял Савалей, потом заговорил — и голос его прозвенел ровно булат под молотом:
— Сердце мое скорбит о дочери. Не смогла ты ее уберечь. Но не об этом сейчас… Честь моя запятнана твоей изменой. Я все знаю, люди зря говорить не станут, слухи сами собой не родятся.
Ничего не ответила ему Пикенеш. Вспомнилась ей угроза Хундимера: «Кто поверит в твою невиновность. Муж первый проклянет. Погоди, еще вспомнишь меня».
— Нет моей вины перед тобой, — проговорила Пикенеш, чуть шевеля губами. — Клянусь… это злые языки…
Но Савалей только головой покачал. Не поверил.
— Слабая женщина — хуже змеи. Я прикажу выбрать тинюков пусть решат, права ты или виновата…
— Тинюки… это слово мне незнакомо…
— Откуда тебе знать, — сказал дед, — все о них давно позабыли. А в древности, решая спор, выбирали трех судей. Даже поговорка такая была: «Справедлив, как тинюк».
— Судьи, значит…
— Вроде того, — махнул рукой мучи. — Судьи тоже бывают разные. Но тинюк — всем судьям судья.
…Объявил Савалей народу, что Пикенеш отрицает свою вину и что дочь будто украли по злому умыслу.
— Сам-то веришь ей? — спросили люди.
— Нет, не верю. Сказано, нет дыма без огня. Оттого и требую суда.
— Дело твое, — ответили люди.
Тут же выбрали троих тинюков, уважаемых старцев-шурсухалов. На месте этих столбов и вершился суд.
Народу собралось видимо-невидимо. Люди не верили, что добрая и скромная Пикенеш могла оказаться изменницей. Встали на свои места тинюки. Впереди на холмике старший, двое — чуть позади.
Старший помолился на восток и начал:
— Люди добрые. Сегодня мы судим женщину, что звалась до сих пор женой алманчи Савалея. Ходят о ней худые слухи. Кто хочет сказать слово, пусть выйдет.
Был в толпе и Хундимер со своими слугами. Едва тинюк кончил говорить, толкнул мурза одного из них. Тот вышел вперед, поклонился.
— Знаю доподлинно, — промолвил он, — об измене этой женщины.
Один за другим выходили на лобное место слуги Хундимера и свидетельствовали о женском бесчестье.
Плакала, слушая их, добрая Пикенеш, а ничего поделать не могла. Кто мог ее защитить. Служанка вступилась было за хозяйку, но ее словам никто не поверил.
Решили тинюки, что виновата Пикенеш. Опорочила мужа и в наказанье за грехи потеряла ребенка.
— Пусть прыгнет в костер, огнем очистит от скверны род славного Савалея!
Развели на берегу костер, подвели Пикенеш.
Люди плакали, глядя на бедную женщину.
— Пощадите ее! — шумели в толпе.
— Мы будем за нее молиться, да простит ее Пюлехсе!
— Не верьте злым наветам!
Но тинюки были неумолимы. Молча смотрели они на Пикенеш. Она гордо шагнула к костру, посмотрела в последний раз на людей, на реку, в которой плясали языки огня, подняла к небу руки:
— Люди добрые, муж любимый!.. Я чиста перед вами. Но я знаю клеветника, того, кто принес нам беду. Мурза Хундимер! Это он оклеветал меня. Вы, тинюки, слепые судьи. Но и на вас есть судья, он все видит. Я, мать и жена, проклинаю вас!
Сказала так и прыгнула в костер. Пламя подхватило ее, подняло высоко до небес, там она и сгинула.
Понял все Савалей, вскрикнул, точно подбитый сокол, и тоже бросился в огонь.
Люди с ненавистью смотрели на тинюков, а те не могут ни шагу ступить, ни пошевельнуться.
— Глядите, глядите, — зашумела толпа.
И все увидели, что тинюки превратились в камни. Сбылось проклятие Пикенеш.
Не ушел от возмездия и мурза. Земля поглотила преступника. А на этом месте образовалось озеро, люди так и назвали его — озером Хундимера.
Сердце у мурзы было злое, жестокое, потому и вода в озере горькая, рыба в ней не водится, трава по берегам не растет.
…Дед поднялся и не спеша спустился к лодке. Я пошел следом. Мы отчалили, старик правил к протоке.
— Вот оно как, ачам, — произнес он поучительно. — Добрые люди оставляют после себя доброе имя, злых поминают лихом. А неправедных судей ждет вечный позор…
АТЛ
Два платочка беленьких
Два платочка — две половиночки.
Где ты, милая, синеглазая?