Однажды старейшина чувашского селения по имени Сарри-батор ушел со своими воинами в поход. А в это время напали на село данники казанского хана: дома разграбили, жителей увели в рабство.
На обратном пути Сарри-батор узнал о несчастье и приказал своим воинам догнать ханский отряд.
В темном лесу чуваши настигли ханских слуг и разбили их, а сельчан своих вызволили.
Дважды в том тяжелом году нападали ханские отряды на села чувашей, несли с собой смерть, плен и разорение.
Решил Сарри-батор идти в Московию, туда, где, по словам купцов, стояли каменные города, а воины имели ружья, поражавшие громом и молнией.
— Попросим у царя помощи, — сказал он послам, — мы готовы перейти в Московское подданство, чтобы жить спокойно, в мире и согласии.
День проходил за днем, ночь за ночью, а от Сарри-батора не было вестей, и сам он не возвращался.
— Не случилась ли какая беда, — качали головами седобородые старцы. — Что-то долго их нет.
— Сам великий Киреметь покарал дерзких за то, что осмелились ехать в страну нечестивцев, — говорили те, кто не желал союза с Московией и хотел склонить народ на сторону хана.
— Не может Киреметь покарать ходоков, — стояли на своем старцы. — Боги благословили батора.
Они говорили правду. Перед дорогой жрецы принесли жертву Киреметю: сварили тайын-сыра — священный напиток. Потом отвели быков в священную рощу, где была молельня — Киреметь-карди.
Старшина, жрец и мачавар-смотритель помолились на восток. Потом к ним привели одного из быков. Жрец зачерпнул расписным ковшом воды и плеснул на животное.
— Принимай наш дар, великий и добрый…
Но бык как ни в чем не бывало продолжал перемалывать свою жвачку.
— Уберите его, — сказал шепотом жрец, — не принимает его Киреметь.
Подвели другого быка. Этот, как только на него попала вода, тряхнул головой, замахал хвостом.
Люди облегченно вздохнули.
Скоро алая бычья кровь залила траву. На нее вылили еще тайын-сыра. Быка освежевали, тушу разрезали на куски.
— Пусть будет у Киреметя, — начал жрец, — пусть будет у Валем Хози, пусть будет у Илькумера, Михенбера, пусть будет у Вылах добрый тайын-сыра и наш чюк… Пусть насладятся.
К обеду послы съели все мясо, выпили тайын-сыра, снова помолились, встав на колени лицом к востоку. Потом стали разглядывать священное дерево: что им ответит Киреметь? Если он недоволен, на дереве покажутся два пера, а даст согласие — одно. Но бывает, что ему безразлична людская затея, тогда он вообще не даст о себе знать.
Вдруг кто-то крикнул:
— Смотрите, вот, вот! Добрый Киреметь с нами!
И впрямь, на священном дереве белело одно-единственное гусиное перо. Оно говорило людям: боги одобряют начатое дело.
Вот почему мудрые старцы надеялись, что Киреметь побережет послов.
Однако тревожились и стар и мал. Уже подумывали, не послать ли гонцов, пусть разузнают, что там и как.
Но тут разнеслась весть:
— Едут!
Воротились послы с подарками и царской милостью. Сарри-батор рассказал старейшинам, что русские рады союзу, потому что сами терпят много бед от ханских набегов.
С этого времени никто больше не уводил насильно юношей на ханскую службу, не увозил чувашских девушек, разлучая с родными.
Но так продолжалось недолго. Однажды пронесся слух, что новый казанский хан, жестокий Едигер, грозится отомстить всем, кто отпал от Казани и перешел к Московии. Несметные полчища хана двинулись на Чувашию.
Сарри-батор собрал было войско, чтобы встать на пути врага, но оно рассеялось, как тополиный пух от порыва ураганного ветра, силен, могуч был Едигер, разбил чувашей, разграбил земли, пожег дома.
Те, кто уцелел, ушли в леса.
Время было весеннее, и люди ставили шатры, шалаши, рыли землянки, не теряя надежды вернуться к зиме на родные пепелища и отстроиться заново. Не оставит их Московия без помощи, не может быть, чтобы хан одолел Грозного царя. Стало быть, надо готовить семена, а заодно и новые срубы.
Между тем послы, ездившие к царю, привезли счастливую весть — московитяне собирают огромное войско, готовятся идти на Казань, дабы навечно изгнать Едигера. Они просили чувашей и черемисов помочь им людьми и конной тягой.
В начале лета русские войска стали переправляться через Суру. У них были длинные ружья и большие пушки. Чуваши помогали войску чем могли — несли хлеб, мед, вели лошадей. На привалах солдаты пели незнакомые песни, и чуваши подтягивали им, хотя и не знали слов.
Вскоре войска пошли дальше, а вместе с ними двинулись и чувашские отряды во главе с Сарри-батором.
Русские, чуваши, черемисы осадили Казань, им помогали аулские татары, которых хан замучил поборами. Осада длилась долго. Гремели русские пушки, стрелы градом сыпались с обеих сторон. По ночам люди грелись у костров и Сарри-батор веселил воинов песнями, которые пел под шыбыр.
Однажды к осаждавшим прибыли ханские послы. О чем они говорили с военачальниками, никто не знал. Одно стало известно — в конце переговоров попросили прислать им певца-волынщика. Пусть, мол, явится в крепость, хан желает его послушать.
Воины не хотели отпускать Сарри-батора. Видно, мстительный хан надумал заманить к себе чувашского полководца и расправиться с ним. Однако царь, которому доложили о просьбе хана, призвал его к себе и о чем-то долго с ним совещался.
И пошел Сарри-батор в свой последний путь.
Удивительное было зрелище. От землянок чувашского лагеря в сторону крепости не спеша, будто меряя землю, шагал музыкант, наигрывая на шыбыре-волынке. Воины, словно зачарованные, смотрели ему вслед, слушали затихавшую вдали песню. Только несколько человек из царской свиты и сам царь, казалось, ничего не слышали, сосредоточенно считали шаги батора. Вот певец уже у ворот города, вот он скрылся за стенами.
— Большую помощь оказал нам Сарри-батор, большую помощь, — вздохнул царь, лицо его было мрачным.
Кто-то из чувашских военачальников спросил царя:
— Хотел бы я знать, о какой помощи вы говорите, батюшка? Кто знает, вернется ли Сарри-батор? В лучшем случае песни его ободрят осажденных.
— Пусть, — сказал царь, — пусть приободрятся. Недолго им песни слушать.
Уже потом стало известно, что русский царь решил вести подкоп под стены, а сколько до них шагов, точно никто не знал. Ошибаться нельзя. Пороху маловато. Вот и считал царь шаги батора, чтобы, значит, ошибки не было, взорвать, так уж наверняка, под самой стеной.
Прошло сколько-то времени, и под крепостью загрохотало так, что в небо поднялись глыбы камней, тучи песка, а в стене образовалась брешь. В нее кинулось войско царя. И долго еще над полем брани звучали разноязыкие крики победителей.
А Сарри-батора так больше никто и не видел.
НА ЗАКАТЕ
Добрый конь бежит — земля дрожит,
Видно скоро конец дороге.
Ой, бегут года, как в реке вода,
Оттого и душа в тревоге.
гляжу, прищурясь, на слепящий закат; солнце, выбросив два крыла, огненной птицей плывет над дальним лесом, вот-вот сядет на вершины сосен.
С запада подул ветер, стало свежо.
— К дождю, — промолвил дед Ендимер, глядя в небо.
Я поднял голову. Над нами ни облачка, чистая глубокая синева. Даже не верилось, что небо заволокут дождевые тучи. Но я знаю, дед не ошибается, недаром его называют в селе живым барометром.
Бывает, Чебоксары предсказывают по радио «ясно», а сельчане, отправляясь в поле, берут с собой плащи.
И глядишь — хлынул дождь.
Вот и сейчас дед пророчит ненастье. А как узнал — мне невдомек. Спросил об этом, стараясь особенно не выдавать своего любопытства. Он лишь пожал плечом:
— Каленое солнце. Чуваши еще говорят — «дождевое». Видишь, как печет на закате.
— Это все?
— Все, да не все… Потяни воздуху.
Я сделал глубокий вдох.
— Ну, и что?
— Как «ну и что»? — удивился дед. — Пары. Водяные пары.
— Ничего не чувствую. Воздух как воздух.
Мы сидим на старом бревне перед дедовым домом, ждем с лугов стадо. Частенько сходятся сюда соседи — поговорить, посудачить о новостях, благо у деда на закате свободная минута: как стемнеет — уходит в ночное.
«Ка-а-ак! Ка-ак!» — послышалось над головами.
— А, — сказал Ендимер, — моя правда. Птицы тоже непогоду чуют. Гляди, вон ласточки заметались…
Некоторое время мы наблюдали за птицами, чертившими небо.
— Разные бывают птицы, — заговорил Ендимер. — Наши деды считали, что одни приносят счастье, другие — беду. Скажем, была такая птица — куйкырыш, та приносила богатство. Может, слыхал?
Я покачал головой.
— Мало интереса у вас к старине, — добавил он с укоризной. — Слушай, расскажу тебе об этой птице.
Мне показалось, в глазах старика мелькнула лукавая искорка.
…В соседнем селении жил когда-то богатый мужик. Звали его Ямбар. Ямбар из рода Багая. Ох, и богатый был. Одиннадцать мельниц у него вертелось в окрестностях. Из них три — водяные. В Симбирск-городе лавки держал — торговал яичками да пухом. Помню я его, хорошо помню. Бывало, тройка у дома стоит наготове, кони — огонь, все вороные. Тарантас с рессорами. Свистнет ямщик — понесутся быстрее ветра, только пыль к небу.
Говорили о Ямбаре разное. Но больше всего о его богатстве, откуда оно взялось. Дескать, дед его Багай поймал птицу куйкырыш — и пошло от нее все благоденствие.
Птичка-невеличка, с воробья, может, чуть больше. Хвостик у нее красный, по бокам — белые полоски. Откуда она взялась? Сказывали, будто петух, проживший семь лет, сносит три яйца. Из одного вылупляется змея, из другого — собака, а из третьего — сама куйкырыш. Вот она и дает богатство, лишь сумей словить.
— И что же — всяк разбогатеть может?
— Да, вроде бы так. — Дед замялся. — Точно не скажу, иной раз сомненье берет. Вот послушай, жил в нашей деревне мужик Тэвенеш. Бедняк из бедняков. Весь их род был таким: хлеб водой запивали. Тэвенеш этот на гражданской погиб. Кавалеристом был. Помню, сам рассказ