Официальная власть тоже усердно готовилась. Уже была определена сумма денежных пособий, подготовлены лагеря по приёму переселенцев. И даже её приняли на работу, где она будет выполнять роль и переводчика, и психолога, и советника – командирши, одним словом. Роза станет командиршей.
«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», ошибаешься, великий Шекспир, тебе это и не снилось. Есть повести гораздо печальнее твоих. Ты описал историю влюблённых, умерших в один день, а кто напишет о тех, кто умирал каждый час, чтобы потом, если хватит сил, родиться заново? Родиться новыми людьми, принявшими холодные серые дни без солнца в чужих краях, почему-то названных исторической родиной.
Везде своя история. Только одни написаны, приняты людьми и возвеличены, другие исчезают в промежутках дней, оставаясь просто случаем. Такие случаи, не воспетые и не оплаканные, записывала Роза в своём дневнике, чтобы найти причины тысячи несчастий переселенцев. Только поманили их пальцем, и они рванулись с насиженных мест к родной матери. Застыли у порога родного дома, снесённого давно историей. И матери тоже не было. Интересно устроен человек, который остаётся неразумным младенцем даже в старости: тянется к матери, потом к памяти о ней, и не важно, какая она была. И нет разницы в том, бросила ли мать тебя на попечение чужим людям или заботилась до конца дней, думала ли о тебе или забыла. Тень женщины, давшей тебе жизнь, сливается с твоей, но если ты оставил её сам, убежал от неё, то этот поступок влечёт за собой наказание в раскаянии.
Так и переселенцы. Отыскали мать, вернулись домой и растерялись. Где оно, материнское тепло? Оглушённые таким поворотом, они заблудились на перепутье.
Густав и Василий слушали историю из уст белокурой девушки. Внешне её невозможно было отличить от местных: худая блондинка с серыми глазами, с улыбкой на тонком лице. Белокурые пряди падали ей на лицо, она поправляла их длинными пальцами, на минуту задерживаясь у виска и закрывая глаза, как будто пыталась унять головную боль. Давно остыл кофе, никто из них не притронулся к бутербродам, из которых выглядывали кусочки ветчины с сыром, переложенные зеленью. Каждый думал о своём…
Глава 17. Розу пригласили на работу
В Германии она удивилась, что почти все живут так же, как она. И установки её не поменялись ни во времени, ни в пространстве: смотри и молчи, запоминай и молчи. Серые и неприметные, тихие и аккуратные однокурсники были похожи на неё. Роза опять оказалась одна. Одна, но одиночество было спокойное, без презрения и унизительных взглядов. Однокурсники часто звали её с собой на тусовки, от которых она чаще всего отказывалась.
Ей нравилось гулять одной по центральной улице, смотреть на витрины, заполненные одеждой, модной и дорогой.
«Ой, нет, такое я никогда не смогу надеть на себя: спина голая, юбка короткая», – пугалась она, представив себя в таком наряде. Шла мимо ресторанов, в которых сидели чинные посетители, и спускалась к набережной Рейна. Долго гуляла и бесцельно смотрела в воду. Иногда Роза шла вместе с однокурсниками и не отказывала себе в удовольствии выпить чашечку кофе с кусочком пирожного. Молодые люди бурно обсуждали темы дипломных работ, выбирали профессоров и уже подыскивали для себя работу. В их профессии нуждались ведущие компании, больницы и места не «столь отдалённые». Детские центры для работы с трудными подростками тоже нуждались в психологах.
Роза не думала, что профессия, выбранная ею, столь востребована в современном мире, забитом новыми технологиями, которые так далеки от души и простых чувств.
«Прощать и понимать», – призывало Евангелие, принимать людей такими, какие они есть. Шекспир говорил эти слова по-своему: «Любить и принимать такими тех, кого полюбишь».
Дружба, любовь и всепрощение проплыли мимо неё. Где-то они есть, как эти пароходы, медленно плывущие по Рейну, как огни в вечернем городе, как люди, которым нет дела до неё. Мир отверг Розу, зажав клещами одиночества в свободной стране. Здесь не грозили тюремным заключением, но разве одиночество лучше того наказания, от которого убежали они из Казахстана? В том наказании был определён срок, а здесь одиночество было бессрочным, во всяком случае последние десять лет.
Количество дневников росло, а ответы на тревожащие Розу вопросы не были найдены. В своих наблюдениях за окружающими девушка достигла виртуозности, изучив труды известных психологов.
Когда она перебирала список компаний, куда бы могла пойти работать, ей прислали приглашение на собеседование. Роза пришла в назначенное время по указанному адресу. Федеральное управление по делам миграции и беженцев находилось почти в центре города. Обогнув центральный вход, она прошла в служебный, где по паспорту проверили время её визита.
– Фрау Ган, рады, что вы откликнулись на наше приглашение, – вышел ей навстречу седой мужчина, назвав себя и представив остальных.
Роза села напротив и приготовилась к долгой беседе, отметив кипу бумаг перед членами комиссии.
– Изучив ваше досье, мы взяли на себя смелость пригласить вас на работу. Не скрою, что решающим фактором в выборе кандидата на эту должность явилось ваше знание русского языка и блестящая защита вами дипломного проекта, – продолжал говорить седой мужчина.
– Вот основные направления вашей работы, – женщина со строгим лицом придвинула к Розе папку.
Третий за столом записывал вопросы и ответы.
«Как на допросе», – подумала Роза про себя.
– Да, – сказала она и подписала рабочий контракт на один год. Временный, с последующим продлением по согласию обеих сторон.
Роза согласилась не потому, что предложение поступило из правительственных структур, а потому что сама выстрадала путь беженца, эмигранта, больной и мучительный. И на этом пути человек умирал и рождался заново. Ей хотелось помочь им.
Роза познакомилась с требованиями и обязанностями. Ничего нового не нашла для себя: надо молчать, наблюдать и записывать. Делать то, что делала всегда. Правда, работодатели не знали об этом, как и о дневниках, где почерк с каждым годом становился всё увереннее, а выводы – смелее.
Начиная с конца 90-х годов в Европу хлынул поток эмигрантов из Восточной Европы. Роза работала в секторе по приёму переселенцев из Восточной Европы.
Ей нельзя было общаться с этими людьми ни под каким предлогом, рассказывать о своей работе, приближённой к статусу федерального агента. От её выводов зависела дальнейшая судьба опрашиваемых беженцев.
В июне она оканчивала магистратуру, в августе должна была приступить к работе «психолога-консультанта».
За оставшийся месяц Роза подыскала себе новое жильё, вывезла вещи из студенческого кампуса и докупила вещи первой необходимости. Родителям, спросивших о её работе, ответила, пожав плечами:
– Детское учреждение какое-то в Дюссельдорфе.
– Ну и хорошо, – легко согласился с ней отец, – дети – дары от Бога.
Отец погрузился в религию полностью. Вместе с матерью ходил на собрания в католическую церковь, которая стала его домом. Дети выросли и разъехались в разные города, а они с женой занимались тем, что им нравилось. Так же как в Казахстане, читали Библию, пели псалмы, пили чай с пряниками, которые его жена пекла и в Германии. Никто никого не наказывал за любовь к Богу, естественную и необходимую для каждого человека. Жена стала чаще жаловаться на головные боли, но выглядела опрятнее, чем в прежние времена. В редкие встречи с детьми задавала им одни и те же вопросы, когда же она будет держать на руках внука или внучку. Ей хотелось внучку, весёлую и улыбчивую, как Вальтер. Но ни сын, ни дочь не отвечали на эти вопросы.
– Перестарок, кто ж такую замуж возьмёт? – думала мать, глядя на дочь.
А дочери было не до замужества.
Работа, поначалу казавшаяся лёгкой, высасывала из Розы все силы. Она не смогла отгородиться от услышанных историй щитом, как посоветовали в Федеральном управлении. Глаза, по которым Роза должна была вычислять ложь, говорили чаще всего правду. Не будут люди бежать из родных мест без причин. Значит, плохо им было. Как было плохо её семье, которую хотели наказать, чтобы поставить галочку в служебном списке. Роза до сих пор съёживалась, когда вспоминала презрительные взгляды одноклассников. А подруга, которая день и ночь жевала у них дома мамины пряники, отворачивалась при встрече, отводила глаза в сторону.
Что могли знать работники управления, живущие в тепле закона, про всё это?
– Фрау Ган, вы не должны сочувствовать беженцам или переселенцам, ваша задача – констатировать факт, присутствие или отсутствие лжи, никаких эмоций, – напомнили ей ещё раз в первый день работы.
Не получалось без эмоций, она несла их в дом, как сумку с продуктами из супермаркета, расставляла по полкам и продолжала анализировать. Первая оболочка – внешность, вторая – то, что не дозволено увидеть чужим: дом, привычки, мысли и душа допрашиваемого. Всё это она должна была увидеть. Видения переносила в дневник, который распух от записей. Первый слой оставляла в комнате для допросов, остальные слои Роза словно разрезала у себя на листах бумаги; они рассыпались, как крошки маминого печенья, но не таяли, а будоражили воспаленный мозг девушки.
Последние научные изыскания психологов не оставляли больших шансов на успешную жизнь детям из семей беженцев и переселенцев. Дети, которые выросли в нищете и в гонениях, не добивались больших успехов по сравнению с теми, кого отшлифовал достаток. Именно достаток прививал детям из богатых семей вкус к хорошей литературе, приучил к занятиям спортом, к экскурсиям по музеям и картинным галереям. Родители и школа учили их делать правильный выбор, слушать и уметь убеждать других.
Взрослые спрашивали у детей совета, считались с их мнением и уважали детское восприятие мира. Не заставляли, а вели по жизни за руку, учили различать видеть мир, блестящий и обманчивый.
А в семьях беженцев и переселенцев не было времени и возможностей для таких нежностей. И они теряли друг друга, родители и дети.