Роза ужаснулась, когда прочитала процентное соотношение преступлений, совершённых переселенцами и местными жителями. Первые были «победителями», местные не могли их догнать. Купила новую огромную тетрадь – следующий дневник, где она могла бы задавать вопросы и отвечать на них. Можно было написать трагедию в духе любимого Шекспира. Эти размышления стали основными в профессорской диссертации, для которой она собирала материал. Чтобы анализ психологии переселенцев и беженцев был реальным, а не подогнанным под штампы, Роза написала письмо начальству, прося разрешения посещать лагеря беженцев официально, как психолог, с допуском в личные дела лиц, которые её заинтересуют.
– Почему так быстро разрешили? – удивилась она полученному положительному ответу и домыслила: правительству тоже надо знать переселенца в лицо – привычки, взгляды на жизнь, планы на будущее. Знать, чтобы вовремя поощрять рост и желания, не всегда держать в узде. И тут Розу посетила первая тихая, как она сама, крамольная мысль: вспомнили, позвали на родину, сорвали с насиженных мест будущих граждан Германии не от большой любви, не для воссоединения, а чтобы восполнить редеющие ряды своих родных детей – настоящих немцев, кто родился и вырос здесь, а не искал счастья в бескрайних просторах России. Остыло сердце матери за много веков, да и мать стала другой, расчётливой и холодной.
По-другому нельзя было никак: приехавшие считали, что попали в рай, где просто так раздают пряники, не надо трудиться, не надо думать. А думать надо было много и обо всём. Социальные пособия платили тем, кто не мог найти работу, а её хватало, рабочие руки требовались везде. Переселенцы удивлялись, что проще найти работу, чем грязь в чистой Германии.
Из грязи и пыли, в которой они жили прежде, переселенцы попадали в другой мир, чистый и узаконенный, где теперь жили ровненько. От голода никто не умирал и не переедал. Вот к таким заключениям пришла Роза. Даже её сердце, привыкшее к холоду, вздрогнуло от масштабов разницы двух совершенно разных миров, которым придётся жить вместе в одном доме: вернувшимся из вольных степей и жившим в ровном достатке и экономии на берегу Рейна.
Глава 18. Истории в дневнике Розы
9 июня 2000 год. Германия.
Роза твёрдым почерком заполнила первую страницу нового дневника, записи которого должны были лечь в основу её будущей диссертации. Фридланд – основные ворота для въезжающих в Германию – встречал почти всех. Сюда переселенцы прибывали семьями, порой целыми деревнями из Казахстана. Село Степное находилось в тридцати километрах от места, где прежде жила её семья. Она решила взять для анализа тех, кто был родом из родных краёв.
Кольнуло сердце, когда она прочитала название мест, которые были записаны в досье переселенцев. И на миг перенеслась туда.
Крепко сбитые дома, выбеленные извёсткой, нарядные и чистые, стояли в бескрайней степи. Всё радовало глаз: сараи, в которых продуктовые запасы были разложены с немецкой точностью, куры во дворе, неторопливо купающиеся в песке, коровник, где протяжно и сыто мычала скотина, свиньи, которые ленились хрюкать.
Весна, лето и осень были жаркими для жителей села. С утра, ещё до появления первых лучей солнца, селяне работали на поле: сажали весной, растили летом, убирали осенью. Механизаторы, в чьих руках комбайны, трактора и грузовые машины были послушными как дети, славились отличными специалистами, лучшими работниками. Огороды, фруктовые сады и виноградники украшали их дома, земли в степи было немерено. Когда колхозные поля были убраны, немцы брались за домашние дела: срезали огромные кисти винограда, давили ягоды в чанах и делали вино по особому рецепту. Кололи свиней, вскормленных хлебом и пшеном, забивали кур, гусей, уток. В огромных бочках засаливали свиные окорока, предварительно вырезав берцовую кость. Раствор солили до такой степени, чтоб картошка не тонула в ней. Почти месяц окорока напитывались солью, потом вымачивались в пресной воде, висели на железных крючках, чтоб стекла вода и мясо подвялилось. И только потом начинали коптить. В каждом дворе стояли самодельные коптильни, простые по устройству: железная бочка без дна с одного конца ставилась на землю, к ней проводили дымоход от печки, которая стояла так, чтобы дым остывал, пока добирался до подсушенных и подвяленных окороков, крепко висевших на железных крюках. Через неделю коричневые с золотистым оттенком окорока перевешивались на другие крюки в подвале, где на полках стояли в ряд многочисленные банки с консервированными огурцами, помидорами и всякой зеленью с огорода. Первый шмат копченого мяса отрезал хозяин, заносил в дом и показывал его остальным домочадцам со всех сторон. Отрезал себе кусочек и довольно кивал: не пересолил, не перекоптил, не сырое. Кусочки мяса запивали молодым домашним вином, пропитанным степным солнцем и едва уловимой горечью степных трав. Пили за новый урожай и достаток в доме, за здоровье своё и соседей. Крепкое немецкое хозяйство на казахской земле было органичным, оно вписывалось в картину счастливой и свободной жизни без головоломок и партийных лозунгов.
В воскресные дни хозяйки стояли на рынке, торговали творогом и сметаной, тушками кур и уток, варёной домашней колбасой. Возвращались домой с покупками для детей. Дети радовались обновам, примеряли и разглядывали себя в зеркале. Матери любовались детками и смеялись вместе с ними.
Свобода. Запах свободы стелился в казахских вольных степях. Немцы работали охотно, жили с любовью, знали, как и что делать. Не заморачивали особенно голову учёными премудростями и книгами, не особо нужными в их большом хозяйстве.
Дружба. Местные жители давно уже забыли, кто немец, а кто казах. Немцы готовили казахские блюда, а казахи – немецкие, помогали друг другу советами.
И неожиданно в 90-е годы немцы засобирались в дальнюю дорогу.
– Куда? – спрашивали их соседи-казахи.
– На родину, – казахи моргали и не понимали, какая такая родина, здесь соседи-немцы родились и здесь состарились.
Появилась традиция: устраивали проводы отъезжающим, накрывали столы, дарили друг другу подарки и плакали. Первые отъезжающие хранили тайну, чтобы не сглазить переезд и держаться подальше от беды, видевшейся им на каждом шагу. Молчали, но глаза выдавали их: безразличный взгляд, мыслями они уже находились в незнакомой прекрасной Германии. Там будет все. А что «всё» – не представляли.
Роза знала такой психологический синдром: массовый психоз или «кольцевая реакция», когда человек, «заражая» своим поведением в толпе другого человека, видит и слышит его реакции и в результате «заражается» сам, повышая собственную возбуждённость и активность. Возникают так называемые «циркулярные реакции», то есть процесс кружения, взаимного взвинчивания, который, как центрифуга, разгоняет эмоции. Сама толпа является её ускорителем.
Слухи подливали масла в огонь, который разгорался всё жарче, потому что теперь получали письма от первых переселенцев, кто был уже за границей. Иногда отправители вкладывали в почтовый конверт тонкие пакетики с краской для пасхальных яиц. Счастливчики бегали по домам и показывали соседям и родственникам пакетик, потом бегали с яйцами, выкрашенными во все цвета радуги.
– Да, луковой шелухой таких цветов не получишь, – горевали те, кому письма оттуда не приходили.
– Анна написала, что там сапоги зимние можно купить на любой вкус, даже на мои толстые короткие ножки.
– Пряжи шерстяной полно, какой хочешь.
– А колбас – видимо-невидимо! Роберт выучить не может наизусть названия сортов, чтобы устроиться на работу в колбасный цех.
– Шампунем улицы моют, а мы для головы достать не можем.
Нереальные картины будущей красивой жизни, рек с молочными берегами и чудо-печками лихорадили немцев, которые родились и выросли в степи, пыльной и далёкой от чудес света.
Взъерошенные, они собирались за чудесами, продавали дома и нажитое имущество и не знали, что делать с излишком денег. Зачем что-то покупать, если в Германии можно приобрести всё, а здесь и купить ничего нельзя – полки в магазинах с одеждой пустые; золота нельзя много вывозить. Раздать деньги? С ума ещё не сошли, да и рука не поднимается отдать бумажные купюры чужим людям. Сжечь? Тоже рука не поднимается. В Москве купить чего-нибудь? Нельзя. Багаж – 20 килограммов на один билет. Так и терзали их мучения до столицы, где отваливали деньги ловким дельцам, которые помогали им оформлять бумаги, снять квартиры до отъезда и возили по городу. Но находились среди переселенцев и такие, кто оставлял дома нуждающимся соседям. И, уезжая в страну мифических отцов, просили лишь об одном – приглядывать за могилками родственников, оставленными в казахской степи.
Роза выписывала фамилии переселенцев из села Степного, которое находилось рядом с её прежним местом жительства. Встречались знакомые, некоторые даже бывали у них дома, приезжали в гости на праздники или на дни рождения.
Первая графа – фамилия, имя и отчество.
Вторая – год и место рождения.
Третья – образование и профессия. Графы совпадали: год рождения – довоенный, образование – прочерк или начальная школа, четыре класса.
Послевоенные годы рождения выдавали восьмилетнее образование или курсы механизаторов. Родившиеся в пятидесятые уже немного разнообразили картину: имели восьмилетнее или полное среднее школьное образование, заочно оканчивали техникумы или курсы; они уже отбывали воинские повинности в Советской армии.
Механики, водители, складские работники, колхозники, трактористы – основные профессии переселенцев первого поколения, прибывших в 90-е годы на историческую родину в Германию.
История водила по кругу события и людей, которые зависели от монарших указов в России и сухих пунктов законов бундестага в Бонне.
Роза читала Манифест Екатерины Второй, в котором она дозволяла иностранцам переселиться в Россию, даровала им земли, освобождала от налогов и воинских обязанностей. Всем, кроме евреев: для них Россия была закрыта.