– Красивое пальто? Старуха одна помирала, завещала своей сестре, а я что – дура, передавать такое добро? – говорила она с удивлением.
В Германии озверела из-за счётов на воду, свет, газ и обвиняла мужа во всех бедах.
Муж устал отбиваться от её нападок, от беспросветной работы, от тоски и ушёл из дома. Ушёл поздним вечером и не вернулся. Тело нашли в лесу только весной, исклёванное птицами и висевшее лохмотьями на дереве.
– Вы уедете к себе на родину? – спросила её Роза.
– Я что – дура? – услышала она предполагаемый ответ. Тем, кто приезжал с расчётом, было легче, чем немцам-переселенцам, которые думали, что едут в отчий дом, тёплый и родной, где после многих лет скитаний они смогут расслабиться и зажить без оглядок.
Глава 19. Дэн учится
Густав с Василием работали без выходных. Империя росла. Русские магазины открывались по всей Германии и кормили три миллиона переселенцев. Им никто не мешал работать самозабвенно. Жена развлекала сама себя. А Дэн учился.
Он приезжал домой на выходные, закрывался в своей комнате до отъезда, почти не разговаривал с родителями; от того весёлого мальчика, который бегал хвостиком за отцом, не осталось и следа. Может быть, школа давила на сына? Нет! Густав вспомнил, как приехал на первое родительское собрание и был ошеломлён тем, что увидел.
Он вспомнил родительские собрания в прежней школе, где Дэн учился до отъезда в Германию. В душном классе родители, опустив голову вниз, слушали обвинения классной руководительницы: не учится, дерзит, дерётся, почему вы не контролируете своих детей. Больше двух часов поочередно она давала характеристики каждому ученику в классе, нелестные и откровенные. Папы и мамы отличников недоумённо оглядывались на нерадивых родителей двоечников и идиотов.
– Встань от меня подальше! – закричал Густав на сына после одного из таких собраний.
– Почему? – заволновалась Инга.
– Чтобы я не убил его.
И сунул под нос Дэну дневник:
– Кто подделал подписи учителей?
Дэн попятился назад и подумал, что не повезло ему сегодня. Сколько раз он под копирку ставил подпись математички, и никто не замечал. Надо же, папаша пошёл на собрание в первый раз и сразу его разоблачил.
– Не пойду позориться, – отмахнулся Густав в конце следующей четверти и больше не ходил на родительские собрания.
– И я не пойду, – отозвалась Инга.
Густав с волнением шёл на встречу с классной руководительницей в новой школе, готовился к неприятностям. У входа в актовый зал выстроились в ряд учителя с директором.
– Добро пожаловать, – услышал он голос директора, высокого молодого мужчины в светлом костюме и галстуке. Похоже, это был единственный мужчина в педагогическом коллективе.
Густав прошёл вперёд и втиснулся в кресло в первом ряду. На сцену лёгкими шагами поднялись те, кто стоял у входа. Директор сделал шаг вперёд и начал говорить. Представил коллег и уступил место учительнице. Она включила огромный монитор и начала рассказывать. Перед глазами родителей проплывали школьные корпуса. Основное здание в три этажа. Внизу секретариат и кабинеты директора, учителей, медицинский пункт, библиотека и читальный зал. Лифт. Дети поднимались на нужный этаж и расходились на занятия. Кабинет химии потряс Густава – настоящая научная лаборатория, с проводами, подсоединенными к колбам, с водопроводом и раковиной у парты. Он сам с удовольствием колдовал бы здесь и проводил опыты. В его деревенской школе учительница на доске выводила формулы и рассказывала, как происходит химическая реакция, которую трудно было представить. Ученики на мониторе что-то сыпали в колбы, чем-то заливали и внимательно следили за тем, что происходит. Густав разволновался, смотря короткометражный фильм: а вдруг взорвутся?
В кабинете географии глобусы, намертво привинченные к крышкам парт, мерцали голубым цветом и при объяснении учителя включали нужную часть планеты.
Компьютерные классы были оснащены лучше, чем в научно-исследовательском институте, где он проработал много лет.
Отдельно от основного учебного здания располагался ресторан, куда во время перемены в 12 часов дня стекались ученики. Тщательно продуманное меню – супы и вторые блюда, десерт и фрукты – горой красовалось на каждом обеденном столе. Кока-кола и шоколадные конфеты запрещены, дети ели только полезные продукты. Меню ресторана было доступно родителям для знакомства, оно публиковалось на официальном школьном сайте. В глубине закрытой территории находился большой бассейн. Начальные и старшие классы посещали его в обязательном порядке, потому что в жизни каждому пригодятся уроки по плаванию, как сказали на родительском собрании.
Преподаватели менялись каждый год. В этом году математику вёл учитель из Канады, который слыл очень требовательным и строгим. Интересно было, что учеников ежегодно сортировали, делили по классам заново: так дети быстрее адаптировались в незнакомых условиях, привыкали к новым лицам и не чувствовали стеснения в общении друг с другом. В старших классах учеников вывозили на различные конференции и слёты как внутри Германии, так и за рубеж. Их учили доказывать свою точку зрения во время диспутов, убеждать оппонентов в собственной правоте, готовили ко взрослой самостоятельной жизни.
Школа достойно отбивала большие деньги, которые родители платили за обучение детей, и продумывала каждую деталь, чтобы разнообразить досуг учеников после уроков.
Спальные корпуса находились за несколько километров от школьной территории, по утрам детей на занятия привозили на автобусах. Здание, где жили дети, было двухэтажным, огороженным. На первом этаже – пропускной пункт, куда посторонний мог пройти только по документам, удостоверяющим личность. Столовая, учебные комнаты с библиотекой, зал с телевизором и небольшой дворик с маленькой клумбой живых цветов между корпусами находились под прицелом воспитателей круглые сутки.
Спали на втором этаже. По всему коридору слева и справа шли комнаты для каждого ученика отдельно. Строгие и скромные, с самым необходимым набором мебели: узкая деревянная кровать, книжные полки над письменным столом, узкий шкаф для одежды. Перед сном воспитанники обязательно открывали двери в комнату, чтобы их могли видеть воспитатели. Два дежурных поста находились в начале и конце коридора, откуда темнел зрачок камеры видеонаблюдения. Густаву всё понравилось. Он так и сказал сыну и наткнулся на его пренебрежительный взгляд.
Дэн задыхался в школе. Ему казалось, что он превратился в оловянного солдатика. Оловянного солдатика без чувств: по команде должен маршировать, по команде поворачиваться налево и направо, по команде бежать в туалет справлять нужду, по команде садиться и оглядываться на камеру на потолке.
Прилепили бы на груди порядковый номер и дело с концом, всё равно никто не знает, как его зовут. Он сидел на уроках, уткнувшись носом в книгу или в тетрадь, как будто ему было интересно. В классе занимались всего восемь учеников, а по имени никто к нему не обращался. Однажды услышал, как два одноклассника тихо переговаривались, один из них кивнул на него и сказал:
– Вон тот – русский.
– А ты фриц недобитый, – с ненавистью произнёс про себя Дэн.
Не получалось переступить черту, которая пролегла между ним и классом: не хотели они дружбы с ним, да и какая дружба может быть? Драться не умеют, в футбол не играют; ходят по школьному периметру, боятся лишний шаг сделать. На уроках он сидел один, на переменах тоже бродил в одиночку по территории, наблюдая исподлобья за остальными.
Дэн забыл, когда смеялся в последний раз. Кому об этом расскажешь? Тошно было ему и дома: отец приходил поздно вечером и начинал бормотать про свои русские магазины, русские продукты, русскую водку и русскую колбасу. Значит, не зря Дэна в школе называют русским? Сам не знает, кто он есть на самом деле. И дома не лучше. Мать не похожа на себя прежнюю, даже готовить перестала – приедешь на выходные к ним, тащат его в ресторан. Лучше дома сварила бы борща или пельменей налепила, заикнулся один раз об этом, так она расхохоталась:
– Сынок, какие пельмени в Германии? Я их столько налепила за свой век, что вспоминать страшно. Отбивные вечером в ресторане будешь кушать.
И шла по магазинам покупать новую одежду. Она располнела, выкрасила волосы в белый цвет, старалась быть похожей на тетю Эмму: не смеялась заливисто, как раньше, улыбалась одними губами, хоть в глазах иногда прыгал прежний бесёнок.
– Мам! – звал её Дэн.
– Что тебе, занята я.
– Ничего, – отворачивался он от неё и злился: – Хоть бы раз меня погладила, всё тряпки щупает. Ненасытная.
Дэн вспоминал, как в маленькой кухне старой ташкентской квартиры они дурачились втроём: мать раскатывала тонкие кругляшки из желтоватого теста, отец лепил пельмени неправильной формы, а он рассыпал муку на столе и рисовал разные фигурки. Мать сердилась на них, отец чмокал её в перепачканный мукой нос, и она довольна улыбалась. Потом шумовкой доставала отваренные пельмени, которые катались по тарелке и брызгали соком. И Дэну было хорошо с родителями, тепло и весело. Он жмурился, потом потягивался, хотя знал, что услышит строгий голос мамы:
– За столом не потягиваются!
И куда всё делось в холодной Германии, как будто вещи перевезли, а тепло и уют бросили там, забыли впопыхах… Как муторно и тошно на душе.
Дэну было плохо. Серые стены, обесцвеченные взглядами со всех сторон. От них нельзя было спрятаться даже ночью, в открытую дверь бесшумно заглядывали воспитатели, чтобы проверить воспитанников: спят или заняты непристойными делами? Противно было ему, что увидят его без одежды, и поэтому заматывался в одеяло, как в кокон. Также свёрнута в кокон была и его душа. Как ему было тоскливо, родители, занятые устройством своих дел, не замечали.
– Мы привезли тебя в новую страну, только учись, – твердил отец.
– А я просил вас? – хотелось крикнуть Дэну в ответ, но он молчал, стиснув зубы.
Зубы, постоянно стиснутые, ощущали тревогу хозяина. Даже небольшой осколочек отлетел от переднего резца, и при улыбке обнажалась изломанная линия эмали. Место, не защищенное эмалью, реагировало на холодное и горячее, как его душа, беззащитная и ранимая.