– Сколько можно об одном и том же! – взрывалась Инга и выходила из комнаты, когда мать начинала рассказ об ужасном дне, когда она бежала за колонной людей, которых фашисты угоняли в Германию. Ни одной слезинки не увидел Густав в глазах у жены, когда хоронили тещу.
Письмо сестры из ФРГ вызвало другую реакцию: жена плакала от радости. От радости, что сможет вырваться из жизни с пустыми полками магазинов. Она не будет просительно заглядывать продавцам в глаза, чтобы купить дефицитный товар из-под прилавка. Сколько сил ушло, пока она раздобыла фарфоровый немецкий сервиз «Мадонна». Чуть не расплакалась, разглядывая каждую чашечку и тарелочку, потом бережно складывала на полку финской стенки рядом с фужерами из богемского стекла. Чешского производства, между прочим.
Густав поморщился: три комнаты просторной квартиры, набитые вещами, походили на ломбард.
– Я и не знал, что ты так вещи любишь, – хмыкнул он, когда Инга выстояла очередь в универмаге за блузкой и вернулась домой поздно вечером. Растрепанная и взмыленная, радостно протягивала ему что-то.
– Смотри, какая прелесть, чуть не раздавили.
ЦУМ – центральный универмаг в центре Ташкента – стал для неё родным домом. Дали бы возможность, ночевала бы там, чтобы не прокараулить дефицит, который изредка выбрасывали на прилавок.
В Германии Инга потеряла голову от широкого выбора и отсутствия дефицита. Ей оставалось смотреть, выбирать и покупать.
– Большой уже, сам разбирайся. Я в твои годы не приставала к родителям, – обрывала она сына, если он мешал ей разглядывать рекламы с вещами.
Густав не знал, что делать, возраст опасный, свяжется со шпаной – и конец спокойной жизни. Посоветовался с Людвигом.
– Мой сын учился в частной школе. Получил отличные знания. Вы живёте далековато, но при школе есть интернат.
– Интернат? – испугался Густав, вспомнив школы-интернаты в Средней Азии, где жили дети из неблагополучных семей.
– О! Интернат отличный. Я могу позвонить директору школы, просто так детей не принимают в это учебное заведение, – пафосно произнёс Людвиг.
Густав изредка спрашивал сына о новой школе, сын отмалчивался и угрюмо смотрел на отца.
– Пригласи друзей из школы, познакомишься поближе.
– В школе надоели, ещё и домой их приводить, – категорически отказался Дэн от предложения отца.
– Работать будешь у меня в магазинах по выходным, дурь пройдёт, – сказал сыну и урезал ему деньги на карманные расходы.
После школы отец, опять по совету Людвига, приказал подать документы в университет на инженерный факультет:
– Время новых технологий, – пояснил он глубокомысленно, видимо, повторяя слова Людвига.
– Какая разница? – подумал Дэн и поехал в университет. Надо было соглашаться с отцом, денег даст больше. Вместо интерната переехал жить в однокомнатную квартиру в студенческом городке. Апартаменты потрясли его размерами и отсутствием камер наблюдения. Он освободился от назойливой слежки и остался на свободе. На факультете учились почти одни только парни, часто встречались китайцы. Они держались вместе, как стая воробьёв, и громко чирикали на перерывах в кафе, размахивая руками. О них ходили слухи, что даже сайт свой разработали, где размещены решения задач, которые были со дня основания университета. Поддерживают друг друга, как братья родные. Дэн жалел, что не родился китайцем. Опять один. Штаны протирает изо дня в день и в потолок поглядывает. Девчонок почти нет на этом факультете – китаянка и одна немка продвинутая, похожая на пацана.
Особенно не нравились Дэну групповые проекты, когда надо было работать вместе: разговаривать, обсуждать и доказывать. Попробуй найти общее решение с китайцами или индусами, еле разговаривают на немецком языке, не достучишься до них. Иногда мелькала мысль, что они порой придуриваются, больно уж хитро поглядывали китайцы на него и разводили руками, типа «моя твоя не понимай».
Вот у отца все проекты катят без доказательств и обсуждений с немцами, китайцами, хоть с чёртом. Даже Людвиг из бундестага заглядывает ему в рот, когда отец восхваляет товары в своих магазинах. Нет, хотя иногда обсуждает с матерью кое-какие вопросы, как вчера, например. Хочет открыть дискотеку для молодёжи, конечно, русскую с русскими песнями. Надо было отцу остаться в Казахстане, и не вносить «новшества» в Европу. Мир стремится вперёд, а этот, как безумный, тащится назад в прошлое, как будто жизнь его состояла «там» только из еды. Вообще-то, так ведь оно и было, поработал немного программистом, потом таскал продукты из одной точки в другую, о чем ещё ему думать. Вон какое пузо наел, как колобок уже катится, лысый колобок.
Глава 20. Вальтер в тюрьме. Разговор Розы с родителями
Вальтер устал думать, прокручивать в голове одни и те же мысли. Как дятел долбил себя: «Почему? Почему? Почему?», «Сколько лет он пробудет здесь?» Исклевал себя так, что в конце концов слёзы потекли из глаз. Раньше он никогда не плакал и смеялся над сестрой, у которой водичка текла из глаз так легко и быстро, как будто внутри открыли краник.
– Закрой кран, – дразнил он её, когда она принималась шмыгать носом.
– Ага, зато у тебя мусор в слёзных каналах, а не мужество, – отбивалась она.
Здесь можно поплакать, никто не увидит, кроме соседа, которому наплевать на него. «Почему, за что?» – спрашивал себя Вальтер и прокручивал в уме события до этого момента. Предвестников несчастья не было. Стоп! Плёнка обрывалась в тот момент, когда он съездил в Казахстан, чтобы собрать информацию об автомобильных рынках. Записывал пункты, чтоб не забыть, что можно и что нельзя, какие уловки существуют, как могут тебя обдурить и как можешь сделать это ты сам. А дурацкие мечты о шикарной собственной машине, на которую никогда не смог бы накопить денег? Он ездил в школу на старом велосипеде и с завистью смотрел на одноклассников, которых отцы подвозили на шикарных «БМВ» и «Мерседесах». Сколько лет было ему тогда? Четырнадцать? Вальтер вспомнил, как мать купила ему тёплую куртку:
– На вырост, сынок, года два ещё будешь носить.
Вальтер влезал в неё с ненавистью и садился на велосипед. Он крутил педали, разгонялся, и ветер надувал куртку, как паруса. Приходилось поддевать под неё ещё одну, чтоб было теплее.
Через много лет он увидел «ту самую» куртку в руках у матери:
– Переоденься, испачкаешься в саду.
– Папина? – засмеялась Бахтыгуль. – Великовата тебе.
– На вырост, ещё не дорос.
Ему уже 29 лет. Но до сих пор оглядывается на чужую шикарную жизнь, как четырнадцатилетний мальчишка в куртке на вырост.
Считал, прибавлял и отнимал из зарплаты расходы на жизнь. Жизнь получалась скучной и убогой. Купил бы дом и машину в кредит, выплачивал бы до пенсии и дрожал бы от страха, что не выключил свет, не закрыл воду, искупался в ванне, а не под душем. Работа, дом, магазин Алди для неимущих, который открыли богатые братья и стали ещё богаче, пешие оздоровительные прогулки, бесплатные и без ограничений. Сейчас ему 29, почти тридцать лет, но ничего не добился.
Вальтер подпрыгнул, как будто в него выстрелили. Карма и расплата! Родители бежали от тюрьмы правдами и неправдами, но всё равно прибежали к ней. Прибежали немощные и бессильные в конце своего пути. Вальтер оглядел камеру, соседа, серый потолок и расхохотался:
– И это всё, от чего они бежали?
Мысли скакали безостановочно, не давали ему покоя, заставляли садиться, вставать, ложиться и метаться по камере. Вальтер искоса взглянул на соседа. Он спокойно лежал на узкой железной кровати, подложив руки под голову. Лежал и часами с безразличным видом разглядывал потолок. С таким же видом он гулял по тюремному двору и ни с кем не вступал в разговор. Его не напрягал режим, одинаковый для всех и строгий: завтрак, прогулка, камера, обед, ужин, редкие свидания с посетителями. Четвертый месяц жизнь с ограничениями: шаг вперёд и назад, сесть и встать, твоё пространство – небольшая камера, в которой Вальтер задыхался.
Голову разрывали мысли одна страшнее другой: нельзя встать, завтракать, гулять, ложиться спать, когда вздумается. Его лишили свободы выбора, как родителей. Только с той разницей, что они добровольно отказались от свободы. Почему так боялись тюрьмы? Какая разница, где молиться и где угождать Богу? Сестра Роза не позволяла себе улыбки и разных вольностей: не чеши нос, если даже он распухнет, не разглядывай руки, не отводи в сторону взгляд, иначе станешь вруном. Спряталась в запретах, как родители, и живёт, как мышка. Выдержит ли её маленькое сердечко, не взбунтуется ли оно? Вальтеру всегда было жаль Розу. Сейчас она не отходила от Ботагоз и племянницы, поддерживала их как могла. Мысли перескочили на четырёхлетнюю дочь. Подрастёт, и люди будут смеяться над ней: дочь преступника, яблоко от яблони недалеко падает. Вальтер метался от одной мысли к другой, хотел найти промах в своих действиях, но запутался совсем.
Да, надо было идти на работу, получал бы зарплату с социальными надбавками, медицинским полисом на всю семью, причитающиеся бонусы и жил бы спокойно. Нет. Ему захотелось открыть свою фирму. Открыл, закрыл и в тюрьме. Его арестовали за нарушения: он скрывал настоящий доход от продажи автомобилей. А кто не допускал нарушений? Скажи правду, налоговая с радостью оставит тебя без штанов, которые вот-вот спадут сами и покажут зад. Испачканный зад Вальтера.
Конечно, следователи раскопали все его проделки: скрученный пробег машин, нечистые дела со страховкой. А им можно – страховщикам? Каждый из них – грабитель и мошенник, можно сказать, «вор в законе». Кто придумал государственную систему обмана?
Рядом с его автосалоном находился банк, уважаемый, между прочим. Вальтер даже остановился на минуту, увидев на огромном щите длинный указательный палец с вопросом: «Ты знаешь, что будет после твоей смерти? А мы знаем: к твоим детям придут счета из больницы, из похоронной службы. Мы можем помочь тебе!» Вальтер съёжился, представив груду счётов, чуть было не сделал шаг в сторону банка, но остановился: вспомнил, как уговорили его сделать страховку на случай смерти. Умаслили обещаниями, что бездыханный труп, когда он умрет где угодно, доставят на родину бесплатно, кремируют и похоронят. Красивая урна с прахом, поминки, всё будет сделано, только умри. Потом прислали контракт, в котором мелким шрифтом было прописано, что все перечисленные услуги выполнят за отдельную доплату. Каждый месяц он отваливал взнос за себя и Ботагоз, которая с испугом замахала руками, когда он положил бумажки в