– А, и поэтому с ним так носятся? Типа почетные кандалы такие?
– Нет, конечно… надо помнить текст. Если драгоценные камни были у них самыми обычными – значит, наверное, и золото было обычным металлом. Может быть, самым дешевым, – сказал Лю Цзянь.
– Да, я за эту версию тоже. Так… ну, здесь очень простая и очевидная мораль, так что, думаю, спрашивать о ней даже не стоит…
– Мораль, конечно, в том, что Алеша все это видел во сне? – уточнил Сюэли. Слишком часто до сих пор самое очевидное оказывалось самым неочевидным.
– Нет, почему?
– Ну, подземное государство и курица-министр ему все три раза приснились? Главный смысл в том, что сон скоротечен. Что жизнь можно воспринимать как иллюзию.
– Нет… я не думаю. Я не понимаю.
– Тогда и я не понимаю. Вы знаете, что было в дупле старой акации? – спросил Сюэли.
– Откровенно говоря, нет, – сказала преподавательница.
– Шунъюй Фэн из новеллы Ли Гун-цзо «Повесть о Нанькэ», войдя во сне в дупло старой акации, обнаружил там государство. Со временем он стал в этом государстве зятем императора и правителем области Нанькэ, потом государство, где он жил, потерпело поражение, всё начало разваливаться, ему предложили покинуть страну и так дальше. И потом, проснувшись, он понял, что вся прожитая им жизнь уместилась в одном сне. И к тому же он обошел вокруг акации и увидел под южной веткой дерева муравейник, который структурой и организацией напоминал увиденную им во сне страну. Забыл сказать, что «Нанькэ» значит «южная ветка». Это новелла конца эпохи Тан. Я вижу некоторые параллели.
– Алеша встречает черную курицу, которая во сне оказывается министром в стране неких миниатюрных жителей, которая находится тут же, рядом, но незаметна днем, и знакомит его с правителем этой страны. Сначала Алеша пользуется некими почерпнутыми от них благами, потом это государство разрушается, и министр вынужден разорвать с Алешей контакт. При этом министр одновременно является курицей, которая гуляет во дворе. Да, я вас понимаю, – сказала преподавательница. – Но я не согласна. Ведь конопляное семечко-то существовало наяву!
– Вы думаете? – с сомнением спросил Сюэли.
Сюэли так много копировал и приносил домой из архива, что скоро у него образовался завал бумаг. Как-то, когда он разбирал документы у себя на столике, к нему в комнату прокралась, напрыгнула и обхватила его сзади някающая Саюри. Заглянула ему через плечо.
– Ой, Курама Тэнгу! Ня! Кавай…
– Погоди. Это не ня и не кавай, – одернул ее Сюэли, отбирая ксерокс с фотографии японского военнопленного, который он снял в самом начале своей работы в Чертоге. – Это военный преступник. И это не… подожди, как ты сказала?
– Это Курама Тэ-энгу, – капризно заныла Саюри. – Я зна-аю… Он такой же в фильме… И в старом, и в новом… С Номурой Манса-аем…
– Что значит «такой же»?
– Ну, так же одет… и глаза такие жуткие… Курама Тэнгу в нескольких фильмах в такой одежде.
– Да кто такой Курама Тэнгу? Как это пишется?
– Лесной дух горы Курама! Демон такой!
Саюри кокетливо наваляла иероглифы соком по столу, одной рукой обнимая Сюэли за шею. Сюэли посмотрел на иероглифы, не удержался и начал ржать.
– Тянь-гоу. Понятно. То есть и это вы свистнули у китайцев. Ну, нормально, я ничего другого не ожидал.
– Нет, это была пьеса театра Но, очень древняя.
– Ага, древняя. Древнее, чем царства Ся и Шан.
– Ну, пусть мы и взяли у вас, а все-таки мы много придумали всего вокруг.
«Много придумали чернухи», – подумал Сюэли, но, не зная, как сказать по-русски jing song – «чернуха», вслух произнес лишь: – Много придумали странных и мрачных идей.
– Послушай. Курама Тэнгу – это такой мститель. Он появляется ночью. И он помогает людям! С ним есть мистические ассоциации… можно так сказать.
Сюэли слушал, как ни странно, очень внимательно. На ксероксе фото был тот самый военнопленный, которого доставила в штаб разведка 5-й армии и который со странным торжеством поведал о том, что дедушка Сюэли продал им, японцам, то, что поможет им победить в войне. Что это – он не сказал. Больше он, кстати, вообще ничего не сказал, хотя у него, по-видимому, спрашивали. Сюэли пристально, тяжелым взглядом смотрел на Номуру Мансая на дисплее наладонника Саюри и напряженно думал, что это означает: Саюри некоторым образом «узнала» незнакомого ниндзя и назвала его Курама Тэнгу за общий облик. Она могла бы сказать что угодно, но у нее вырвалось именно это, а слово не воробей. Русские же разведчики объясняли, что взяли именно этого языка за экзотичность и нестандартное облачение. Решили, что такой может знать, соответственно, что-нибудь нестандартное. «А он и был из засекреченного подразделения „Курама Тэнгу“, они же с собственной формой, со своими знаками отличия… Боже моё! Вот так они и выглядели!!»
– Ня-я, – подлезла к нему под локоть Саюри.
– Не ня, – сурово сказал Сюэли. – Но я могу согласиться, что это сугой. В некотором смысле.
У него забрезжила мысль: возможно, его дедушка был связан не с Квантунской армией вообще, а именно с отрядом «Курама Тэнгу»? Если Леша согласится, что это имеет смысл, это знание сузило бы поиск.
– Тебе нравится Номура Мансай? – удивилась Саюри.
– Да. Мне нравится Номура Мансай, – твердо сказал Сюэли. – Он молодец.
В Институте Конфуция Сюэли с учениками стали понемногу приближаться к теме «Бамбук и светлячки», которая была заявлена в качестве темы конкурсного сочинения в конце года.
– Пишите, кто как умеет: «Когда древний правитель Шунь умер и был похоронен на горе Цзюишань, на берегу Сянцзяна… „Шунь“, „цзю-и“ и „сян“ я вам напишу… жены оплакивали мужа на его могиле».
– И заляпали кругом слезами весь бамбук, и он стал пятнистый?
– Я к этому веду. Молодец, уже что-то читала. Да, в провинции Хунань вот такой есть пятнистый бамбук. Нет-нет-нет, здесь сверху элемент «белый». Помнишь шутку? wang (князь) посмотрел на huang (император) и говорит…
– «Что за радость быть императором? Вон, вся голова побелела!»
– Уже помнишь. Хорошо. И вообще здесь иероглиф huang не нужен, даже правильно написанный. Подумай, что здесь уместно. Росший кругом бамбук от их слез покрылся пятнами. Да, и с тех пор пятнистый бамбук в литературе стал символом тоски по любимому человеку… Не надо второй раз слово «гора». И так понятно, что гора. Эти два иероглифа тоже не путайте. Для них есть мнемоническая подсказка: bi увещевает bei: «Женились уже, для чего разводиться-то?». Видите – в bei словно бы двое отвернулись друг от друга с презрением?
– Вэй-лаоши, ведь про бамбук и светлячков написано, наверное, очень много?
– Вы даже не представляете себе, насколько много. К сожалению, в современном Китае, когда какой-нибудь авангардный, эпатажный литератор захочет написать что-нибудь свежее и оригинальное, обычно выясняется, что все это уже было написано, обсосано эпигонами, спародировано и потеряло свою актуальность… приблизительно в третьем-четвертом веках до нашей эры, – медленно сказал Сюэли, тщательно подбирая слова.
– А по какому же принципу вы… как вы выбираете, что нам дать в диктанте?
– «Ученый муж весь в книги погружен. Их очень много есть, но достоверней и надежнее всего, он думает, лишь основные шесть канонов», – сказал Сюэли.
Диктанты он всегда давал из головы.
Как-то Леша застал репетицию сцены, в которой студент Чжан дает взятку коменданту общежития, где живет Ин-Ин, чтобы тот выделил ему там комнатку. Сцена, разумеется, точно повторяла разговор студента Чжана с настоятелем монастыря Пуцзюсы из «Западного флигеля», о том, нельзя ли ему снять в монастыре келью для занятий. Там это тоже было благовидным предлогом для того, чтобы приблизиться к Ин-Ин.
– В платочке этом шёлка цзяосяо
Подарок самый скромный. Речи нет,
Чтоб впору рангу вашему пришёлся.
– Эге, да тут пять лянов серебра!
Приличьям дань немыслимо щедра.
Сейчас на кухне два словца скажу –
И мигом нам чайку сооружу.
– Зачем так хлопотать из пустяка!..
А тут нам хватит закусить слегка.
Сюэли развязывал огромный узел. Коменданта играл Сюй Шэнь, полезник (с кафедры геологии и геохимии полезных ископаемых). Они с Сюэли спелись до невозможности и, садясь за импровизированный столик, изображали, как выпивают вместе примерно три даня – точно, что не чая, – постепенно расстегивая рубашки и снимая туфли.
– Так вот, почтеннейший, войдите в положенье:
Вы знаете, в каком пренебреженье
У нас наука и ученый труд:
Ведь в комнате моей, как в зале Будды,
Повсюду это… пыльных свитков груды,
Но в шуме постоялого двора
Не почитаешь книгу до утра!
Усердье есть, желанье заниматься,
Но вот пришлось жестоко обломаться…
– Кто это написал? – на сцену выскочил Ди и выхватил у Сюэли бумажку с текстом. – Неужели вы не чувствуете стиля? Что за люди!
– Оставьте, – сказал Леша. – Пусть будет… поэтическая вольность.
Ди обернулся, с некоторым недоумением посмотрел на него, задумался и потом кивнул. «Ну что ж». Ему была свойственна редкая гибкость ума.
– Если б я занял здесь скромную келью,
Разве бы я предавался безделью?
Нет, занимаясь прилежно весь день,
Скоро прошёл бы в ворота Лунмэнь.
Ночные бы часы мои текли
Над «Общим описанием Земли», – они пили, разложившись на томе «Общей геологии» Короновского, –
Проникшись благочестия уроком,
Не громыхал бы за полночь хард-роком,
И не в пример иным, что хлещут спирт,
(В сторону) Я тихо развернул бы скромный флирт.
– «Замутил», – предложил Ди. – Как поэтическая вольность.
Леша был в таком восторге от увиденного, что отвел Сюэли в сторону и спросил: