– Ну что же ты недогадлив так! Конечно, нас было двое, но Сяо-яо предвидел приход японцев и сказал, что лучше всего, если во время их визита в доме будет как можно больше народу – и лучше отощавшего, больного, заразного, самого жалкого вида… Ведь если нам не избежать контакта с японцами, отчего бы не сделать так, чтобы они сами побрезговали постоем в нашей лачуге? Да и Сяо-яо полезно было выглядеть главой большой и злополучной семьи. Я немного похлопотала. Частью нам помогли соседи…
Тут Сюэли наконец сообразил, что фамилия Аоки записывается иероглифами «синий» и «дерево» и на китайский манер читается Цинму.
На занятиях по русскому языку обсуждали и пересказывали рассказ Куприна «Слон».
Кáждый день к ней прихóдит дóктор Михаил Петрóвич, котóрого онá знáет ужé давнó-давнó. Иногдá он привóдит с собóй ещё двух докторóв, незнакóмых. Они дóлго смóтрят Нáдю и говорят между собóю на непонятном языкé.
– Загадка: на каком языке они говорили? – спрашивает преподавательница. – Россия, конец девятнадцатого – начало двадцатого века. На каком языке…?
– М-м… Ну, просто на медицинском языке, – предположила Шао Минцзюань. – То есть по-русски, но… много трудных терминов…
– Возможно. Но если это действительно другой язык, то какой?
– По-английски, – брякнул Лю Цзянь.
– Точно нет.
– Немецкий, – сказал Сюэли.
– Это не глупое предположение. Немецкий был в то время чем-то вроде языка естественных наук. Но думаю все же, что это не он.
«Неужели по-древнегречески?» – вяло подумал Сюэли. Преподавательница вечно подлавливала их на очень простых и очевидных для русских вещах, которые, однако, часто выглядели совершенно головоломно для его соотечественников. Очень тяжело, например, было из полного имени человека извлекать информацию о том, как звали его отца, – русские делали это мгновенно, не задумываясь. При чтении текста про Дашкову, разумеется, китайским студентам казалось, что Екатерина Дашкова и Екатерина Вторая – сестры, из-за сходства имен, трудно было также противостоять ощущению, что Гоголь жил в XII веке. Преподаватели застывали с открытым ртом при некоторых простых вопросах, например, «А когда было христианство?» или «Пушкин – это имя или фамилия?» – видимо, сама формулировка вопроса как-то выдавала, какая беда царит у учеников в головах. Однажды кто-то из группы высказал осторожное сомнение в том, что Ломоносов поступил благоразумно, когда, создавая русский литературный язык, изобрел противопоставление совершенного и несовершенного вида для системы глагола. У преподавательницы аж краска сошла с лица. В попытках понять, на чем основана игра слов в названии «Анна на шее», Сюэли провел полгода, причем объяснения преподавателей не помогали. В них неизбежно возникал святой Владимир и еще какие-то люди, связь которых с вопросом затем не удавалось установить. Однажды, рассказывая биографию Ломоносова, Сюэли закончил словами: «Я не знаю, что сделал Ломоносов в области стихосложения, но я знаю, что он сделал в кристаллографии, и преклоняюсь». По выражению лица преподавателя он с изумлением понял, что она как раз не знает, что Ломоносов сделал в области кристаллографии. Некоторое время они смотрели друг на друга молча.
– Здрáвствуйте, Тóмми, – говорит дéвочка. – Как вы поживáете? Вы хорошó спáли эту ночь?
Слон такóй большóй, что онá не решáется говорить емý «ты».
– Понятно, почему это смешно? – спросила тем временем преподаватель.
– Нет. Непонятно, – с искреннием изумлением отвечал Чжэн Цин.
– В Китае маленькая девочка и должна говорить слону nin, то есть «вы», потому что он, может быть, старше нее, – объяснила Минцзюань.
– Ну ты посмотри, какое расхождение! – восклицает преподаватель, даже обрадовавшись чему-то. – Ладно. Хорошо. А вот это: «Мама слышит этот крик и радостно крестится у себя в спальне». «Крестится», , – понятно, какой смысл вкладывается в этот жест?
– Вот этот, – сказал Сюэли. Он сложил ладони перед грудью и медленно поднял их до уровня лба, одновременно поднимая взгляд. – Китайский перевод. Ну, или можно воскурить благовония, – добавил он. – Но это время.
– А если нет благовоний?
– Можно взять в руку горсть земли и просыпать ее через кулак, вот так, – Сюэли показал, как. – Это полностью аналогично возжиганию благовоний.
– Горсть земли в наше время, пожалуй, еще реже бывает под рукой, чем даже благовония, – заметила преподаватель.
– В Древнем Китае почва обычно чаще всего была… под ногами, – пояснил Сюэли.
Позднее, пересказывая Куприна, Сюэли изложил все, добросовестно придерживаясь текста, упомянул о том, что после знакомства со слоном Надя пошла на поправку, и заключил:
– Но все-таки я думаю, что девочка умрет.
– Почему? – поинтересовалась преподаватель.
– Н-ну… потому что я думаю, что у нее лейкемия, – честно сказал Сюэли.
Он вскользь подумал о том, что какие-то такие же примерно симптомы появились в последнее время у Саюри. То встанет, то сляжет, то выйдет в магазин, то не выйдет и в сеть. Лежит себе, вцепившись в свой брелок с хэлло-китти. «Утечка жизни из организма», – определил это для себя Сюэли.
Поздним вечером Сюэли сидел в компьютерной комнате и помогал Цзинцзин с курсовой.
– Сегодня мне приснилось, – сказал он, – что я нажимаю в лифте кнопку, чтобы спуститься вниз с двенадцатого этажа, но он неожиданно едет вверх, – наверное, его вызвал кто-то другой. Я думал, что в здании сорок пять этажей, но с неприятным чувством оказываюсь на 618-м. Поскольку одна из стен лифта прозрачная, я смотрю с этой высоты вниз на город. Здание слегка раскачивается от ветра, как будто это длинный стебель такого металлического цветка…
– Мой сон был не такой страшный, – сказала Цзинцзин. – Как будто ты… э-э… переходишь границу.
Сюэли вздрогнул.
– Что?
– Ну, переходишь какую-то границу.
– Я не перехожу никаких границ, – подчеркнуто сказал он, используя высокоэтикетную форму речи.
– И-и… как будто ты… тащишь ящик.
– О. Я тащу ящик?
– Да. И к тебе спешат такие как бы… русские солдаты.
– О-о. Русские солдаты?
– Да. И офицер. И ты как бы переходишь… полосу отчуждения.
– Ага, да.
Задумавшись, Сюэли отвлекся и вбивал на сайте http://www.obd-memorial.ru/ имя Ли Сяо-яо во всех мыслимых и немыслимых транслитерациях. Ничего не находилось.
Он подумал и вбил вариант «Ксяо». Ничего.
– Скажи, пожалуйста: если у Маленького Принца на планете не было ни одного большого баобаба, а ростки он все время выпалывал, то откуда же там тогда брались семена баобабов? – спросила Цзинцзин.
– Не знаю, – сказал Сюэли. – Я из семи твоих таблиц отформатировал сейчас пять… вот эту… давай сюда, бумажки эти. Что за хрень?
У него зависли одновременно Geosys и Excel.
– Значит, я полз по… э-э… переползал какую-то полосу…?
– Песчаную полосу такую. Не полз. Ты просто волок ящик, и тебе было тяжело.
– Так вот, спешу тебя обрадовать: это был не я. Не я, а мой дед. Похожий на меня как две… капли… воды. Ты веришь в то, что ночью в лесу к костру могут выйти убитые бойцы? Извини, я ничего не говорил. Погодите немного, принцесса. Сейчас перезагрузятся компьютеры, – Сюэли машинально процитировал единственный русский фильм, который запал ему в душу. Он откинулся и провернулся на вертящемся стуле. – Так. В тексте сказано, что они дремали под землей.
– Кто?
– Семена.
– Ой. Ты помнил про баобабы? Ты специально искал?
– То, что интересует тебя, интересует и меня, – просто сказал Сюэли.
Сюэли в костюме студента Чжана стоял возле Ди, переодетого в Ин-Ин, и благоговейно принимал из его рук платок шелка цзяосяо, который Ин-Ин, смущаясь, преподносила ему в дар. Отводил ее рукав от лица и убеждал ее поднять на него глаза. Ди поднимал очень не сразу – он классически, театрально стеснялся.
Их репетицию смотрела уже чуть ли не толпа. Из знакомых в зале были только Лёша, – он ждал, чтобы репетировать постановочный бой, – и Цзинцзин.
– «Шелковой плетью вас одарит столичной красотки рука» – это что? Выкиньте, это BDSM какое-то, – посоветовал Лёша.
– Во время свадебного обряда в Древнем Китае жена символически вручает мужу плеть. Это традиционный обычай, – разъяснил Ди. – Ин-Ин просто хочет сказать, что опасается, как бы Чжан не забыл ее в разлуке и не женился на другой.
– Я вам серьезно говорю, вас не поймут. Замените как-то. Ну, там… «обменяешься кольцами с другой»…
– Но из того, что люди обменялись какими-то ювелирными украшениями, вовсе не следует, что они собираются пожениться, – возразил Сюэли.
– А так у вас ницшеанство какое-то. Это Ницше, по-моему, говорил: «Идешь к женщине – не забудь плётку».
– Это опечатка, – убежденно сказал Сюэли. – На самом деле он хотел сказать: «Не забудь плёнку». Чтобы фотографировать. Чтобы запечатлеть такую красоту.
Имя Ницше Сюэли слышал впервые.
– Но что же делать? – размышлял тем временем Ди, который единственный внял без споров Лёшиной поправке. – Чем же заменить?.. Ну хорошо, ну давай «станешь брови ей сам подводить», что-нибудь такое. «На фениксах взмыть к небесам» тоже, наверное, не нравится? Пить из одного кувшина на свадьбе, что еще?
– Станешь перед алтарем, там, я не знаю, – подсказывал Лёша. – Пойдёшь под венец… вкруг аналоя.
Ди и Сюэли посмотрели на него очень кисло. Ди потер лоб и сказал:
– Может быть, так:
Что, если ты, позабыв про Ин-Ин,
Красною нитью обвяжешь кувшин
Где-то с невестой другой?
– Это проблема, – сказал Лёша. – Натуральная такая проблема. Если нитью он обвяжет, еще красной, то вообще, конечно, тогда уже никак.
– Мне нужно ехать в эту гимназию с изучением китайского языка. Я не вижу иного выхода, – поделился Сюэли с аспирантом Ди. Он грел руки на батарее в комнате Ди, но все равно было чертовски холодно. – Какие у меня есть варианты?