– Не, ну, понятно – человек не хочет говорить, это ж наверняка какая-то мистика была – не очень-то расскажешь. Действительно, иногда и слова подобрать трудно. Не то видение, не то как под руку кто толкнул…
– Да конечно! Ты не бойся, что не поверят. Много есть поисковых баек про то, как «солдат сам руку протянул» – во сне ли, или просто как озарение – иди туда, ткни здесь.
– Ну вот смотри – была же история про девушку, которая в первый раз в поиск приехала. Прикорнула днем у раскопа и увидела бойца, в форме времен войны, что ее манит за собой, и руку ей сжатую в кулак протягивает. Она резко очнулась, встала, сама не зная куда, пошла – та же местность, что и во сне, деревья те же. И вдруг как стукнуло, она – щупом в землю, нащупала бойца. Лежит, и в руке зажат был медальон, в кулаке прямо.
Из деликатности Сюэли больше никто не расспрашивал, а стали рассуждать о том, что в поиске постоянно такое бывает.
– В прошлом году рассказывали череповецкие про высоту одну, островок на болоте. По ней во время боя тогдашнего прокатилось несколько волн туда-сюда. И будто бы сгиб на ней взвод с единственной противотанковой пушечкой, не успевший за своими.
– Нет. Оставленный прикрывать отход медсанбата.
– А, ну вот. И с тех пор поисковики иногда в поисках по лесу встречают этот угор, но даже по джи-пи-эске не могут его потом найти. И жутко на нем. Потому что если ближе к вечеру, или ночь – идешь, и даже летом снег хрустит под ногами, и раздаются выстрелы, крики и скрип пушечной станины.
К Сюэли подсела Надя.
– Я, кстати, думала тут о духах, – сказала она, – и почему такая однообразная мистика у поисковиков. У черных, может, больше на эту тему, но они в лесу с корыстными целями. Ищут, кости отбрасывают, иногда даже черепа на ветки надевают. Тут может что-то и не совсем хорошее с ними происходить. А у поисковиков и у духов пропавших солдат одно желание с разных сторон – солдаты хотят найтись, поисковики хотят найти. То есть как по обе стороны барьера стоят и руки друг другу протягивают. И говорят, что те, кого ты поднял, потом с тобой всю жизнь, и помогают даже в чем-то. Правда, об этом говорят скупо. Ну, не за этим же едут, а чтоб мужиков похоронить по-человечески, правильно?
В это время за деревьями зашуршало, и к костру вышла лиса. Она села и посмотрела на бойцов укоризненно.
– О! – сказал Сюэли.
– Лис тут полно, – заметил Леша. – Только они почему-то мелкие какие-то… Может, местный вид какой?..
– Кормить надо лучше, – предположил Сюэли.
– Они и так из продпалатки крупу тягают. Ничего не боятся – как собаки. Чего смотришь, рыжая морда, наглая?
– Не надо. Дайте ей что-нибудь, – тихо попросил Сюэли.
– Ну, сегодня твой день. Как скажешь. Ну, дай ей сам что-нибудь. Дай тушенки, там есть… – заговорили бойцы.
Сюэли подманил мелкую местную лису тушенкой и увел ее из круга света, падавшего от костра.
Когда он вернулся, у костра продолжался разговор про непознанное, и Серега Малышев из Тихвина начал рассказывать байку, которую вспомнил, увидев лисичку. Малышев был погранец-дембель, служил он под Благовещенском и с тех пор заинтересовался историей своих войск.
– Вот я читал такую телегу – погранцы наши чего учудили, в конце войны дело было, году в сорок четвертом, такой нелепый отмаз закатали – рак мозга… Типа шпиен, не то японский, не то китайский, под лису маскировался. Так еле они его повязали. Только с собакой – ее-то хрен наколешь – нюх! На минуточку так – гонялись за нарушителем, прикинувшимся лисой, дня два, и повязали они его только верстах в тридцати в глубине своей территории… Ну, им пришлось по этому поводу писать рапорт, и вот тут поперли такие подробности – мама не горюй…
– А где читал? – сквозь общий хохот напряженно спросил вдруг Сюэли.
Серега загасил окурок о подошву.
– А ты че, интересуешься?
– Да, если можно…
– Добро, заезжай ко мне, в Тихвин, покажу документик этот любопытный, у меня копия хранится.
– Обязательно, – с жаром сказал Сюэли. – Обязательно. А Тихвин – это далеко? Это на Дальнем Востоке?
– Тихвин – на питерской трассе. Слушай, ты что – не знал, где Тихвин, и готов был ехать куда угодно, хоть на Дальний Восток, что ли?.. Тебе серьезно так сильно это нужно?
– Очень нужно, – сказал Сюэли.
Серега пожал плечами, но твердо пообещал взять Сюэли с собой, когда будет возвращаться домой.
Когда казанский отряд поднял горелые останки, верховые, Сюэли как раз относил бронницким забытый в лагере сухпаек и случайно шел мимо. Подошел поздороваться. С Казанью в тот день работал Саня, он подозвал его и повел показывать останки, чтобы Сюэли знал на будущее, как такие останки выглядят.
– В плане опознания случай – почти что безнадега. Единственное, что уцелело, сейчас увидишь, – закатанная в плексиглас фотка. И нет медальона никакого. Надежда слабая, что хотя бы род войск удастся выяснить. Если только сейчас парни еще чего-нибудь там не нашли.
– Я никогда не думал, что плексиглас – это материал, который не горит, – сказал Сюэли.
– Не, гореть-то горит, и очень хорошо. Но иногда остаются неповрежденными участки формы, и на одном из них эта фотка и сохранилась.
Под елками было раскопано.
– Нет ничего при нем, кроме этого снимка, – единственная зацепка – фото девушки. Но это, конечно, шанс мизерный… – тяжело дыша, проговорил боец, вылезший из ямы.
Когда Саня уже показал Сюэли все косточки и объяснил, что вот – бедренная, а вот – подвздошная, и как чего отличить, дошло дело и до фотографии. Со снимка на Сюэли смотрела пронзительно красивая китаянка. Он сглотнул.
– Но… это только половинка фотографии, – объявил он неожиданно. – Отрезанная.
– Ну… да, – присмотрелся Саня. – Ну и что? Что есть, то есть.
– На этом фото было два человека. Советский командир, танкист, и вот эта китайская девушка.
– Что? – к ним подсели казанские. – Что, говоришь, было на этом снимке? Где был весь снимок целиком?
– В экспозиции Музея военной истории в Ухане, – проговорил Сюэли, морща лоб. – Я запомнил эту женщину, она очень красивая. Трудно забыть. Но больше не помню ничего. Там была витрина… нет, целый зал был… по советским воинам-интернационалистам.
– Дорогой ты мой!.. – сказал Саня.
– А больше ничего тебе помнить и не надо, – заверил его Кораблев. – Дальше мы сами пески взроем. Всё. Женька, дуй в Любань, найди инет. Может, экспозиция музея в сети представлена.
– Блин, танкист, воевал в Ухане, фото есть в музее… Да можно считать, что по таким признакам боец опознан гарантированно! – Саня хлопнул Сюэли по плечу.
– Там та же самая фотография. Только сильно увеличенная, – взволнованно подтвердил Сюэли. – Но если это танкист и он горел в танке, то как его останки могут быть верховыми? А где танк?
– А танки – после войны на железо порезали. Горелых танкистов я сам поднимал под Тихвином у деревни Остров. Бои первых чисел декабря сорок первого. Они до города километров десять не дошли. Нарвались на минные поля. Оставшихся покоцали немецкие зенитки. Так вот там было то же самое.
– А как же вы распознаете, что это именно танкист?
– Ну, иногда бывает клочья комбеза и, там, остатки шлема кожаного, командирского. А бывает, что выкапывают петлицу с ромбиком и силуэтом танка.
– Но раз понятно теперь, что он танкист, – почему его не найдут по спискам без вести пропавших офицеров?
– А он от младшего лейтенанта может быть – дрова войны, хрен их всех высчитаешь. Если б знать, что он капитан-майор, допустим, – уже проще гораздо…
Через сутки Женька Кудряшов, посланный в Любань, вернулся с исчерпывающей информацией, выписав все, что нужно.
– Значит, так. Зачитываю: «В конце тридцатых годов советское правительство проводило так называемую операцию „Z“: оказывало военную помощь китайцам против японцев, посылало танки-самолеты-артиллерию, и некоторое количество военных специалистов, которые принимали участие в действиях против японцев. Многие там погибли, многие вернулись. В августе 1938 года была создана на базе советской техники первая в истории китайской армии механизированная дивизия. Артиллеристы с крупными партиями орудий прибыли в Китай в апреле 1938 года. Они многое сделали по организации и обучению орудийных расчетов, а офицеров-артиллеристов и офицеров-пехотинцев – основам боевого взаимодействия. Инструкторы артиллерии, как и инструкторы-танкисты, принимали непосредственное участие в боевых действиях».
– Ну, это я тебе бы и так сказал, – перебил его кто-то из историков. – В Ухане памятник стоит… советским танкистам.
– Погодите. Теперь по делу. Конкретно капитан Николай Иванович Стрепетов хорошо воевал против японцев…
– …погиб под Любанью, – сказал Леша. – 60-я отдельная танковая бригада. Охренеть.
– Погоди. Так что те даже дали ему прозвище Красный Тигр. Знаменитый Красный Тигр, не помню как по-японски, – простой советский танкист, выпивший им пять цистерн крови, чья голова была лично оценена командующим сухопутными войсками в мильон иен.
– Красный Тигр? Слушайте, а разве такое бывает? – спросил кто-то из девушек.
– Если этот мужик на своем Т-26 спалил полсотни японских машин – вполне, – сказал Женька.
– Красный Тигр же, точно! – подтвердил Сюэли, вдруг досконально вспомнив рассказ экскурсовода в Ухане.
– Дальше. Познакомился-влюбился-женился в этот же период на китаянке. Это все довольно известная история в Ухане, как оказалось. Когда возвращался в Союз, жена не смогла с ним уехать, престарелые родители не давали, надо было заботиться о них. Началась война, он уехал, не успел их забрать или не смог. Ну и вот. Экспозиция музея частями есть в инете, и я распечатал… вот эту… фо-то-графию…
Женька достал листок, на котором была напечатана фотография – не очень качественно, но зато вся целиком.
– Семейный портрет советского командира с женой. Ну и вот. Если бы ты не помнил этого, ну, не был в Ухане, или с памятью у тебя было бы похуже, или не поехал бы ты в поиск в этом году – все, мы бы сейчас хрен что установили. Схоронили бы без имени.