Мужчина оказался б. офицером старой императорской кавалерии. Быстро разговорились и нашли общих знакомых.
– Как вы так неосторожно со мной откровенны? – задал я ему вопрос.
– Да… видите… откровенно говоря, я в вас сразу определил кавалериста, несмотря на вашу штатскую шляпу. А потом, я записан эстонцем, так как жил и служил в старое время в Эстонии.
Его жена, слушая наш разговор, все время нервничала, и что-то тихо говорила ему по-немецки. Наконец, она встала со скамьи, и, забрав детей, ушла в здание, на котором более чем на десяти языках было написано слово – «кухня».
– Да… приятно встретить товарища по оружию. Сразу нашлись общие знакомые…
– Как евреи. Те всегда имеют общих знакомых, т. к. разбросаны по всему свету.
– Как мы теперь…
– Да.
Во время нашего разговора жена моего нового знакомого все время делала мужу какие-то знаки из дверей, ведущих в кухню.
Я поднялся уходить, не желая более нервировать женщину. Мне было понятно ее волнение. Ее глаза так и говорили: «ну, чего ты болтаешь с каким-то подозрительным типом!» Офицер понял меня и на прощанье, подавая руку, сказал:
– Вы не обижайтесь на нее… Знаете, женщина… всего боится…
Расстроенный неудачей своего посещения лагеря, иду к выходу. У ворот несколько человек. Подхожу к ним. Женщина, оказавшаяся женой продавца, разговаривала громко по-русски с двумя мужчинами. Подхожу. Разговор затих. Но я «нахально» начинаю с ними разговор сам. Делать нечего – отвечают. Расспрашивают про Италию. Тема, как говорится, не страшная. Говорю больше я. Сбоку подошла молодая женщина с ребенком на руках. Курносенький блондинчик. У женщины на ногах новые, грубой кожи туфли и какие-то безцветные от частой стирки чулки, синее платье с белым горошком, мужской пиджак и платок на голове, подвязанный так, как может подвязать только русская женщина. Все бедно, но очень чисто. Смуглое похудевшее лицо, прекрасные темные с удивительно мягким выражением глаза, полные какой-то скрытой печали.
Смотрю на нее. И ясно за ней, на фоне поднимающегося тумана, среди очертаний деревьев и каменной ограды, вижу солнечный день, высокие стройные тополя, и среди них беленькие чистенькие хатки с подсолнухами под окном, плетень.
Женщина внимательно слушает мое описание Италии и я, подкупленный ее любопытством, обращаюсь с вопросом:
– Откуда вы сюда заехали?
Доверие и любопытство моментально исчезают и едва шевелящийся губы произносят:
– А вам на што?
Тогда я прощаюсь и ухожу. Но, проходя мимо этой женщины с ребенком, невольно останавливаю взгляд на ея лице, заглядываю в ее добрые глаза и слышу тихое: «С Кубани мы»…
А у ворот толпа, возле ларька бойкий говор продавца:
– Вам за деньги или за барахло?..
«Русская мысль», Париж, 23 февраля 1949, № 113, с. 7.
Вербано
Вербано – старинное название Лаго Маджиоре. Но, несмотря на свое название Лаго Маджиоре не самое большое озеро в Италии. Есть еще в 25 километрах от Вероны большее озеро – Лаго ди Гарда. Но у последнего его ж собственная величина убивает ту величественность, которой природа наградила узкое и длинное Лаго Маджиоре. Лаго Маджиоре тянется с севера на юг от самой Швейцарии, принадлежа ей северной своей, меньшей, частью, от гор. Локарно до устья реки Тичино в Италии, впадающей в р. По. На итальянском берегу озера лежит: Арона, Стреза, Палланца, Интра, Каннобио, Лунно, Лавено и другие более мелкие селения.
Хотя весь западный берег, те есть пьемонтский, в отличие от восточного, ломбардского, и представляет сплошную линию богатых и более скромных вилл и дворцов, городом можно назвать только Интра и по населенно, и по некоторой легкой промышленности.
Остальные же местечки с небольшим населением – курорты, глухие и лишь оживающие в дни посещения их туристами, как своими, так и иностранными.
Иностранцев доставляют поезда и пароходы из Швейцарии. Отечественные туристы переполняют поезда с востока со стороны Милана и с юго-запада со стороны Турина. Кроме того, тысячи автомобилей, мотоциклетов, грузовики и различные автобусы и «коррьеры, вэспы и ламбреты» мчат по дорогам Италии со всех ее концов молодежь.
На каждом мотоциклете обязательно за спиной мужчины косматая от ветра голова девушки или женщины со счастливым выражением лица, со вцепившимися в держак руками, переживающая невыносимую тряску, мчится в образе ведьмы.
Прическа в виде конского хвоста парит позади ее; свободная от сидения широкая модная юбка развевается подобно победоносному знамени в минуту самого горячего боя.
Вся эта масса мчится по дорогам в два и три ряда, обгоняя друг друга, и нередко прямо на «тот свет».
Итальянский транспорт, сильно развившийся после войны, давно перегнал итальянские дороги. И с каждым годом число жертв все увеличивается, подобно Америке.
Итальянцы любят быструю и шумную езду. В тот момент, когда мотор заведен, затрещал и подхватил седока, ни мужчина, ни женщина не знает страха.
Мечта каждого итальянца и часто итальянки иметь мотоциклет.
По мере продвижения поезда, на котором едет не имеющая ни автомобиля, ни мотоциклета публика в Даго, она взбирается все выше и выше.
Пряный запах целого леса по обе стороны железной дороги акациевых насаждений врывается в открытые окна вагонов маленького поезда и сопровождает его несколько километров.
Цветут акации. Деревья белы, как снег. Бела и трава от осыпающихся цветов. Но еще несколько километров под целым рядом туннелей, и поезд попадает в зону берез. Отрадно русскому глазу видеть милые березки, знакомый с детства.
Их тоже целые рощи, так как поезд поднялся в зону северной растительности, любящей прохладу.
Молодо-зеленая листва переносит мысленно в родную среднюю полосу России. И небо кажемся не такое лазурное, а как будто принимает сине-зеленые тона. Горизонт очень близок, у ближайшей горы, за которой скрыто озеро.
Поезд мчится и, снова спускаясь, попадает опять в полосу акаций. Здесь цветов меньше. Они сбиты ветрами с озера, присутствие коего уж чувствуется в появившейся свежей влажной струе воздуха.
Дышать становится легче, появляется вполне законно-заслуженный аппетит, так как уже 10 часов утра. Забыты все вагонные неприятности, пышные и душные сеньоры, и видна среди акации пробивающаяся светлая полоса озера. Поезд останавливается у станции Арона.
Арона – маленький городок, прилипший к отвесной скале. Его почти не видно, кроме одной его набережной.
Бедная садовая растительность, незатейливые клумбы и ряд скамеек с отдыхающими стариками, целым рядом рыбаков с удочками и сумочками. Рыбы, конечно, нет.
Арона некрасивый городок, но исторический. Он принадлежал и принадлежит, как и озеро, старинной миланской фамилии Борромео, замечательной тем, что из нее вышел святой Карло Борромео, покровитель озера.
Карло Борромео родился в 1538 году от Жильберто Борромео и Маргариты Медичи. Выбран кардиналом в 1560 году, а немного позже архиепископом Миланским. И был в свое время главным творцом католических реформ «Аль-консилие ди Тренто» в Трентском Совете. Умер в Милане в 1584 г. Канонизирован в 1610 г. В память о нем была заложена гигантская по тому времени статуя в 1624 г., но окончена только лишь в 1697 г. Высота ее 36 метров; фигура – 23 метра; пьедестал – 12 м; длина лица – 6,50 м; длина носа – 0,85 м; и так далее.
Статую можно посещать и внутри, поднимаясь же лестнице до самого темени ее головы. Говорят, что во внутрь головы впускают только или двух мужчин или двух женщин. Если это так, то как святой оберегает мораль, так мораль оберегает святого.
Сан Карло стоит во весь рост, благословляя свой город и озеро.
Статуя находится на холме высотою в 200 метров, куда поднимается довольно крутая дорога и такая же лестница. У подножия памятника – церковь и духовная семинария. Вид оттуда на озеро чудесный. У ног – богатые виллы, лазурное озеро и швейцарские дали.
В один из свободных дней с женой отправляемся на это озеро. Протрясшись достаточно в поездах, благоразумно снимаем номер и ложимся спать, чтобы набраться сил для восхождения к статуе. Отдохнув, садимся сначала в лодку и переезжаем на противоположный берег в м. Алджера. Там посмотрели на стирающих белье итальянок, посетили древний храм и палаццо местного владельца. Вернулись в лодке обратно.
Лодочник сначала заломил, по-итальянскому обычаю, небывалую цену, услышав наш особенный диалект, но потом, увидев, что мы не иностранцы, сбавил на половину. А так как каждый итальянец «гвидо» от природы и рождения, то он всю дорогу нам рассказывал известные уже нам достопримечательности озера. В нем нельзя плавать купающимся. Можно утонуть. Действительно, мы не видели ни одного плавающего. Плетутся только у берега. Рассказал нам свою биографию, биографию соседей и вежливо высадил сначала на ломбардском, потом на пьемонтском берегу.
Под вечер, пыхтя и отдуваясь, полезли на гору к святому, которого мы видели с озера, на высоте 200 метров, откуда статуя имеет вид человека в натуральную величину. Святой благословляет озеро.
Итальянцы говорят, что эта статуя «пью колоссале дель мондо» (più colossale del mondo).
Направо от Ароны истоки реки Тичино, заросшей камышами. За нами холмы ломбардской стороны и уходящая даль к Милану, откуда всегда поднимаются пышные кучевые белоснежные огромные облака, родившиеся от испарений рисовых полей Новары. Их отражения так же чисты в прозрачном озере, как и сами облака. Они очень украшают вид на миланскую, скучную сторону.
Но приближается вечер и озеро вместе с небом начинает менять свою окраску. Кучевые облака, охлажденные в высших слоях, редеют и оседают где-то далеко, и небо становится свободным от них. Таким же становится и озеро.
Последний луч солнца, брошенный через Альпы из Франции, еще позолотил небесный купол, но уже не может бороться с выступающими из всех щелей сумерками и прячется стыдливо за горы.
Озеро словно в ссоре с небом, на котором только кое-где сверкают неясно первые звезды. Озеро же горит яркими разноцветными огнями, идущими из домов, ресторанов, пароходов, катеров, лодок, и сейчас много богаче огнями, чем небо, и похоже на расплавленный металл.
Позднее из-за ломбардских берегов поднимается медленно луна. Ее отражение немедленно появляется, как в зеркале, в озере, как раз тогда, когда начинают гаснуть береговые огни.
Озеро у берегов погружается во мрак. Вся окружающая природа приняла неясные, фантастические тона и похожа на акварель. Все едва заметно. Все условно.
И белые блики освещенных луною стен и темные глубины теней, все сравнялось, покрылось общим тоном и затихло. Затихли джазы в ресторанах, ни ветерка, ни звука. Вербано спит. Не нужно будить его. Только неугомонные влюбленные пары под деревьями, на скамейках и просто на траве бодрствуют.
Ночь их друг и защитник от нескромных глаз и темным крылом своего плаща прикрывает их.
На другой день пробуждение более чем ранее от бьющего через жалюзи яркого солнечного света. Утро. Но какая красота! Какой воздух! Описывать бесполезно. Нужно испытать. Нужно видеть, чувствовать и дышать, дышать этим чистым от городской пыли воздухом. Смотреть на чистое, прозрачное небо, которого нет в больших городах. Оно там скрыто стенами больших домов и фабричной копотью.
Скорее одеваться и бежать на пристань! Уже плывет белым лебедем моторный огромный катер.
Который час? – Половина пятого! – Спешим на пристань. Там готовится второй катер для отправления. На пристани пьем плохой кофе и закусываем привезенными с собою пирожками. Покупаем билеты первого класса на полный круг по озеру, конечно, итальянской его части. Так удобнее. В первом классе менее народа.
Маленькое недоразумение с языком.
– Circolazione? – спрашивает кассир через дырочку в стене. То есть – на весь круг по озеру, с правом пересадки на все катера, и высадки в любом месте.
Не расслышав, а отчасти по неважному знанию языка и русской наивности, что в стоимость билета входит и завтрак, отвечаем:
– Si, si, con colazione, – то есть – Да, да, с завтраком.
Но недоразумение быстро улаживается, так как итальянцы привыкли к иностранцам настолько, что если им сказать на папуасском языке, все равно поймут. Только из вежливости спросят:
– Франчезо?
С билетами все урегулировано. Садимся в салон первого класса… и оказываемся одни. Выходим на палубу первого класса, там все пассажиры второго класса. Италия – ничего не поделаешь. Самая демократическая страна в мире. Если пойдет дождь, все будут сидеть в салоне первого класса.
Чудесно! Воздух, солнце и вода! Приятный заглушенный рокот моторов, зеленые, почти цвета моря, волны лижут борта катера, впереди голубые горы в утренней дымке. Над нами жестокое солнце, но здесь на озере оно мягкое и ласкающее, такое нежное в отражении, и так действует успокаивающе, что хотелось бы так ехать, как можно дальше, всю жизнь, не отрывая взора от голубых гор, бирюзового неба, изумрудной воды и игры разноцветных беспечных бликов в ней.
Мимо проплывают богатые виллы с садами, полными цветов. С озера видны мчащиеся машины, отдельные человеческие фигуры пешеходов наблюдают за катером. Быть может, и с завистью.
Первая остановка – Стреза. Это уже не Арона. Шикарный курорт. Два громадных альберго, как родные братья похожие один на другого, возвышаются над площадью. Перед ними полно автомобилей.
Катер наполняется пассажирами, и опять второго класса. Мы вдвоем, как два чучела.
Среди новых пассажиров кряжистые швейцарки, француженки и наши соотечественницы. Иностранцы одеты скромно и просто. Наши «шикарят» во всю мощь своего кармана.
Катер стоит долго, и можно наблюдать, как погружается большой катер «дальнего» следования в Швейцарию, для нас недоступную.
Странно, Франция давно открыла свои границы с Швейцарией, Англией, Бельгией и, кажется, с Германией. Италия же сидит закупорившись и с каждым годом увеличивает стоимость заграничного паспорта.
Катер, идущий в Швейцарию, окружен карабинерами.
От Стрезы вид вдаль перед ней особенно чарует. Таких нежных небесных красок и огромных далей уходящих в незабываемую гамму лазурных оттенков редко где можно увидеть, и кажется, что эта даль неземная, и что, если есть на земле Рай, то эта даль именно вход в него. Вот-вот, душа отделится от бренного тела и полетит, оставив его на грешной земле, легкой бескрылой – мыслью туда, где нет ни бурь, ни печали, ни слез…
Но земной катер, человеческая выдумка, предвестник атомных изобретений, вздрагивает и, набирая скорости, мчится в эту даль, по мере приближения делая ее более прозаической и земной.
«Isola Bella»
Посреди озера небольшой остров и «Изоля Бэлля», древняя резиденция фамилии Борромео. Сам по себе остров не интересен, на нем почти нет свободной земли и, если бы Барромео не построил на нем дворец с ботаническим садом, там нечего было бы смотреть.
Возле дворца отдыхают юные туристы, поедающие бутерброды и запивающие «оранжатой». На берегу лавчонки торгуют втридорога безделушками и разной мелочью, какую можно купить в любом городе Италии. Возле дворца две древние пушки. Гид говорит почему-то по-французски: «Силь ву пле агош», – приглашает он.
Вся группа мчится за гидом. Мчимся и мы, не взирая на возраст. Наверно, так нужно. Пролетаем маленькую молельню семьи Борромео, в которой остается один из посетителей, монах. Ему можно, нам нельзя.
Далее масса комнат, увешанных старинными картинами. Обращает на себя внимания зал с картинами из жизни фамилии Борромео.
Далее показывают какую-то кровать. Она окружена условной преградой. Но какая-то итальянка все-таки проникает за запретную полосу и трогает матрац. В нем шуршит кукурузник (высохшие листья кукурузы).
Итальянки переговариваются на тему о том, как не мягко было спать мадам Борромео, и перешептываются. Но это дамский секрет.
Есть зал, в котором показывают кресло, на котором якобы в одно из исторических для Италии заседаний сидел Муссолини. Трогают и его. Все-таки реликвия.
Наибольший интерес представляет подвальное помещение. Все комнаты его отделаны ракушками, и поэтому создается полное впечатление морского дна. Всюду ракушки, мелкие озерные камешки и гравий. Пол, потолок, стены покрыты этими ракушками. Под ракушки в полу подложено, видимо, что-то мягкое, и создается впечатление, что идешь по дну озера…
Но тут же почему-то два старинных седла, две китайских вазы и разные безделушки.
Наконец, ботанический сад. Камфорное дерево, банановая пальма, подобие лотоса в микроскопических бассейнах. Гроты, статуи, ниши, камелии, пинии, ели, кактусы, пальмы… и камыш. Все вперемешку.
Сад сильно зарос, кроме прочищенных аллей. Впечатление такое, что вот-вот из камышей появится бенгальский тигр или выползет африканский удав. Жена все время косится на камыши и старательно их обходит.
– Ни за что не осталась бы одна в таком саду, – говорит она. Уходим из дворца с желанием посетить его еще раз, но без гида, хотя не знаем, возможно ли это. Сыпем в руку гида лиры и оставляем дворец, сад и остров. Снаружи пьем кока-кола и едим мороженое и убеждаемся, что в городе оно гораздо лучше. И, конечно, дешевле.
На озере уже всюду моторные катера и лодки. Над озером спускается вечер.
«Вход в Рай» принимает все более мрачные окраски. Небо меняет цвета с кинематографической быстротой.
Но красиво и фантастично Вербано при последних лучах солнца. Угасают краски, переливаются в бледные, потом сереют и на миг и озеро, и небо, и горы застывают в одном тоне с далью.
И панорама «Входа в Рай» исчезает. Царь тьмы выходит из горных ущелий, покрывает черным мраком озеро от человеческих глаз.
На берегу вспыхивают искусственные огни и снова Вербано как будто пробуждается на некоторое время, звенит оркестрами и гремит шумом моторов. Но это уже не то.
«Русская мысль», Париж, 3 ноября 1955, № 816, с. 3.