Когда-то эта маленькая страна называлась Черногория – от окружавших ее Черных гор, в течение своего долгого существования вела изнурительную войну за независимость с поработившими весь Балканский полуостров турками. Она была единственной, не покорившейся и продолжавшей неравную борьбу с сильным и беспощадным врагом. Но устояла и дожила до 1878 года, после которого стала самостоятельной страной. Освобождение пришло одновременно для всех балканских государств силою победоносного оружия России. Балканская война отодвинула турецкие границы почти до самого Константинополя. Но только 30 лет просуществовало это маленькое государство самостоятельно. В 1918 г., без участия выбывшей из строя России, Балканы были перекроены по усмотрению «победителей», и Черногория перестала существовать, вошла в новообразованное государство Югославию. Единственным оправданием для «закройщиков» в данном случае может служить то, что немало и других ошибок совершено ими при перекройке Европы.
Появились Бенеши, Пилсудские, а за ними, как следствие, Тито, Димитров, Гомулка и прочие. И в самой Черногории, у самой границы Албании, вырос город Титоград.
Но, как пишет журналист, побывавший в Цетинье, туристы игнорируют Титоград, а стараются познакомиться с древним черногорским городом Цетинье. В палаццо, в одном из залов висит портрет одного из трех королей династии пастухов – Петра Второго. Вид у него человека сильного и отважного. За поясом пистолет и короткая турецкая сабля с серебряной рукояткой. Но взор его – мечтательный взор поэта. Сборник его песен – поэма, переведенная на многие языки. Петр Второй был также человеком знаний и интересовался новыми открытиями. Создал в своем королевстве первую черногорскую типографию. Буквы отливались из турецких пуль.
В зале для аудитории стоит трон Петра Второго огромных размеров. Петр Второй был ростом в два метра восемь сантиметров. Но умер этот гигант молодым от туберкулеза в 1851 году, 39 лет от роду.
При Петре Втором учреждены сенат, школы, введены и другие преобразования.
Обстановка дворца отличается скромностью. В просторном салоне – портреты последнего короля Николая, портрет королевы Милены, женщины выдающейся красоты. В нее был влюблен инженер-австриец, строивший оставшуюся и до сих пор единственной дорогу от Каттаро до Цетинье. Дорога имеет в некоторых местах уклонение от прямого направления в форме буквы «М», в честь имени королевы. Но эта вольность не прошла незамеченной для австрийской администрации, и инженер должен был возместить убытки за ненужные повороты.
В королевской столовой портреты Елены, дочери короля Николая (мозаика), работы итальянского художника. Свадьба Елены Петрович и Виктора Эммануила, короля итальянского, была одним из знаменательных событий королевства. Три дня король спрашивал со своего балкона у народа его мнение по поводу этого брака. Часть населения была против, считая, что это брак не по любви. Но брак все-таки состоялся при сильной и решительной поддержке императора Александра III, разлучившего ученицу Смольного Института девицу Елену Петрович с ее негласным женихом бароном Маннергеймом, будущим президентом Финской республики. Маннергейм был отправлен в глубину Азии для топографических изысканий на шесть лет. Елена вышла замуж и стала королевой Италии.
В Черногории до сих пор пастухи поют песню о браке их принцессы с итальянским королем, поют на монотонный мотив, в горах, среди камней, под звуки лютни из кожи козла со струнами из конского волоса[2].
«Русская мысль», Париж, 19 октября 1967, № 2657, с. 4.
Зрачки-предатели
Смотрю на смятую обложку
Полужурнала «Златоцвет»,
На «акварельную» дорожку,
На неба «бел-латунный» свет.
На шпиль высокий в отраженья.
Напоминающий мне вид:
«Невы державного теченья,
Береговой ее гранит».
И на «дворцовую» решетку,
Давным-давно которой нет.
А перевернутую лодку
Здесь греет солнце много лет.
На запустение у сквера,
Подъезд «Царицына Крыльца»,
Где пусто так и грустно – серо,
На окна «Зимнего Дворца».
На виды, в мыслях, «Малой Невки»
На голубой изгиб Невы,
Развалины скульптурной лепки,
На воздух нежной синевы…
Воспоминания – привычный
Фотографический мой взор, —
Хотя все милое в кавычках,
В зрачках живут и до сих пор.
«Русская мысль», Париж, 6 мая 1967, № 2617, с. 6.
Партизану и поэту Н.Н. Туроверову
Тебе, певец казацкой славы,
Слова простые говорю:
Палаш, винтовка, пика, лава,
Сломали молодость твою.
В Донецком Каменском Соборе
Христос тебя благословил
Искать судьбу в кровавом море,
Средь скифско-половских могил.
Новочеркасским медным звоном
Сполох на бой тебя послал.
Ты вышел в степь и перед Доном
Казачью честь свою держал.
Явился ты с Донецких ланов
Готовым к бою казаком.
У чернецовских партизанов
Был смелым, преданным бойцом.
С разъездом крался в темных балках,
Молитвой матери храним.
И плакал где-то чибис жалко
Над бурным будущим твоим.
Твой карабин, добытый с бою,
По степи смерти рассыпал.
И над твоею головою
Такой же смертный рок витал.
И раны тяжкие, с рубцами,
Ты беззаветно заслужил
И вместе с мертвыми полками
К подножью Дона положил.
А нужно – рюмками без мерок
Ты тост за Дон свой подымал.
И в виде Муз своих, жалмерок
Любовью краткой «жалковал».
Любил, живя уж заграницей.
Французских лоз вина хлебнуть,
И иностранной ты девице,
Зажатой в угол, подмигнуть.
Твой стих, как горсть донских жемчужин,
Рассыпанных твоей рукой,
Он легок и с душою дружен,
Всегда донскому сердцу свой.
Своих ль донцов ты прославляешь
Иль эмигрантов-парижан
В шутливой форме вспоминаешь,
Ты всюду смелый партизан.
«Родимый край», Париж, ноябрь-декабрь 1965, № 61, с. 13-14.
Три российских генерала
Одна из иностранных газет посвящает статью памяти национального героя Финляндии и бывшего русского генерала Маннергейма. Автор статьи пишет:
«Полководцу посвящена самая красивая улица в Гельсингфорсе (Гельсинки), там же поставлена его конная статуя. Его могила на кладбище служит местом паломничества даже и для представителей крайне-левых течений».
Совсем рядом, в зеленом и спокойном лесу, где белки прыгают между могилами, похоронен президент Пасакиви, патриот, взявший на себя ответственность вести переговоры с Советами, со смелостью и с дипломатическим талантом, в защиту внутренней свободы и автономии страны.
Но немного посетителей задерживается перед его могилой. Признательность большому государственному деятелю затмевается славой Маннергейма, героя 4-х войн, отца Родины, «Георга Вашингтона Финляндии».
Маршал спит среди павших во 2-ую Мировую войну под массивным мраморным саркофагом: имя, две даты 1867–1951 украшены его гербом и девизом его рода: «Candida pro causa – ense candido»[3].
Для Маннергейма эти слова не звучат фальшью.
Маннергейм – это тот, кто в 1918 году создавши из ничего первую национальную армию, вынудил капитулировать сов. войска и раздавил финскую красную гвардию. Это он в период ужасов голода и беспорядка создал в стране возможность залечить свои раны после гражданской войны, и, убедившись в удовлетворительном ее состоянии, через 6 месяцев, вопреки своим личным монархическим убеждениям, подписал акт об учреждении Республики и оставил власть.
Четыре месяца «зимней войны» 1940 года и необычное сопротивление финской армии сталинской агрессии сделали имя Маннергейма известным всему миру. Советская власть, которая была его врагом три раза, относилась к нему с уважением… Начатые переговоры о мире вынудили его покинуть страну и переехать в Швецию.
Барон Маннергейм, национальный герой Финляндии, 30 лет верно служил России, и в то время, как его компатриоты избегали русской военной службы, был зачислен в русскую Императорскую армию, где достиг чина полковника гвардии и был флигель-адъютантом русского Императора. Случай единственный среди аристократии его страны.
Участник войны с Японией, потом с Германией. Октябрьский переворот застает его в Румынии командующим 6-ой Русской армией. И только тогда, когда пал старый строй, которому он присягал, он почувствовал, «что нет ему больше места в русской армии» и вернулся на свою родину.
Его дом – музей-документ всей его причудливой карьеры, где Маннергейм всегда оставался самим собой, открывает его внутреннее содержание.
Шведский барон, русский генерал и финский патриот, он проявил себя российским генералом, понявшим с самого начала большевистского хаоса, что большевики губят ту страну, которой он, вернее даже верных многих русских, служил до последнего дня своей жизни в России. Не желая служить у узурпаторской власти, он оставил Россию, с которой в течении 30 лет делил и радости и горе.
Нередко, однако, приходилось слышать упреки по адресу Маннергейма в том, что он не выступил с молодой финской армией, только что им сформированной, против большевиков…
Вспоминая судьбы Маннергейма, невольно вспоминаешь и судьбу двух других генералов Российской армии, тоже гвардейских и тоже верно служивших России до окончательного падения старого порядка. Когда увидели, что старая Россия расползается по швам, как старый мужицкий тулуп, они заняли ответственные посты