Как услыхал я про хренчик, так меня такое зло взяло, что не приведи Господь. Сдавил это ему кадык как следует. Он и того. Чувствую, что на меня валится. А один раз даже и языком слюнявым меня по носу лизнул. Как это понял я, что человека удушил, взял меня страх. Вскочил я да бежать. Да не тут-то было. Обратно повалился. Что за наваждение, – думаю. – Почему я в яме нахожусь? Вскочил и вижу кругом какие-то палки и кресты. Неужто, – думаю, – на кладбище забрел? Видно здорово где-то вчера хватил, а где не упомню.
Пошел домой. Ну, гляжу, огонек тут у вас горит. Дай, думаю, зайду… А почему у вас, между прочим, такое пьянство идет? Помер кто, или праздник какой?
Мы это слушаем и не знаем, что ему ответить, как объяснить, что он уже в живых не числится, а все равно как мертвый. Или промолчать до последних петухов, когда черти его обратно заберут.
А тут и светать как раз начало. Жена моя и говорит:
– Пойду по-воду, да и Марию упрежу, а то как бы чего не было.
Конечно, мы все знали, что Мария-то не одна дома, а с полюбовником своим Серегой сапожником. Как бы с бабой чего с перепугу не случилось. Известно: муж живой вернулся. Хоть кому так в пору испугаться. А тут еще и амур у нее под одеялом…
Ну, вышла моя жена за ворота, а мы остались, у меня там еще была литровка от жены припрятана. Как солнышко взошло, мы и ее прикончили.
Встал тогда Андрей и говорит:
– Пойду домой, что-то спать охота.
Мы, конечно, остались. Не резон с покойником по улицам-то разгуливать. Еще милиция или того хуже ГПУ забрать может «за связь с заграницей».
Уж не знаем, упредила ли моя-то Марию или нет, только слышим мужской крик на улице. Выбегаем. Смотрим. Андрей Cepeiy сапожника утрамбовывает почем зря. А тот по случаю раннего времени в одном постельном белье.
Мы к Андрею. Так и так, мол, не имеешь никакого права, потому ты не есть гражданин советской власти, а навроде, как эмигрант, вернувшийся незаконно. Потому документов у тебя на проживание в социалистическом государстве не имеется. Ты даже навроде, как покойник, С такими у нас не посчитаются, а живо за самовольную перемену местожительства в концлагерь отправят, а то еще и просто обратно по месту последнего проживания.
Смотрит это на нас Андрей, и видать ничего не понимает или, может, нас за сумасшедших принял. Одним словом, молчит. Даже и сапожника выпустил из рук. Тот, конечно, не стал дожидать и смотался живо. Только его и видели. Мы и говорим Андрею:
– Ну на черта с ним связался? Теперь он на тебя донесет, что ты с кладбища убежал. Пойди лучше Марию отдуй. Ей за эти дела следовает всыпать, и чтоб нашим бабам не повадно было. А то им-то революция, то есть вот как по душе. Еще бы! Такие развраты вытворять.
Молчит Андрей. Пошли мы в избу Марию упредить, чтоб убежала. Входим. А она бессовестная, бесстыжая, развалилась на постели… Мы аж загляделись. Ей Бо… Смотрим поближе, а она – как есть мертвая. Услыхала, что муженек вернулся, и Богу душу и отдала. От страху или от радости, уже не знаем. Ее все равно не спросить. Померла. Вот канитель еще начинается.
Позвали своих баб, чтоб обмыли покойницу, а сами с Андреем в ЗАГС, то есть в запись гражданского состояния.
Марию, значит, на расход, а Андрея – на приход.
А барышня там напудренная, так что стоять близко невозможно, ну то есть ничего не понимает. Да куда там! Тут и сам комиссар внутренних дел ничего не поймет.
– Сбили вы, – говорит барышня, – меня с толку совсем. Ничего не пойму: кто у вас помер, кто ожил. И водкой от вас всех разит просто не продохнуть. Просто сил нет. – Особенно вот от этого, – и показывает на Андрея.
Бились мы с ней, бились, наконец, уладили. Андрей догадался трешку ей сунуть под руку: на пудру. Она тоже догадалась и попросила и на чулки. Догадливая. Ну, дали и на чулки. Как поняла барышня в чем дело, сразу все сдвинулось с места. Это, небось, не скотину вписывать. Там бы расспрашивали, где взяли, да откуда? Когда рождена, да ваша ли? Со скотиной дело сложное, потому государственное имущество. А человек что? Кто он есть? Плати два рубля, и все тут.
Ну, короче говоря, все оформили и айда за гробом. Опять, конечно, на прокат. Возчика дома не оказалось, так жена его нам всю похоронную справу выдала, как своим постоянным клиентам. Сели мы на тот же гроб и помчались на кладбище.
Приехали к той же могиле, в которую и Андрея клали. Вроде, как к своему фамильному склепу. Не рыть же новую. За эту денежки заплачены, а другую-то еще рыть надо. Глядь, а она занята.
Вот, думаем, беда. Не успел покойник освободить, как уже новый лежит. Прямо могильный кризис. Вроде квартирного. Не то спит кто, не то пьяный. Главное, молчит. И на вчерашнего возчика похож, тоже с бородой.
А Андрей-то мне и шепчет:
– Он. Тот самый, что хренчик с меня тянул. Борода-то его. Тот тоже с бородой был.
Вот так история… С такими похоронами, пожалуй, в тюрягу как раз по дороге.
Потрогали мы его, мертвый как есть. Уже захолонул, не откачаешь. А кругом-то ни души, акромя нас. Вот я и говорю Андрею:
– Давайте положим их вместе, и концы в воду. Все равно такая история получается, что нам ее без милиции не расхлебать.
Да Андрей воспротивился. Говорит, что не хочет, чтоб жена всю жизнь с другим лежала. Ревнивый черт оказался.
Ну, в общем и целом, похоронили мы Марию, и айда домой. Положили этого в гроб и помчались. А куда и сами не знаем. И думаем: а что, когда жена его увидит, да Богу душу отдаст, тогда что? Опять нам везти? Ну, чистая канитель мертвая. И нужно же было Андрею воскресать. Все равно помрет когда-нибудь. А нам теперь всю жизнь так с покойниками и разъезжать. Они будут помирать, да воскресать, а нам морока. В капиталистическом государстве так свое бы похоронное бюро открыли дли удобства, а тут с этим социализмом разве что можно сделать?
Едем. И вот Господь смилостивился над нашими страданиями, и послал нам для спасения… милиционера. Поднял он это правую ручку и стоп:
– Что это, – говорит, – за хулиганство такое трое суток с покойниками по городу кататься. Что это вам Масленая, что ли? Открыть гроб!
Увидел он бородатого.
– Откедова взяли? Кто вы есть такие? Документы! Арестовать!
Сам это командует, сам и исполняет. Заговорил с нами на таких словах, которые мы кажен день слышем. Да еще на несчастье Андрея признал он:
– Энтот, – говорит, – мне знакомый. Он вчерась у вас в гробу лежал, а сегодня сам правит. Кто он есть? Как это понимать надоть?
– Понимай, как хошь. Только отпусти, – говорим. – И, конечно, посмотрели на милиционера с выражением. Парень был не дурак. В миг все сообразил. Взял лошадку нашу за повод и повел ее, а нам велел позади идти.
Идем мы за гробом и такие-то есть грустные, что народ оглядывается.
Вот я и говорю Андрею:
– Не хотел Марию с ним положить, вот теперь нас всех лет на семь упрячут, так обрадуешься. И какого ты черта воскресал? Не знаешь, где живешь, что ли?
– И верно, – говорит Андрей, – надо бы было их с моей бабой спаровать в могиле, и все. Оно бы без хлопот было бы. А то вышло неправильно.
Да уж куда там неправильнее?
Ну, в общем, милиционер этот хорошим человеком оказался. Подвел он это нас к городскому моргу, открыл ворота и говорит:
– Теперь идите и купите три литра водки. Две мне, а одну энтому, что покойников приймает. Лигистрирует то есть.
Ну, мы, конечно, так и сделали, как он нам объяснил. А вечером собрались у Андрея Марию помянуть. Все-таки бабочка она была добрая к нашему брату. Не упрямая. Да. Сидим, поминаем, грустные. Вдруг… стук в окно. Мы так все и подскочили. Смотрим, под окном кто-то в белом стоит.
Неужто Мария пришла? Вот несчастье, ей Богу. Нипочем народ помирать не хочет. И не знаем, чи открывать, чи нет.
Андрей был отчаянный мужик, а, может, думал, что Мария и верно вернулась. Все-таки, знаете, как, ни живи с женой, как ни ругайся, а все к ней привыкаешь. Растворил он окно. А там Сергей сапожник за штанцами пришел.
– Верни, – говорит, – мне штаны. Сам знаешь, негде других достать ни за какие деньги.
Ну, Андрей открыл окошко, смазал хорошо штанами по роже Серегу и выбросил ему их. А Серега, как получил штаны, так храбрее стал и говорит:
– Я же по-честному, к вдове пришел… А ты взял да воскрес. Кто ж тебя знал? Теперь ни одна вдова к себе не пустит, все будет бояться, что муж вернется. Вот что ты наделал своим воскресением.
Ушел Серега. Вот я и говорю:
– Давайте, товарищи, выпьем последнюю, все равно больше нету, за нашу милицию. Хорошая у нас милиция, сознательная. В капиталистическом государстве давно бы в тюряге вшей кормили, а у нас еще гуляем.
– За здоровье нашей родной и народной пролетарской милиции. У-р-а!
«Русская мысль», Париж, 25 мая 1955, № 765, с. 6–7.
Ночь под РождествоПочти святочный рассказ
Районный врач Непутевый, он же и «Райздравотдел», сидел в своей квартире из двух комнат с кухней и разговаривал с маленьким сыном Олегом, только в эту осень начавшим ходить в школу.
– Папа! – говорил мальчик, – ты бы мог быть «Заготскотом»?
Врач Непутевый удивленно посмотрел на мальчика.
– Ну, папа же, ска-жи, можешь ты быть «Заготскотом», а?
– М-м… н-ну… я думаю, что могу. – Ответил рассеянно Непутевый.
– А почему ты тогда не «Заготскот»?
– А почему ты хочешь, чтобы я был именно «Заготскот»? – спросил в свою очередь Непутевый.
– Потому… потому… что ты какой-то там «Райздрав». А вот у Володьки, что со мной учится в одном классе, так у него папа «Заготскот»… и у них все есть. Володька всегда приносит в школу много-много коржиков, такие белые-белые… так много, что даже не съедает все, а разбрасывает по полу в классе, а ребята… х-ха… ребята бросаются, как собачонки, и хватают их.
– А ты тоже поднимаешь с полу и берешь? – спросил встревожено Непутевый, строго глядя в глаза сыну.