– Нет, папа, нет. Я только смеюсь. Я же беру с собой кушать в школу.
Непутевый задумался. Гладя машинально рукой по русой головке мальчика, он смотрел на него и не верил ему. Ведь его сын не мог брать в школу белых коржиков. Белой муки в продаже вообще нет. Да и черная достается с трудом. Молоко и масло для коржиков тоже почти недоступная вещь, для постоянного употребления в пищу.
Непутевый лишь несколько месяцев тому назад прибыл в этот район. Обыкновенный санитарный врач, он не имел практики. Специальность он имел самую печальную— «трупник», т. е. специалист по вскрытию трупов. Ему не тащили «благодарные жители» никакой мзды за оказанные услуги, как это делали зубному врачу, врачу по женским и внутренним болезням, венерологу и т. д. Непутевый существовал на одно свое жалованье, которого даже если бы хватало для пропитания, то все равно такие продукты, как масло и белая мука, были недоступны, в виду своего совершенного отсутствия на рынке в этом большом многотысячном селе, когда-то богатом скотом, подсолнечным маслом, птицей, виноградом и проч.
Теперь все это исчезло. Виноградная лоза погибла, т. к. попала в колхоз: когда-то необозримые подсолнечные поля, стеной стоявшие рядами желтых шапок по обе стороны дороги, так густо, что прохожему тяжело было дышать в этом лабиринте, поросли бурьяном; птица исчезла; и вместо огромных стай домашних гусей и уток, гоготавших от зари до зари на песчаных отмелях тихой, как озеро, реки, возник «Птицесовхоз», в котором, загороженные плетнями, бродили куры.
А вместо тучных стад быков, овец и табунов лошадей, появился «Заготскот» – учреждение, ведающее заготовкой скота дли государства. Директором этого «Заготскота» а и был Володькин отец – партиец Иван Пятибратов, малограмотный бывший пастух.
Задумавшись, Непутевый вздрогнул, когда его сын, словно поняв мысли отца, продолжал:
– А во дворе у них две коровы… коза… Три барана… две болыиие-большие свиньи… а кур… мы с Володькой один раз в ихнем дворе, в густой траве, нашли 19 яиц, и никто не знал, что там одна курица несется… И Володька взял и подавил их все… все… ногами… А маленький брат Володьки сидит на столе и рвет деньги на кусочки, когда его папа кладет их на стол – много-много, и смеется. А Володькин папа даже и расписаться не может, хуже еще меня пишет. Вот! – закончил мальчик, вздохнув глубоко.
Так вот оно что?! Рано ты, мой мальчик, распознал разницу между беспартийным врачом и партийным малограмотным пастухом. Где мне достать тебе белой муки, масла и коржиков? Может быть, действительно лучше было бы мне быть Заготскотом, рвать денежные знаки на кусочки, курить хорошие папиросы и не видеть жалкого лица преждевременно постаревшей жены, когда-то красивой женщины?
Хорошо быть Заготскотом… или просто каким-нибудь скотом, вроде лошади, что ли. Работы у нее не больше, чем у меня, а заботы никакой. Стоит себе в стойле, жует сено и ни о чем не думает.
Он встал, чтобы закурить махорку и свернуть «козью ножку».
Сына уже не было в комнате, но он быстро появился снова, крикнув:
– Папа! Завхоз пришел! Позвать?
– Зови, – ответил Непутевый, собирая сыпавшийся из «козьей ножки» самосад.
Появившийся в комнате завхоз ввалился прямо в длинном овчинном тулупе, валенках и шапке, внес собой в комнату волну холодного воздуха, морозной свежести и лошадиного навоза.
На дворе стоял солнечный январский день. 6 января – сочельник по старому стилю и день именин жены Непутевого, Евгении Васильевны, которая суетилась в кухне со стряпней. Мальчик Олег вертелся уж тут, заглядывая в горшки, кастрюльки и сковородки. Завхоз, бежавший от раскулачивания нижнедонской казак Мелеховской станицы, всегда вежливый и деликатный, сегодня был очень расстроен и потому так стремительно ввалился в одежде в комнату своего начальника.
– Беда, Михаил Степанович, сено покрали!
– Сено? Чего ж не замыкали как следует?
– Как же его замыкать, когда в степи…
– В степи? – удивился Непутевый. – Он знал, что с осени было заготовлено и оставалось в степи до сорока арб сена, что было вполне достаточно для пары лошадок, на которых он разъезжал но служебным надобностям района.
– В степи! Я и говорю! А то разве я что б говорил? В степи!
– Что же делать теперь? – недовольно спросил Непутевый, даже рассыпав на брюки содержимое «козьей ножки» и стряхивая, и обжигаясь.
– Ехать надо-ть! – сказал казак, пододвигая стул и садясь.
– Куда ж ехать?
– За сеном. И вам, Михаил Степанович, придется тоже. Потому без вас ничего не будет. В совхоз «Дубовой». Они продают сено иногда. Скажите, что, мол, так и так… Сено покрали. Рядом с вашим – мое лежало в степи. Ихние скирды, как раз начинаются после нашего участка. Там этого сена тучи. Просто тучи.
– Куда же ехать? Завтра Рождество по-старому. Сегодня сочельник, жена именинница, – нехотя проговорил Непутевый.
– А когда кони подохнут, то кто именинник будет? Я думаю, что никто другой, как мы с вами, Михаил Степанович, – сказал завхоз.
И, встав со стула, добавил:
– Одевайтеся и айда-те!
Райздрав Непутевый поднялся и, посмотрев на свои валенки, словно желая убедиться, выдержат ли они поездку, молча надел шапку и вышел в кухню, где висел его полушубок, и лежали теплые рукавицы.
– Скоро вернешься? Смотри, вечером кто-нибудь придет, неудобно… – сказал жена.
До совхоза «Дубовой» было 6 километров. Голодные лошади уныло брели по бесконечным скользким улицам села, потом свернули вправо, немного в гору, т. е. начали снова тот путь, который уже проделали сегодня один раз – за сеном. Одна лошадь поскользнулась и, раскорячившись, долго переступала ногами, скользя.
– Чего же ноги не кованы? – спросил Непутевый.
– Чего же не кованы? Кованы. Только шипов нема. Прямо беда без шипов. А где их брать? – с сердцем ответил завхоз на видимо давно наболевший вопрос.
Миновав последние развалившиеся заборы и плетни, какие-то навозные кучи, въехали в открытую холмистую степь. Слева виднелись темные обрывы противоположного берега реки, с черными силуэтами голых деревьев и зарослей. Справа меловые глыбы и развалившаяся ветряная мельница.
Проехав с километр, въехали в лабиринт сенных скирд, словно по широкой улице.
– Вот оно, их богачество. Экая сила! С прошлого года еще не съедено. Еще бы, це-ли-на! – промолвил завхоз мечтательно, видимо, вспомнив свои поемные луга в Мелеховой.
– А чей это совхоз? – спросил Непутевый.
– Военведа. Большущее богачество. Что-же, машины у их. Лошадьми мало тянут. И куда энти запасы у их, не пойму. Все равно погниет. Эх, жизня!! – крикнул завхоз на лошадей, хлестнув одну вожжей по крупу.
Та подобрала зад и, прижав хвост плотнее, рванулась вперед. Испуганная хлопком бича, подхватила и вторая, и пара резво помчалась под горку.
Под вечер приехали в Дубовой.
Было около четырех часов дня. Небо начало покрываться серыми низкими тучами и казалось, что наступил уже вечер. Сани остановились у одноэтажного деревянного крытого железом дома.
Ворота были открыты, и врач Непутевый вошел во двор, обнесенный высоким забором. Там какая-то женщина в короткой куртке и валенках силилась загнать в стойло непослушного телка, таща его за шею одной рукой и подхватив другой под зад. Телок ни за что не хоти идти в темный сарай, где в открытые двери виднелось несколько коров и телят. Из других дверей, перегороженных жердями, торчали свиные рыла, а в соседнем птичнике стоял гомон только что загнанной туда птицы: гоготали гуси, крякали утки и суетливо квохтали куры.
– Можно видеть директора совхоза «Дубовой»? – обратился к женщине Непутевый.
Женщина повернула к нему голову и ответила:
– Не знаю, чи в хате он, чи в конторе. А вы постучите.
Непутевый поднялся на высокое крыльцо с навесом и резными стояками и постучал в обшитую кошмой дверь.
В кухне, куда он вошел, другая женщина, видимо, жена директора, узнав, зачем приехал Непутевый, посмотрев на дверь, ведущую в горницу, проговорила, как бы раздумывая:
– Не знаю, как вам и сказать, как посоветовать. Выпимши он дюже. Пожалуй, что ничего не выйдет. Попробуйте, зайдите, – добавила она. открывая двери в горницу.
Непутевый, как был в тулупе, шагнул через порог.
В светлой, шестиоконной горнице, возле стола, сидел в одном белье пожилой бородатый человек. Он как-то слишком пристально уставился на вошедшего и, ничего не говоря, придвинул к себе бутылку водки, стоявшую на столе. Врач Непутевый изложил ему свою просьбу, не называя пока себя.
Директор совхоза «Дубовой», старый партизан Волков, все еще в упор смотрел на вошедшего и, наконец, словно вспомнив, налил себе полный стакан водки и выпил его залпом. Посмотрел еще раз на Непутевого и вдруг, поднявшись на ногах и наклонившись над столом, закричал:
– Нет у меня сена! Нет! Что, я должен всех сеном кормить, что-ли? Нету у меня сена! Катись к такой матери!..
И он сделал движение всем туловищем, будто хотел двинуться на вошедшего вместе со столом.
Непутевый почувствовал, что кто-то усиленно тянет его назад за тулуп. Он невольно подчинился этому и уже в кухне услышал:
– Уходите, пожалуйста! Уходите, говорю. Видите, дошел уже. Ничего сегодня не выйдет. Может проспится, тогда уж завтрева раненько. Сенов-то у нас много. Беспременно продаст. А теперя уходите, еще убьет! – добавила женщина, видимо, для убедительности. И видя, что Непутевый смотрит на нее недоверчиво, проговорила:
– А чего ему? С его хватит. Ишь зенки-то налил. Пар-ти-зан. Вся грудь в орденах! Ничего ему не будет. Пришибет, и все!
Непутевый быстро вышел, и, громко стуча валенками по замерзшим ступенькам крыльца, спустился во двор.
– Ну, как оно дело? – спросил его завхоз, и услышав ответ, сказал: – Садитесь уж! – и, ткнув лошадей, крепко сплюнул.
Вечер подвигался быстро. Стало темнеть, и к тому же стал падать мелкий снежок. Лошади плелись уныло. И когда подъехали к стогам, разбросанным по широкой степи, стало совсем темно. Снег перешел в крупные хлопья. У одного из стогов лошади неожиданно стали.