– Чего это они? – спросил Непутевый, молчавший всю дорогу.
– Исть хотять, вот и стали! – с сердцем ответил завхоз и направил коней к самому стогу.
Лошади уткнулись головами в него и начали свое дело. Завхоз, разнуздав их, вынул из саней железный крючок-дергач и начал быстро выдергивать им сено клочьями. Потом, когда образовался достаточный ворох, он перешел на другое место и надергал там так же проворно огромную копну. Потом вилами стал кидать по саням и хорошо уминать сено.
Не принимавший до этого никакого участия в операции, врач наконец, будто понял в чем дело;
– А десять лет нам за это не дадут?
– А что же делать? Коням дохнуть, что ли? – ответил завхоз и продолжал, молча, набрасывать и подбрасывать вилами. Скоро образовался основательный воз сена туго увязанный и умятый. Когда врач и завхоз взобрались на него, завхоз проговорил:
– Тута шагов триста, не более, уже не ихняя земля. Если успеем выбраться, значит наше счастье.
Лошади тяжело взяли и, напрягаясь, двинулись, подбадриваемые кнутом. Снег валил густой массой. Но не проехали и ста шагов, как услышали окрик и глухой стук выстрела.
– А вот и он самый, – проговорил завхоз.
– Кто?
– Кто? Известно кто! Объездчик с «Дубового».
– Стой! – крикнул объездчик, подскакивая к саням, весь занесенный снегом. – Где сено брали? – спросил он грубым голосом.
– У себя, – ответил завхоз, не останавливаясь.
– Поворачивай! – крикнул объездчик, выезжая вперед и встав поперек пути. – Поворачивай, а то стрелю!
– Не пужай, оно у тя не заряжено. Ты уже раз выпалил, а оно у тебя однозарядное, тульское, по стуку видать, – сказал завхоз, но тем не менее стал поворачивать коней назад.
Снег стал валить еще гуще. Скоро не стало видно уже не только ехавшего впереди объездчика, но и своих лошадей.
Врач Непутевый завернулся покрепче в свой тулуп. Ему стало все противно. Проклятая жизнь! Ему, районному врачу, приходилось метаться по степи в поисках сена, вместо того, чтобы быть дома в рождественский сочельник, сидеть в кругу своей небольшой семьи. Жена ждет, волнуется, беспокоится. Мальчик останется без праздника. А тут еще это проклятое дело. Чем-то оно окончится?
И Непутевый решил заснуть и ни о чем не думать.
Проснулся он от резкого толчка при резкой остановке саней. Оказалось, приехали. Объездчик отворял тяжелые ворота, а завхоз направлял коней и что-то ворчал. Въехали в темный, занесенный снегом двор. Направо, видимо, в жилом доме, вспыхнул неясно огонек, потом побежал от одного окна к другому, остановился где-то в глубине хаты и вспыхнул совсем ярко в обоих окнах. На сугробах возле дома легли две косых сетки теней от оконных рам, и от этого во дворе стало казаться еще темнее. Захотелось скорее в тепло. Врач Непутевый направился, было, в хату. Неся свой неотлучный портфель с некоторыми медикаментами, среди которых лежала бутылка спирта, на которую он и надеялся, чтобы откупиться от ретивого объездчика.
– Черт с ним, с сеном и лошадьми! Два года принудиловки-то не очень приятно получить, – рассуждал он. Но Непутевому не хотелось идти одному в чужой дом в качестве пойманного на месте преступления вора. И он раздумал и остался ожидать, пока завхоз распряжет и устроит лошадей.
Наконец, они вдвоем вошли в хату. Отряхивая с себя снег и топая валенками о пол, они поздоровались с хозяйкой. Та приветливо ответила, оглядывая исподволь вошедших, и вздохнула.
– Эт-то, что же, твой мужик, что ли, объездчик-то? – спросил завхоз.
– Мой хозяин. А что? – спросила она.
– Да больно сердитый он у тебя, – сказал завхоз.
– Известно – служба. Будешь сердитый. И день и ночь таскается по степи. Однова чуть не пришибли его. Четверо подвод было.
– Ты бы уговорила, что ли. Чтоб отпустил, значит. Мы бы тебя отблагодарили. Мы ведь без умыслу… Хотели сена купить, а в Дубовом отказали… жалко коней, решили набрать маленько до завтрева… А оно вон как обернулось… – проговорил завхоз, снимая тулуп и подбираясь к теплой русской печи.
В дверях громко застучали по неровным скачущим половицам, и вошел объездчик. Он молча поставил дробовик к кровати, снял тулуп, потом патронташ с поясом, и присев на край широкой лавки, начал снимать валенки.
В хате наступила тишина. Слышно было, как на печи мурлыкает кот и где-то за печкой верещит сверчок.
– Вот возле печи и ложитесь, а завтра в Дубовой отвезу, – сказал объездчик.
– Да ты что, никак всерьез заарестовал нас? Мы же ехали по сено к твоему дьяволу, – не дал… Мы хотели купить сена 50 пудов… тысячи на три… Какие же мы воры!.. Чудак ты человек, ей Богу! – говорил завхоз, тоже разуваясь.
Непутевый тем временем вынул из портфеля, где у него, вместе с походной аптечкой, всегда лежала бутылка чистого спирта, и поставил ее на стол.
Завхоз, увидев спирт, плюнул на пол с сердцем и, оборотись к Непутевому, проговорил:
– Т-тю… Михал Степаныч, чего же вы раньше-то не сказали? Вот беда, ей Богу! – и потом, словно повеселев, обратился к хозяйке:
– Слушай, хозяюшка, ты-ж, поди, кабана к Рождеству резала? Продай нам хучь с пол-кила сала… мы хорошо заплатим… И стаканчики поставь, промерзли дюже с этим проклятым сеном… будь оно неладно!
Хозяйка поставила два стакана на стол и посмотрела на мужа, занятого тем, что грязной портянкой тер ступню между пальцами.
Завхоз тем временем налил два стакана до половины спиртом и, зачерпнув ковшом воды из ведерка, долил ею стаканы до краев.
– Ну, Михал Степаныч, выпьем, что-ли, ради промерзни? – и не дожидаясь, опрокинул стакан в широко раскрытую пасть, крякнул крепко и покрутил головой. Хозяйка тем временем поставила на стол кусок сала и несколько соленых огурцов и помидоров.
– Пожалуйте, – проговорила она.
– Може хозяин-то твой выпьет с нами? – тихо спросил завхоз.
– Петя! Може выпьешь, а? – спросила она.
Объездчик, начавший было снимать второй валенок, потянулся за снятым уже и, быстро всунув в него босую ногу, встал.
– Да, крепко… того… промерз… – сказал он, беря стакан. Молча, закусили салом, огурцами и помидорами, и стали устраиваться на ночь. Приезжие постелили свои тулупы рядом у печи, а хозяин с женой, потушив лампу, взобрался на высокую кровать.
В хате наступила тишина. Завхоз моментально заснул сном здорового человека, основательно промерзшего и не менее основательно хлебнувшего спирту. Врачу же Непутевому но спалось. Он ворочался на жестком своем ложе, кряхтел и тяжело вздыхал.
В мертвой тишине он сначала слышал легкий смешок, донесшийся с кровати хозяев, а потом тихий голос хозяйки:
– Обожди. Петя, я что-то тебе скажу.
– Ну чего там? – нетерпеливо возразил хриплый мужской голос хозяина.
– Обожди, говорю, дело есть.
– Н-ну?
– Продадим им корову-то, а? – говорила хозяйка.
– Кому? Энтим, что-ли?
– Ну да.
– Да ты чего, сдурела что ли? Завтра их в тюрьму посадят, а ты корову…
– Слухай, Петя. Так и так коровенку продать надоть. Уже третий год скрываем. Дознаются, тогда нам беда… Знаешь сам, за это не похвалят. Козорезиха и то позавчерась… сидит это под плетнем у база нашего… Чего, говорю, ты туда? – По нужде, говорит, присела. До хутора-то ихняго 6 верст, а она под наш плетень пришла… Что-то вынюхивает. Не иначе пронюхала, что корову скрыли… – сказала хозяйка.
Снова наступила тишина. И слышно было, как на кровати тяжело ворочались.
Непутевому долго не спалось. Он понял, что у хозяев скрыта взрощенная ими сразу после рождения телка, и теперь, став коровой, она очень неудобна для утайки.
В этот момент хозяин, спустившись с кровати, подошел к столу, шлепая босыми ногами по деревянным половицам, и чиркнув спичкой, засветил лампу. Вяло колеблясь, разбежались тени по углам хаты и притаились там. Хозяин, в одном белье, подошел к лежавшим.
– Не спите? – спросил он.
Завхоз проснулся и промычал что-то.
– А что я вам скажу… – начал объездчик.
– Ну? – спросил завхоз.
– Вы сказывали, что у вас три тысячи денег есть?
– Ну? – опять промычал завхоз.
– Корову у меня не купите? Яловая… хорош-шая. Как свинья жирная. Одного жиру пуда два будет.
– Ну? – опять промычал завхоз.
– Купите, говорю, – сказал объездчик, становясь на четвереньки возле лежавших.
– За три тысячи? А с сеном как? – спросил завхоз.
– Э-э… Про это забыть, надоть. Корову, говорю, купите. На мясо. Будете довольны. Сей же минут и забьем.
Непутевый сел. Завхоз тоже. Объездчик подсел к ним поближе и долго что-то говорил. Наконец, все быстро начали одеваться и, захватив свои вещи, топор, молот, большой нож и мешок муки, вышли из хаты, хлопнув дверью и наполнив хату клубами морозного пара, ворвавшегося из сеней.
Через несколько минут сани, запряженные снова, выехали со двора, волоча на привязи крупную, черную, коротконогую корову. Направились в густой прибрежный краснотал и скрылись в нем. До рассвета было еще далеко, и в краснотале закипела работа. Быстро расправились с коровой и, уложив огромные куски мяса тут же на коровью шкуру, прикрыв их рядном, выехали из краснотала, свалив предварительно весь воз сена на снег, покрытый кровью. До последнего стога провожал их сам объездчик.
Принимая там деньги, он помог им навалить сверху мяса воз сена и, распив на прощанье оставшийся спирт, распростился с покупателями.
– А о сене не беспокойтесь. Вот с энтого стога до самой новой травы беритя. Энтот стог позапрошлогодний.
И он, «поручкавшись» с покупателями, пошел обратно, ощупывая карман штанов, куда он сунул три тысячи денег за корову и за муку.
А вечером 25 декабря у Непутевого в квартире, освещенной керосиновой лампой и украшенной веселой елочкой, обвешанной румяными коржиками, испеченными в этот же день женой Непутевого, сидел ветеринарный врач Смышленый и, отрезая себе жирный ломоть от громадного куска жареной говядины, говорил: