Осман думает иначе. Такого мнение он был лишь тогда, когда взяли его отца и когда не знал он, что на свете есть Саламат, маленькая киргизка с бронзовым лицом, сросшимися черными бровями и красными, как утренняя заря, губами. Глаза ее, черные как ночь, казались Осману светлыми звездами.
«Хороша советская власть, если арестует старого Табулая», – думал Осман.
Старый Табулай сидит на высоких подушках и дергает за толстую веревку беспрерывно. На веревке, как марионетка, прыгает, комично разбрасывая крылья, молодой степной орел. У орла колпачок на глазах, и он ничего не видит. Оттого страшен теперь весь мир орленку, заключавшийся в этой табулаевской юрте и веревке, на которой он сидит уже две недели под беспрерывным страхом упасть в бездонную пропасть, как кажется его измученному бессонными, беспокойными ночами мозгу.
Табулай поймал орленка на дохлой кобыле в степи и решил приучить его киргизским способом.
Прирученный и привыкший к свободе, должен потерять веру в себя и жить в страхе. Орленок несколько дней почти ничего не ел. Ему не дают есть. Изредка дают немного воды. Когда так просидит на веревке орел несколько недель, он станет смирнее теленка. Он будет ходить за хозяином, его мучителем, как верный пес и унизительно радоваться каждому брошенному ему куску тухлого мяса.
И ради куска этого мяса, будет сторожить верно юрту Табулая от покушение на его жену каким-нибудь из его оборванных киргизов-пастухов.
Табулай доволен. Он услужил Аллаху и прославил Магомета, приютив беглого Османа, бежавшего от раскулачивания из Ферганы. Он дал ему работу. Слава Аллаху и его пророку! Но Табулай доволен вдвойне. Он приобрел бесплатного работника, который никуда не посмеет уйти и не посмеет протестовать за скудную пишу и жестокое обращение.
Таков закон. Но Аллах за него. Ибо высший степной закон обязывает правоверного приютить путника. Осман был путник. Его приютил Табулай, правоверный киргиз.
«Неприютивший путника достоин только смерти», – говорит старая пословица степняков.
Осман думает по-иному. Он сам бывший богач и владелец еще больших табунов у себя на родине, где тепло и нет таких морозов, как здесь на Ишиме.
Осман мечтает украсть Саламат. Почему она дразнит его? Девушка зря не будет дразнить. Ей нравится Осман.
Так думает Осман и ждет, когда дьявол утащит в ад старого Табулая, и он получит в награду за терпение прекраснейшую гурию, живую, настоящую, а не обещанную Кораном в магометанском раю, Саламат.
Саламат не любит Табулая. Его нельзя любить. Он очень стар. После каждой езды он засыпает под воркование Саламат. И тогда она берет всегда поседланного табулаевского жеребца, привязанного к приколу у юрты для передвижения Табулая между другими юртами. Табулай богат, и стыдно ему ходить пешком, как настоящему киргизу. Табулай должен ездить даже от юрты до юрты.
Но Табулаю хочется больше спать, чем ездить. Ему больше хочется лежать на пуховиках и чувствовать, как маленькая, словно атласная, ручка Саламат гладит его по изрытыми пороками щекам. Тогда он засыпает, уверенный в верности своей любимой четвертой жены. А Саламат берет его жеребца и мчится в степь дразнить нравящегося ей ферганского киргиза.
Осман молит Аллаха убрать с его дороги старого эгоиста Табулая. И Аллах услыхал молитву молодого киргиза.
Солнце печет нещадно. Выжженная и прибитая скотом трава пылит осыпающейся трухой. Жарко в степи. Табуны коней стоят, понурив голову. Над ними тучи слепней, вперемешку с мошкой и комарами, вьются черной тучей.
Иногда обезумевшая лошадь вырвется из табуна и бросится вон, спасаться от укусов. Но Осман видит все. Он зорко наблюдает за своим косяком. Его мерин стоит, вытянув шею, словно всматривается и степную даль. Словно хочет разгадать смысл степной жизни. Осман ждет, как всегда, небольшого шарика и желтого чекменя с зелеными штанами. Но сегодня что-то долго его нет. Осман все напряженнее всматривается в даль и злится.
Солнце уже низко и длинные тени ложатся вдоль степи от каждого маленького бугорчика.
Уже четвертый день нет Саламат. Что могло случиться? Но Осман знает, что отлучка от косяка грозит ему изгнанием. Тогда он не увидит больше Саламат. Он, гордый сын богача, должен, как ишимский байгуш, терпеливо переносить все свои неудачи.
– Почему Аллах наказывает его так жестоко? Почему он не может украсть Саламат и умчать ее на свою милую Фергану? По-че-му?
И Осман поднимает голову. На горизонте ничего. И сегодня не явится Саламат дразнить его. Тяжело переносить прихоти молоденькой девчонки, но нужно терпеть. Потом получишь сторицей.
И Осман поднял плеть. Мерин вздрогнул, и присев на задние ноги, рванул вперед. Пыль легкой струйкой вилась за Османом, когда он пересекал табулаевское имение. Вдали блестел сталью Ишим. Река двигалась к нему со скоростью карьера степного лохматого киргиза. Осман награждал его ударами плети. Конь потел, тяжело вздыхал, но мчался, боясь седока.
Вот и табулаева юрта. Но тихо около нее. Нет и соседних двух табулаевских юрт, в которых жили его три жены с одиннадцатью полуголыми ребятами.
Осман поднял полог шатра. Злой орел с клекотом клюнул в высокий сыромятный сапог.
Но Осман с такой силой ударил его каблуком в бок, что орел как-то боком, словно виновато, отполз в сторону. Осман вошел в юрту. Сердце его билось. Или его сейчас убьет Табулай, или в его объятиях будет трепетать в страхе Саламат.
Но не случилось ни того, ни другого. Юрта была пуста. На полу, как громадная опаленная свинья, растопырив ноги, валялся полный кумыса бурдюк. С горя Осман оторвал затычку в одной из «ног» бурдюка и, припав к нему, потянул терпкую жидкость.
Через час он лежал на полу и спал крепким сном. Из незакрытого бурдюка лился на землю белой струей драгоценный напиток и исчезал в недрах впитывающей его, высохшей глины.
В то время когда Осман, пугая несчастного прирученного Табулаем орленка, своим храпом оглашал всю юрту, Саламат сидела, голая, в корыте, на кухне у местной фельдшерицы.
Коричневые струйки воды стекали по ее блестевшей, словно атласной, коже плеч и рук. Саламат старательно скребла себя ногтями и вехоткой из травы, в то время как ей новая хозяйка вытаскивала из сундука женские принадлежности для Саламат.
Вытерев чистое тело, Саламат принялась одеваться. Долго не знала, как справиться с принадлежностями женского туалета.
Но, когда акушерка бросила в топившуюся русскую печь ее засаленные штаны, Саламат пришла в неописуемый ужас.
– Чего далашь? Как ходить без них буду?
Но акушерка категорически отказалась вернуть ей ее костюм. Она кочергой помешала в печи, и окончательно лишила Саламат надежды на спасение ее национального костюма.
– Будешь по-русски ходить. Этого у нас не требуется. У нас другие штаны бабы носят.
Саламат покорилась и принялась одеваться. И через несколько минут предстала перед изумленной акушеркой в панталонах на плечах с продетой в них головой.
Одеть же их на ноги категорически отказалась.
– Совсем на штана не похожь. Не знай, зачем носить такой. Одна дыра, больше ничего.
Осман проснулся с тяжелой головой, плохо понимая, что произошло. Какая-то тоска его давила, словно предчувствовал что-то недоброе.
Бурдюк был пуст. Орленок сидел на столбике и жалобно смотрел на Османа. Осман поднялся на ноги.
Вышел из юрты, все вспомнил. Сел на голодного коня и погнал его в карьер. Сильный мерин едва двигался, изморенный почти суточной седловкой. Осман гнал его вперед. Не доезжая до кустарника, где всегда поили лошадей, он увидел павшую лошадь. Уже часть тела была изъедена волками и глаза выклеваны орлами и ястребами.
Дальше лежала еще лошадь. Осман приблизился к ней. Та же картина. От этой даже несло немного трупным запахом.
И чем глубже в кустарники углублялся Осман, тем дальше и больше натыкался на дохлых коней.
– Что случилось в степи? – Не понимал он. Наконец увидел одну лошадь сохранившую целиком шею, и на ней глубокая резаная рана. Осман понял, что лошадь была прирезана. В глуби леса бродили неоседланные кони целыми табунами.
Осман поймал одного и пересел на него, отпустив своего мерина пастись. Мерин едва передвигал ноги.
Ночь застала Османа на небольшой старице, где он и заснул прямо на земле голодный. Среди ночи вдруг проснулся. Какой-то гулкий стук разбудил его. Осман прислушался. Но ничего не было близко такого, что могло бы объяснить ему причину его пробуждение. Осман снова повалился на траву и заснул. Но через некоторое время опять проснулся. Теперь ясно, он слышал, что кто-то большой ходит по земле. Ходит большими и тяжелыми, редкими шагами, словно прыгает.
Османа взял страх. Он приподнялся на локтях и своими острыми глазками увидел вдали нисколько белых призраков, двигающихся к нему. Он присмотрелся. Сомнений не было. Это были степные призраки, живущие в пустынной степи и выходящие по ночам на охоту за грешными людьми. Осман испугался и принялся вспоминать свои грехи. Выходило, что он совсем не грешен. Он не был до Ишима бедным и не воровал, как это делали другие киргизы. Осману не нужно было чужого. Вот только Саламат. Ведь ее он хотел украсть.
Но ведь только хотел, это не значить еще украсть. Вот же нет ее. Значит, у Османа нет грехов. Но арест Табулая говорил про другое. Осман хотел несчастья своему хозяину. Причиной была любовь к Саламат. Что делать? Неужели придется погибнуть здесь, в голой степи от этих страшных призраков.
А призраки приближались. Все яснее и яснее слышен был их замогильный шаг, и холодом веяло от их приближение. Османа пробрала дрожь от самых пят до головы.
Он присмотрелся. Да, это были степные призраки. Они, как люди в белых саванах, шли мерными шагами прямо на него.
Осман, охваченный мистическим ужасом, бросился бежать в сторону. В камыши он боялся. Там могли на него напасть опять другие призраки. Тогда он свернул круто в сторону реки. Там тоже могли быть призраки, но там и жилье. Призраки не любят человеческого жилья. Это известно каждому киргизу.