И Осман побежал. Но не будучи все-таки трусом до конца, он остановился. И обомлел. Призраки приняли образы коней и двигались мимо него длинной цепочкой. Луна плохо освещала их, и они казались все серыми и белыми.
Да, это были призраки тех коней, которых киргизы перерезали, не желая сдавать их в колхозы.
Чем дальше Осман вглядывался вдаль, тем видел больше и больше призраков. Их, ему казалось, были тысячи. Им не было конца. И Осман тут уже струсил окончательно и побежал к табулаевской юрте.
Ветер играл полами раскрытого полога, и одинокий орел бродил, как привидение вокруг юрты, охраняя богатство своего мучителя.
Осман вошел в юрту, спугнув какого-то небольшого зверька. Лег на подушки, пахнувшие мышами, и заснул крепко. Ночью опять ему явились призраки в виде коней.
Утром он пошел на то же место у старицы, но никаких коней не видел. Только множество конских следов говорило о том, что призраки вещественны тоже, и что их, значит, нужно опасаться.
На следующую ночь Осман опять услышал топот призраков и опять убежал на Ишим. Уничтожение скота приняло такие размеры, что даже ГПУ всполошилось. И были приняты меры к его сохранению.
Были наняты люди для закапывания дохлых лошадей во избежание эпизоотии. Ночами разъезжали патрули вооруженных колхозников. Поймали в степи и Османа и заставили его днем закапывать дохлых лошадей, ночью ездить с патрулями.
И вот тут Осман узнал, что призраками были настоящие кони. Предоставленные самим себе в степи, они инстинктивно днем прятались в камышах, а ночами выходили на водопой и шли обыкновенно цепочкой, гуськом; будучи спутаны хозяевами, они не могли шагать и лишь прыгали. Это и создало у Османа представление об их особенно тяжелом шаге, каким могут ходить только призраки.
Так думал Осман.
А Саламат стояла перед большим зеркалом в спальне фельдшерицы и рассматривала себя в новой одежде.
Она поднимала короткую юбку и смотрела на свои коричневые от природы, стройные ноги, поворачивалась спиной к зеркалу, чтоб лучше узнать, какова она и сзади, приближалась плоским лицом к самому стеклу и смотрела на себя.
Саламат была не та. Эта молоденькая девушка, стоящая перед ней в непривычном ей костюме, нравилась ей больше, чем та, которая, дико размахивая плетью, носилась по степи на жеребце.
Это не женское дело мчаться по степи на конях. Это должны делать только крепкие мужчины и привлекать своей удалью молодых девушек, как это и делают по праздникам киргизы, устраивая скачки по улицам села.
А самое главное то, что Саламат почти позабыла про Османа. Она ни разу не вспомнила про него. Зачем она его завлекала?
Она сама не знала, зачем она это делала. Теперь бы она ни за что не помчалась в степь смотреть на него. Ей уже приглянулся один курчавый рабочий, с которым она вместе учится на курсах, как класть кирпичи на постройках.
Саламат будет потом настоящей строительницей домов, печей и заводов.
Фельдшерица позвала Саламат, оторвав ее от зеркала.
Саламат неохотно вышла во двор. Там посреди его, стоял бородатый русский мужик и держал за веревку крупную корову. Саламат не видала таких больших коров. Киргизские коровы маленькие и годятся больше на мясо, чем для молока.
Мужик подвел корову к фельдшерице и что-то ей говорил. Фельдшерица удивленно смотрела на мужика. Саламат приблизилась.
– Возьми, Катерин Ванна, корову-то, пригодится. Породистая, – говорил бородач.
– Да где ж ты ее взял? – спрашивала фельдшерица, неохотно принимая веревку в руки.
– Иде взял? Ничего не знаешь, однако. Вся степь полна резанным скотом. Дух аж тяжелый стоить над ней. Взял я живую коровенку киргизскую и оттащил в колхоз, а энту тебе. Полтора ведра дает, смотри какие титьки, полны молока. А киргизскую запишем на колхоз, – говорил мужик, поглаживая крутые бока породистой холмогорки, безразлично осматривающей чужой, незнакомый ей двор.
– Ну, Саламат, сказала фельдшерица, – хозяйничай. Корову тебе привели, доить умеешь?
– Не знай как, кобыл доила, когда в девках была, теперь не зная, как будем.
– Ешто одну может привесть? На мясо. Киргизы режут скот почем зря. Чтоб значить в колхоз не сдавать. Привесть, что ли? Или, может прирежем, а потом мясо привезем. В погребе схороните. А от энтой до Рождества с молоком будете, и на февраль снова с молоком. С большим бугаем случена, знаете, энтот, что сослали в Соловки, что у Колчака был? Так ево, ликвидированная. Детишки-то по миру пошли, и не знаем иде.
Мужик еще раз потрогал корову за вымя. Саламат отвернулась.
– Ты чего, глупая, отворачивается? – спросила фельдшерица.
– Стыдна мне, – ответила Саламат, прикрываясь ладонью как от стыда.
– Откель эта у вас, чья будет? – спросил мужик рассматривая девушку в упор, как животину на базаре.
– Табулаева жёнка, – ответила фельдшерица.
Мужик присмотрелся и даже руку протянул к Саламат.
– Признаюсь однако, вроде как она. И не признать сразу, красивая стала. И штаны свои скинула. Так-то лучше. На бабу стала похожа, а то…
Фельдшерица угощала мужика водкой, а Саламат привязывала корову под навесом. Сена не было. Корова удивленно осматривала голые стены сарая и слегка помыкивала.
– Сена-то и забыли. Ну, да, не знал, что возьмете корову-то. Привезем, однако, седня. А потом ешшо на всю зиму. Спасибо за угощение, будете у нас на деревне, забегайте, – говорил мужик, допивая всю бутылку прямо из горлышка.
Из дома выбежала Саламат с куском хлеба помазанным маслом и подала его мужику.
– Ишь, уже хозяйничает, – сказал мужик. – Приживется, однако. Хорошая девка. А про сена не бойся. Не хватит, ешшо привезем. Его тоже в степи теперь никто не смотрит. Хозяева поразбежались кто куда. Твердый народ киргизы, крепко стоят за свое. Ну, прощевайте, владейте коровенкой-то.
Мужик вытер бороду и пошел к калитке. Обернулся на сарай, покачал головой. Ему, как хозяину, видимо странно было смотреть на голодную скотину.
– Сёдни привезем сена обязательно, – крикнул он, скрываясь за калиткой.
Саламат пошла на свои курсы. Курсы помещались в доме богатого раскулаченного владельца бани. Баню уничтожили, сделали из нее общежитие для кирпичников, а жители стали мыться дома из шаек.
В исполкоме сказали, что баня негигиенична, и новая власть будет строить новую по последнему слову техники.
– По последнему слову, – удивленно слушали многосемейные бабы. – А детишек, как же мыть? Ведь их не отмоешь в шайках. – Тоже по последнему, что ли?
Курсантов готовили к предстоящей постройке новой коммунальной бани. Саламат в выпачканных глиной чувяках топталась рядом с белокурым парнем на утоптанном току и складывала в штабели куски глины, похожие на испеченные в формах кооперативные хлебцы.
Теперь у нее новые знакомые и друзья. Все русские, ни одного киргиза. И называются они студентами. Какая-то баба из ссыльных, видимо грамотная, как-то проходя мимо смеющихся «студенток», крикнула:
– И вси-то студэнти. И в ниверситете, и в навози роются теперь студенти.
– Проходи, проходи, тетка, не твоего ума дело. И кирпич тоже делать нужно грамоту знать, – огрызнулся один парень и запустил в бабу куском глины.
К Саламат подошел высокий парень с косматым чубом и положил ей руку на плечо. Она отдернула плечо и посмотрела удивленно на парня.
– Чего ты? – удивился в свою очередь парень. И снова положил ей руку на плечо.
Саламат не двинула больше плечами и ждала. Парень опущенной пятеркой ловко заиграл пальцами по выпуклости саламатовой косточки. Она улыбнулась. Но не отдернулась от него.
– Вечерком приходи на Ишим, ждать буду, – сказал парень. Потом отошел, как ни в чем не бывало, и принялся лепить кирпичи своими широкими, как лопата, ладонями.
Саламат стояла, наклонившись над шайкой с глиняным месивом, и ничего не видела. Глина большими комьями вываливалась у нее из маленьких ручек и падала снова в шайку.
– Ты, дева, че этто? Кто за тебя будет кирпич робить? – подошел к ней седоватый инструктор по кирпичной кладке.
Саламат встрепенулась. Схватила снова горсть глины и снова уронила ее в шайку.
– Ты чё, дева, рукам хошь кирпич делать, пошто лопаточку не берешь? – снова заметил старый рабочий.
– Ее Сенька погладил, вот она и растерямши, – с хохотом крикнули две девчонки лет по четырнадцати. – Ешшо неопытная.
Саламат пошла по двору и скрылась за сараем. Вернулась, оправля юбку, и уже спокойно принялась за работу.
Она не хотела идти на Ишим, как ей советовал парень, но и не была уверена, что не пойдет. Невольно почему-то сравнивала этого великана парня с Османом, немного кривоногим и коренастым и убеждалась, что шансы не на стороне Османа.
И вот, как только молодой месяц поднялся над рекой и начал заглядывать в нее, как в зеркало, Саламат вышла тихо из калитки. Для виду прошла к корове, пошумела сеном и тихо выскользнула на улицу.
Быстро бежала по пустынной улице, минуя деревянные тротуары. Пыльная дорога заглушала ее быстрые шаги. Наконец, выбежала на пригорок, откуда виден был Ишим и противоположный его берег.
Бежала и думала о прошлой своей жизни, еще коротенькой совсем. Вспомнила почему-то и старого Табулая, Османа и того здоровенного парня.
Села на берегу и уставилась на блестящую воду. От нее тянуло легонькой прохладой. Саламат потрогала свою грудь, ставшую теперь крупнее и тверже. Саламат чувствовала, как она растет и развивается не по дням, а по часам.
Но вдруг неожиданный страх овладел ею. Ей показалось, что кто-то ползет по траве и подбирается к ней. Раньше в степи никогда ничего не боялась, ходила одна далеко, поздно вечерами. Почему теперь обуял ее страх, совершенно непонятный и чуждый?
Что ей могут сделать девчонке, чем она богата, чтоб напасть на нее ночью? У нее ничего нет за душой.
Но инстинкт девичьего самосохранения заставил ее подняться быстро и побежать. Тень высокая и длинная метнулась за ней, но Саламат ловко ускользнула и как степная козочка увильнула в сторону. Добежала до дому и скрылась в калитке.