Ей хотелось кричать, плакать, звать на помощь. Но все это было бы бесполезно, так как в доме она была одна.
М-ко тем временем подошел ближе.
– Ну чего ты ломаешься? А?
Настя напряглась вся, словно свернутая пружина, готовая развернуться. И когда М-ко протянул к ней руку, она инстинктивно с такой силой подбросила свой локоть вверх, что председатель отскочил, прочь, схватившись за нос.
Настя едва ли отдавала себе отчет в том, что сделала. М-ко, желая перевести все на шутку, говорил:
– Вот сумасшедшая баба… прямо сумасшедшая… Сдурела ты, что ли? Всю рожу мне раскровянила… Дура!
Вид крови сначала испугал Настю, а потом придал ей храбрости.
– У-хо-ди-те сейчас же вон! А то тресну еще не так!..
А потом, подумав, добавила:
– А лучше всего, жене расскажу все!
Последняя фраза, по-видимому, подействовала. М-ко неожиданно изменил тон:
– Ну ты! тово… смотри! А то живо прикручу… В подвале еще не сидела! Муженек-то – бывший белый… Где он у тебя?
– У меня нет мужа, – едва шевеля губами, выговорила Настя, прижимая руки к груди.
– He-ту?.. А с кем ночь ночевала недавно? Думаешь, я не знаю?… Значит хлопцев ночью пускаешь к себе?… За такие поведения можно и из школы вон выгнать…
Настя тяжело опустилось на стул. Все тело ее охватила слабость. Она положила руки на стол в опустила на них голову.
После посещения ее квартиры председателем Райисполкома, Настя стала повергаться преследованиям со стороны местных партийцев. Районные профорги, профсоюзы, комсомол начали осаждать ее уроки. Хуже всего был женотдел и родительский комитет. Уроки ее разбирались на педсовещаниях этими посетителями и были настоящей пыткой. Стало невыносимо. И в конце концов Настя должна была придти к заключению, что оставаться в школе ей невозможно.
Правда, школьный год как раз подошел к концу, и начались экзамены. Можно было надеяться, что за лето все забудется и Настю оставят в покое.
Очень не хотелось Насте покидать хутор Ж-ный. Так много в нем пережито. Окрестности – постоянное воспоминание о лучших днях молодости, о первых днях жизни с Алексеем…
Курень деда Никифора… Сам дед умер в Сибири… Остров… Последняя ночь, когда исчез Алексей… Наконец и сами школьники.
За эти 13 лет через руки Насти прошло целое поколение. Некоторые бывшие ученики старших классов уже привели своих малышей и посадили в те же классы, где учились когда-то сами. Не хотелось уезжать. И Настя откладывала отъезд. И потому все два месяца просидела дома, почти не выходя. Заметная полнота смущала ее. И это обстоятельство изменяло дальнейшую ее судьбу. Нужно было оставить хутор во что бы то ни стало.
В день отъезда она, получив все документы и выходя из кабинета директора, не пошла прямо по коридору, а свернула в учительскую, где – она знала – находился один из учителей школы, Ш-ков. Когда она вошла, Ш-ков встретил ее приветливо.
– Ну, Б. С., я еду… прощайте! – сказала Настя и заметила, что при последнем слове голос ее немного сорвался.
– Знаю, – ответил Ш-ков и стал серьезен.
Потом проговорил, глядя ей в лицо:
– Может быть вы, Настасья Васильевна, раздумаете, а? Знаете, полают, да перестанут… У них, ведь все, даже подлости, в ударном порядке… Начнется учебный год… Все забудется… А вы, может быть… Может быть, я… Может быть, мы… – Ш-ков путался и не находил слов. Наконец, решительно выговорил:
– Настасья Васильевна, останьтесь! – и крепко сжал ее руки – я вас прошу…
– Нет, не могу, у меня другая причина, – тихо проговорила Настя.
– Знаю, – неосторожно признался Ш-ков.
Настя вырвалась из его рук и выбежала из учительской. В коридоре долго стояла, прислонясь к стене. Потом вернулась и тихо остановилась на пороге. Но Ш-ков стаял далеко у окна, опустив голову, спиной к дверям. Настя постояла… постояла… и, повернувшись, быстрыми шагами вышла из школы.
Тот же шофер, который вез Алексея пять месяцев тому назад, сидел за рулем грузовика. Настя села рядом. Отъезжая, взглянула на окна учительской. Там никого не было. Машина помчалась по пустынным улицам, поднимая густую пыль, мимо знакомых хаток, таких милых теперь… Выехали за хутор, мимо рощи. Вот и остов мельницы исчез в клубах пыли.
Настя смотрела перед собой. Чувство не то обиды, не то досады охватило ее. «Словно выгнали»… подумала она.
Машина шла вдоль Дона. Степь, заросшая густой травой, дышала пряными запахами. Целые поля сурепы желтели вдали. У одного ставка с мутной водой на истоптанном скотом берегу, у самой воды, лежала на боку лошадь. Она бессильно поднимала голову, напрягая тонкую шею. Неподалеку держалась группа оборванных людей.
– Что это они не помогут ей подняться? – проговорила Настя.
– Ждут, когда издохнет… потом растащат на куски… Еще и подерутся. – ответил шофер, сворачивая на широкое шоссе.
Там, вдали виднелись какие-то хаты. Подъехали. За невысокими плетнями – пустые дворы. Несмотря на то, что было самое время созревания груш, яблок и слив, деревья были пусты. Все плоды были сорваны еще зелеными. У последней хаты за плетнем – баз. В нем уныло бродило десятка три коров и телят, худых и облезлых. Они жалобно мычали, прося пить и есть, еле переступая в навозной жиже. У ворот с надписью: «Колхоз имени тов. Сталина» сидел кривой парень и лениво строгал палочку. Возле него лежал пастушечий кнут. Скот оглашал жалобным мычанием степь, изнывавшую от обильного урожая трав.
В эти же дни Алексей с терскими казаками пробирался по узкой тропе вдоль небольшой горной речки, поросшей кустарником. За кустарником скрывалась дорога. Впереди шел высокий, с хищными чертами лица, светловолосый и широкоплечий Иван. Плоская баранья папаха на бритой голове, выцветший бешмет и переметная копровая сума за спиной. Короткий карабин в правой руке наготове. Ловко и бесшумно ступая, обходил каждый камешек.
День был жаркий, но какой-то неясный. Солнце светило сквозь редкую пелену облаков. Было душно и, как говорят, парило. Даль казалась закрытой густой сеткой дождя, и только ближайшие холмы четко выступали вперед. Но дождя не было. Наоборот, давящая сушь затрудняла дыхание и томила жаждой.
Алексей шел за Иваном. Тоже в бешмете, при кинжале и с винтовкой. Следующий за ним, коренастый, плотный, среднего роста, молодой казак Николай. Он так тихо ступал, что Алексей более чувствовал его присутствие, чем слышал. Какие-то большие мухи вились вокруг и надоедали. Иван зорко всматривался вперед, силясь разглядеть, что там за рекой.
Это был партизанский секрет, вышедший на ночь.
Миновав крутой изгиб русла, казаки остановились, скрываясь среди стволов кукурузы. За рекой росло большое дерево. Вправо от него – редкое просо. Казаки продвигались в кукурузе, стараясь не раскачивать ее.
Вдруг Иван стремительно упал в борозду. Алексей налетел на него. Задний Николай проговорил едва слышно:
– На дерево гляди-ко!..
Там беспокойно зашевелилась птица и, немного погодя, вылетела и скрылась за деревом. За просом показались легкие взлеты пыли.
Скинув папахи, казаки припали к земле, уставившись на дорогу. Алексей выставил винтовку вперед.
– Обожди! Не надо! – прошептал Иван.
Из-за проса показался ловко сидящий всадник на породистой лошади. Он тоже, видимо, страдал от духоты и мух и отмахивался от них фуражкой с голубым верхом и околышем цвета запекшейся крови, За ним «справа по три» шли всадники в такой же форме. Коротенькие, коренастые, белобрысые крепыши. Разномастные кони, понурив головы, брели, поднимая пыль. Тут были и породистые кавказские лошади, и ширококостые калмыки, и какие-то лохматые, низкопередые лошади.
– Си-би-ря-ки… прошептал Иван. – Сурьезные ребята.
Передние ряды шли в порядке, задние растянулись нестройно Они беспечно болтали и перебрасывались шутками. До казаков доносился их говор и смех.
– Вот бы пальнуть! – сказал тихо Николай.
И словно услышав, командир взмахнул фуражкой, и всадники пошли рысью. Вскоре пыль скрыла их. Слышался лишь цокот подков о камни.
Алексей повернул голову к Ивану. Тот отрицательно помотал головой. Но через минуту за просом послышался дробный топот копыт и два всадника широким наметом выскочили на дорогу. Передний на вислозадом степняке шел широкой иноходью. Задний – наметом, но едва держась в седле.
– Постой! Вот зараза его возьми!.. Седло ползет, язви его в душу! – закричал он, – и повалился мешком с лошади.
Седло сползло под брюхо, и породистый кабардинец, брыкаясь задними ногами, путался передними в распустившемся чембуре.
Упавший тяжело поднялся и, хромая, направился к лошади. Подошел, ударил ногой под брюхо, матерясь. Кабардинец сделал скачок в сторону.
– Ну, теперь вали! – сказал громко Иван, и резкий стук выстрела оглушил Алексея.
Тогда он тоже прицелился и выстрелил. Стрелял и Николай. Конь под передним всадником осел на ноги, и словно поскользнувшись, повалился на бок. Всадник соскочил, снимая винтовку. Второй, уже раненый, схватился за голову и, отчаянно крича, вертелся на одном месте. Вторая пуля Алексея уложила его на дорогу. Он повалился, повозился в пыли и затих. Первый бежал прочь. Тогда Иван поднялся.
– Куда ты? – спросил Николай.
– Кабардинца забрать, кабы не ушел, – ответил Иван, спускаясь к реке.
– Смотри как бы не тово!.. – крикнул ему Николай.
– А вы на што? Гляди в оба! – ответил Иван и пошел через речку.
На рассвете, небольшой отряд кубанских и терских казаков вышел из леса и вошел в станицу. Всего лишь одна длинная улица была в этой верхне-кубанской станице. Жители еще спали. Отряд знал, что где-то в этом районе находится дивизион красных, преследующих его. Двое казаков поехали искать кузнеца, но через несколько минут уже мчались во весь опор назад. Крича:
– Красные там, двое!..
– А вас сколько? – крикнул Иван таким голосом, что ближайшие к нему кони шарахнулись в стороны, и лишь привыкший ко всему кабардинец Ивана покосился огромным глазом на своего хозяина.