Наконец, лодки причалили. Но никто не подставляет корзин, чтоб выбрать рыбу. Лодки остаются у берега.
Толпа разбредается по низеньким хаткам, вросшим в землю и покрытым всяким старьем. Рыбы поймано много. План перевыполнен. Завтра лодки войдут в залив и причалят к рыбозаводу, где будет вычерпана вся рыба из трюмов в баржи, полные соли, и засолена живьем.
Но в магазинах в лавках рыбы не будет. Она будет отправлена куда-то. И лишь на базаре отдельные бабы, неизвестно каким путем добывшие, будут для своих заведомых покупательниц потихоньку, с оглядкой, вынимать из каких-то междуюбочных недр жирную сулу, шаранов, рыбца и селяву. Даже появится свежая севрюжья икра, завернутая в тряпочки и развешенная по фунту, извлекаемая из-за чрезмерно, неестественно пышных грудей рыбачки. Распродастся такая бабочка, сбегает опять к куме, что возле базара, и опять вернется, тяжело переваливаясь с ноги на ногу и воровато озираясь.
На море еще жить можно!..
В горах тоже подошла осень. В высокой лесной местности начали выпадать частые дожди. Отряд так нелепо погибшего Ивана, руководимый теперь Алексеем, оперировал в левых верхних притоках Кубани.
Ненужная смерть Ивана навела Алексея на мысль переменить тактику партизанских действий. Он решил прекратить ивановские лихие налеты, не видя в них, – кроме уничтожения отдельных красноармейцев и очень редко командиров, – особенного вреда для красных.
К тому же, с наступлением осени в горах, начинавшие оголяться деревья, усыпав желтым ковром землю, не подпускали партизан близко к селениям и дорогам.
И вот отряд, сохраняя единство, разбился на маленькие группы. Занялись нападением на отдельных административных партийных работников и активистов. Их накрывали всюду – на дорогах, в поле, в собственных квартирах. Ночами то там, то здесь громыхали гранаты и стучали ружейные выстрелы и горели совхозовские склады. В конце концов, навели на красных такой страх, что отдельные партийные работники просто не решались передвигаться по районам. Люди же Алексея были неуловимы.
Всю весну и лето этого года отряд оперировал в одном и том же районе. Но наступившая осень и надвигавшаяся зима заставляли подумать о себе. В горах все труднее и труднее становилось найти ночлег. Поэтому решено было на зиму перебраться с гор ниже, к более сытным местам.
Однажды при переходе с одного перевала на другой, на дороге неожиданно столкнулись с парой сытых лошадей и тремя седоками в форме ГПУ. Забыв все предосторожности, казаки вмиг изрубили седоков, и трупы их бросили в лесу. Шарабан взяли с собой, чтоб замести следы…
Вышли как-то на одинокую хату на опушке леса. Со всеми предосторожностями подошли к ней, и нашли внутри старика. Во дворе был колодец, в сарае сено и полова. Соблазнились жильем: давным-давно не были под крышей. Место было глухое. И дороги близко не видно было. Хозяин оказался старым казаком-кубанцем.
Отряд разделился на две части и по очереди нес караул. В те дни и ночи, когда Алексей не нес охраны, он сидел с хозяином у топившейся печи и подолгу беседовал. Старик оказался еще достаточно бодрым, несмотря на свои 84 года, много видел на своем веку и много рассказывал.
– Еще о 73-м годе с генералом Скобелевым в туркменских песках ходили на диких туркменцев. Всего натерпелись казаки: и жары лютой, и голода. Без воды неделями оставались… Потом с им же в Турецкую ходил. Вот это был анарал – одно слово. Другого такого не было на свете… Нет, был!.. Был у нас на Кубани такой герой… потом скажу… – многозначительно подмигнув Алексею, сказал старик, и продолжал. – Потом с генералом Мадритовым, нашим же кубанцем, в Японскую ходил… Четыре креста за походы имею…
И старик, пошарив где-то в соломенном тюфяке, вытащил четыре связанных проволокой георгиевских солдатских креста па полосатых ленточках.
– Вот держу возле себя. В случае прийдет смерть, чтоб успеть их хотя бы в руке зажать… Ведь это все, что осталось от нашего великого государства… К-кон-ная армия была! Как-кие полки-то были! Молодец к молодцу, конь к коню! Мундир к мундиру! Пятеро сынов служить посылал… – и старик замолчал.
– А в великую-то, неужели тоже был? – спросил Алексей.
– Не! В великую не был. Пятерых сынов снарядил: кони, снаряженье, кинжалы, шашки, амуниция… На пя-те-рых поставил. Седла, сумы… Ну, словом, все. Прямо целый полк, можно сказать, послал воевать. А уж себя снарядить не под силу было. А то бы – пошел…
Старик подумал и снова заговорил:
– Да и не к чему все это оказалось опосля!.. Двоих убили. Один в заграницу ушел… А двоих расстреляли – энти…
Старик не сказал: кто. Он вообще избегал называть своим именем это учреждение.
– Старуха потом померла с горя… А я один остался… Вот и живу – век доживаю…
– А про какого героя ты хотел рассказать? – напомнил ему Алексей.
– А, да!., про нашего кубанского… генерала Бабия! Не слыхали такого? – прищурив глаза, спросил старик.
– Нет, слыхал, – ответил Алексей. – Как же не слыхать? Я думаю, все про его знают. Это был герой! Летит это впереди своей дивизии… повод в зубах – левая рука искалечена была на турецком еще фронте – в правой клинок… башлык за плечами, словно чертовы крылья… «Бабий! Бабий!» бывало кричали красноармейцы… да на утек кто куда! Лютый был до боя. Энтот, пожалуй, почище генерала Скобелева был… Настоящий казацкий генерал. И смотри ж ты… Отец его, генерал Бабиев – из черкесов происходят, а мать, значит, полька… А он настоящий кубанский казак вышел. Да какой еще получился! Пожалуй, другого такого и нет на свете. А умер… жил героем и умер геройски. Под Никополем на Днепре, в гражданскую… Только хотел сесть на коня, чтоб ехать, значит, к своим полкам… Ну, известно, возле генерала энтих холуев – штабных толпа… Красные заметили и пустили несколько снарядов… Другой бы сховался… А энтот нет! Ни за что! И не торопился садиться на лошадь. А «она», вишь, над самой головой как рванет, и осколок в него. Повалился наш Бабиев на землю. Полежал немного… успел сказать только: «Любите, казаки, Кубань нашу, как я ее любил. И защищайте, как я защищал… Молод, я, говорит, не хочется помирать, да видно придется…» Сказал, да Богу душу и отдал. Вот какой человек был! – закончил старик.
Потом, помолчав, добавил, видно, наболевшую и затаенную, давнишнюю мысль:
– Ведь как сказал-то! На Днепре погиб-то за родную Кубань! Это он, значит, намек давал казакам, что вот, мол, где Кубань защищать надо, а не на Кубани… Я так думаю… Потому было много тогда и таких, что думали кажный свою станицу дома отстаивать… А я полагаю, что Кубань-то надо было защищать аж под Москвой! Вот тогда бы было дело!
И старик замолчал, низко склонив голову, словно, она у него вдруг перестала держаться.
В другой раз, как-то вечером, в последний день стоянки, старик снова заговорил с Алексеем:
– Уходить вам пора отсель! Неладно идет дело. Казаки ваши в станицу ходить начали. Вино приносят, про девок да молодух рассказывают. Сманывают их бабы… К зиме дело идет… К теплу потянуло их… да и бабам-то тоже… Казаков-то посылали в Сибирь, теперь уж не дождаться их… Бабам тоже без мужского-то нудно. Вот и соблазняют… Брось, да брось, мол, это дело… Ничего, мол, у вас не выйдет… Пошепчет ему этак-то, поворожит, вина поставит… а опосля и под одеяло позовет… Вот и все! И нету казака! Был казак, пока в поле с ветром обнимался… А как попал в хату, тут же это длинноволосое отродье такую хмару наведет, что и сам себя не узнаешь. А энтих баб-то, може, кто и научивает… Зачем вот энтих четырех-то новых приняли? Чьи они? Казаки, говорят. Может, и казаки… Уж очень мне морда одного не нравится… Так и зырит. Сегодня как раз все они в карауле… Не спите ночью, Алексей Иванович, а лучше соберите всех, да выступите ночью… Скажите, мол, сведения имею… И я с вами уйду. Мне тут оставаться-то не дело. Провожу вас лесом, выведу до рассвета на правильную дорогу, а то вы тут запутаетесь…
– А куда же ты, отец? Мы-то верхом, а ты-то сможешь ли на коне сидеть?
– Нет, куда там, я уже давно в пластуны записался, – пошутил старик.
Когда стемнело, стал накрапывать дождь. Подул холодный ветер. Шумели голые ветки в лесу. Жутко было в горах.
Алексей решил послушаться совета старика. Ему и самому не нравились эти четверо новых, приведенных казаками. Сейчас они стояли на постах. Алексей вызвал старого вахмистра-кубанца и отдал распоряжение сменить караулы немедленно, заменив их отдыхавшими. С рассветом решил оставить гостеприимную хату.
На посту, у калитки в палисадник, стал давнишний партизан, еще с Терека, М-в. Алексей проверил все посты и вышел к нему. Тот стоял, сжав винтовку, всматриваясь и вслушиваясь в шум леса и хлюпанье дождя.
– Не спишь. М-в? – спросил Алексей.
– Не! Дюже ночь-то подозрительная, прямо воровская…
– Постою и я с тобой. Что-то не спится, – сказал тихо Алексей.
– А мне так как раз спать бы под такую погоду, – ответил М-в.
Алексей знал всех старых партизан и их домашние дела. Знал он хорошо и этого красивого терца, больше походившего на осетина, чем на русского. Но, чтобы сказать что-нибудь, спросил:
– А кто у тебя дома остался?
– Мать, да три сестренки. Да поди согнали с места из-за меня.
– А у вас как, Алексей Иванович, есть кто? – спросил, в свою очередь, казак.
– Нет, никого нет, – ответил Алексей.
– Неужто так весь век и прожили?
Скверно было на душе у Алексея. Жуткая ночь действовала удручающе. В такую ночь особенно тяжело быть одинокому. Хочется поделиться своим горем, и Алексей проговорил:
– Да нет… Была и у меня… да…
Но часовой уже не слушал его. Он слегка толкнул Алексея в бок локтем и едва слышно прошептал: – «А, ну!..»
Алексей замолк и прислушался. Будто кто-то ехал верхом по тропинке, чвакая копытами по грязи. Потом фыркнула лошадь. Алексей, вспомнив предупреждение старика, потянул молча М-ва от калитки в угол палисадника и взвел курок карабина. Кто мог в такую темную ночь ехать сюда, в эту непроезжую хату?