Невидимый в густой темноте всадник остановился. И сейчас же от плетня отделилась фигура и направилась у нему.
– Стой! – крикнул М-в и выстрелил в темноту, осветив на миг себя.
Ответный револьверный выстрел ухнул глухо, и М-в, екнув, словно его ударили под грудь, повалился к ногам Алексея. Всадник же, круто повернув, мчался назад. Какая-то фигура мелькнула мимо Алексея, бросившись в калитку, но выстрел его свалил ее.
И в то же время ярко-красное зарево вспыхнуло позади хаты и желто-зеленые острые языка метнулись в небо. Раздался сильный треск.
На дворе шла частая перестрелка. Кто-то палил в окно хаты, кто-то отвечал из хаты. Трудно было понять, – где свои, где чужие. Чтобы не подстрелить своих, Алексей решил ждать. М-в был убит. В пролете калитки лежал другой и тихо стонал.
Вдруг перестрелка сразу прекратилась, и мимо Алексея прошлепали по грязи двое. Из двора чей-то голос звал его по имени. Это был вахмистр. – «Живы?» – переводя дыхание, спросил старый казак. – «Жив-то жив, да что случилось?» – спросил Алексей. – «Кто-то граниту бросил и палить по окнам начал. Ну, мы давай отвечать… и кто его знает!»
Кое-как разобрались. Нашли на дворе одного убитого из новых, и у калитки другого, – тоже из новых.
Решили немедленно оставить хату. Кинулись искать старика-хозяина. Его нигде не было.
– Чертово гнездо какое-то! – сказал вахмистр.
Сели на коней. За спиной одного терца, привязанный к нему веревками, сидел мертвый станичник М-в. Только выехали из двора, вслушиваясь в шум дождя и ветра, как услышали тихий голос старика-хозяина: «Ну, я поведу, значит, вас, хлопцы». Он взял под уздцы лошадь Алексея и повел ее по тропинке.
Стена леса еще более сгущала темноту. Нужно миновать лес и выйти на поляну, – там уже должно было быть светлее. Двигались медленно, всматриваясь в черноту. Но только вышли в узкую полосу между двумя лесными клиньями, упиравшимися в тропинку, как лошадь Алексея, ехавшего впереди, вдруг остановилась, как вкопанная. В то же мгновение Алексей увидел совсем близко перед собой какое-то белое пятно. Инстинктивно вытянул руку с револьвером вперед и выстрелил в белое; почувствовал, что дуло уперлось во что-то мягкое, а в лицо ударили теплые брызги. Потом уже сообразил, что это было, а сейчас лишь слышал ружейные хлопки, глухое падение на землю… и через мгновение, конский топот и шлепки грязи со всех сторон. Было такое впечатление, что все скачут от него в разные стороны. Вскоре все стихло, и только снова шумели лес и дождь на пустынном перевале…
Только перед рассветом разобрались, в чем дело. Большей части людей не было. С Алексеем осталось всего пять казаков вместе с мертвым М-вым. Подобрались осторожно к тропинке, где ночью произошла суматоха. У неширокой канавы две убитых лошади. Один казак… На спине, с лицом, представлявшим сплошной кровавый подтек, человек в кожаной тужурке с тремя квадратиками в петлицах…
А в узкой канаве, привалившись спиной к одному ее краю, словно, загулявший казак, лежал старик-хозяин хаты. Рваные пастолы на ногах, синие латаные штаны и какой-то коричневый домотканый полу-пиджак, перехваченный тонким ремешком с набором и узким чеченским кинжалом на нем. Лицо спокойное. Седая борода разметана от плеча к плечу. И под ней, среди редких волос, четыре георгиевских креста на проволочке прицеплены за петлицу. У левого угла рта застыла почерневшая струйка крови…
Нужно было скорее уходить. Теперь было ясно, что четверо новопринятых были красные лазутчики. Двое из них бежали после перестрелки во дворе, один был тяжело ранен Алексеем у калитки, и один остался лежать во дворе убитый. Кто приезжал ночью? Теперь догадывались, что в ту ночь предполагалось нападение на хату. Кто бросил гранату, так и не удалось установить.
На тропинке же произошло, видимо, преждевременное и неожиданное для красных столкновение партизан с разъездом ГПУ, шедшим к хате.
Забрали убитого казака и старика, и поволокли их в глубь леса. Там нашли неглубокую, продолговатую промоину и, положив их туда, привалили обрывами промоины. Рядом похоронили и М-ва. Старик, видимо погиб, попав между лошадьми и в начале столкновения, так как никаких ран на нем не обнаружили. Его просто затоптали…
Теперь пятеро шли пешком, ведя лошадей в поводу, пробираясь среди деревьев. Молчали и из предосторожности, и сильно были подавлены ночным происшествием. Каждый думал свою думу. Мелкий дождь моросил, размельчая лесной грунт. Лошади скользили, цепляясь седловкой за деревья. Хватали губами за оставшиеся кое-где листья. Никто не думал о еде.
Через двое суток, сбросив в овраг седла, подошли к совхозовскому саду и оставили коней возле стогов. Нужно было скрываться. Кони только мешали. Теперь уж не до нападений. Убийство троих гепеушников, видимо наделало немало шума. Казаков, наверное, выследили в дедовской хате. Возможно, разбившийся на две части отряд сбил преследователей с пути. Этим нужно было воспользоваться и поспешно уходить дальше. Пешком уже перешли через линию железной дороги Новороссийск-Екатеринодар.
Долго брели ночами, избегая жилых мест, пробираясь к кубанским плавням, в камыши. Там рыба – можно будет как-нибудь перезимовать. У Тамани их захватил, неожиданно нагрянувший сильный северный ветер, заморозил все лиманы и Кубань так, что реку перешли по тонкому льду.
Через Темрюк пробрались поздно вечером, в темноте, и на рассвете были уже в Курчанских камышах. Здесь и затерялись надолго. Бродили по самым глухим местам, где прятались от стужи зайцы и ожиревшие за лето дудаки, не успевшие улететь.
Более чем за 200 верст тянутся плавни вдоль Азовского моря. От Ахтанизовского лимана, через Курганский, Черный Ерик, Протону, Гусячий, Байсуг – все плавни и камыши. Тишина там. И только камыш едва шелестит, покачивая коричневыми темными султанками. И зимой, и летом тут много мелкого зверя и рыбы. А весной и осенью гомон стоит от перелетной птицы. В апреле тарань и шараны сами в сеть лезут.
Здесь и решили казаки перебыть до лучших дней.
Как-то ночью сидели у костра и вспоминали последний случай на хуторе. Молодой казак, ковыряя камышинкой в углях, проговорил:
– А я думаю, что старик-то тот, кабы не агент был…
Алексей резко ему возразил:
– Не может этого быть! Старый казак, георгиевский кавалер…
– А по-моему… может, – ответил ему казак, почесывая пятерней под папахой. – Вот вы, Алексей Иванович, простой, видать, человек… простите, образованный, а простодушный. Были в тюрьме, в каторге, а нашей-то жизни не знаете… Переменился народ, и казаки тоже… будто кто подменил их… и не узнать! Иной прикинется, будто бы свой, а на самом деле он первейший шпиён. Мы-то ведь среди людей тут жили и очень даже хорошо их знаем… И я вам скажу, что в тюрьме народ, пожалуй, лучше…
– А ты что, сидел, что ли? – спросил его Алексей.
– Да, пришлось с годик пробыть… – ответил казак и продолжал: – Вы вот все нам говорите о казачестве… Это верно… Это надо… А ведь казачество-то кончилось…
– Как кончилось? – удивился Алексей, – где же оно?
– Иде? – спросил казак, прищурившись: – в тюрьме, да в каторге. Там настоящий казак… Туда попали, кто не схотел покориться, вот оно что… Да вот в лесу еще скитаются, как мы в камышах… Да-а!
– А я так думаю, что это все это от нашего непокорства, – неожиданно проговорил из-под полушубка, казавшийся до сих пор спавшим, казак.
– Непокорства? – сказал Алексей.
– От непокорства… Вот в старину, старики сказывают, тоже бунтовались казаки… А почему? От непокорства!.. Вот и Алексей Иваныч говорит, что какая жизнь была при царях… да и мы захватили ее… попробовали… хорошо жилось, верно… да верно не всем. А то чего же было бунтоваться? – сказал казак.
– Так-то давно было, – проговорил кто-то.
– А какая разница?.. Значит, было.
– А чего же ты-то сам в камыши полез?.. Умная голова твоя! Тоже от непокорства, что ли? – громко спросил один.
– От непокорства! Начали хозяйство отнимать… ну, я и стукнул его легонько… убил этого черта… а опосля куда? Известно – в лес. Вот и все… А были такие, что покорились и живут теперя, хучь бедно, а житвут… с женой… с детишками… а мы вон иде! Слышишь, воет? Сигнал тебе подает… значит, и ему холодно… – уже рассмеявшись, закончил казак.
– Ну а если тебе сейчас документы, ушел бы? – спросил Алексей.
– Беспременно!
– Ну и что бы ты там делал?
– Подался бы подаль… и робил бы… Эх! Кажись, так бы и летел домой, поглядел бы хоть маленько на детишек… Поди, не признали бы…
– Да, такого, пожалуй, и не признают, разбегутся… – заметил один из казаков, и, привалившись ближе к огню, закутался покрепче в полушубок.
Прилегли и другие. Костер горел колеблющимся пламенем. На стройной стене камыша прыгали бесформенные черные тени. Вдали завывал одинокий волк. Откуда-то вторил ему другой. Небо серой хмарой опустилось над плавнями.
Долго не мог тогда заснуть Алексей. Происшедшее на хуторе в последнюю ночь, было, действительно, загадочно. Может быть, старик и вывел их прямо на засаду и погиб случайно, а возможно, что и пал жертвой своей преданности казачеству.
Алексей многого не знал, не быв на родине более 13 лет. Не знал он хорошо и того, что сделало время и жизнь с народом. Не знал и того, что, спасаясь от репрессий, шли на службу в административные учреждения. Кто насильно, а кто и добровольно, из личных выгод, надел красно-голубую фуражку. А кто и еще того хуже – стал добровольным доносчиком…
Всю зиму этого года Алексей со своими спутниками прожил в плавнях, все глубже и глубже пробираясь в камыши в поисках укромного места для зимовья. И вот как-то, по едва заметной под снегом тропинке выбрались к одинокому, вросшему в землю куреню, крытому камышом. Далеко от жилья и дорог, в самой гуще камышей, куда летом не пробраться, стоял этот курень на маленьком островке, окруженном водой, теперь замершей. Островок, кроме того, был еще окружен и плетнем. Внутри куреня слышался шум, возня и гомон. Курень был полон домашней водоплавающей птицы. Кругом не было никого.