Вылез хозяин, ударить Ивана хотел. Да тот ручку свою подставил и маленько зашиб турка. Рассердился тогда турок вовсе и полисмена позвал. Ничего не понял Иван, что ему полисмен говорил. Понял лишь, что нужно одежу хозяйскую снимать и турку отдать.
Это на улице-то? При всем честном народе? Вот те и заграница! Хорошо, что у Ивана сподники были, а то бы срамота, ей Boiy…
И пошел Иван к своему полковнику через весь-то город. Турка клянет на все корки. Штанов пожалел бедному человеку, а?..
Пришлось вместе с полковником в Болгарию перебираться. Одному-то боязно после истории с турком стало. В Болгарии в горах на каменоломне устроился. А полковник лавчонку недалеко открыл. Вот тебе и вонючие тряпки. Она, и тряпка-то, добро при умной голове.
Работа Ивану понравилась. Опять же, все русские. И настоящие офицеры были. Кормил хозяин хорошо, коньяк давал. Конечно, ребята по водке скучали. Проработал Иван с год. Вдруг пришла весть ниоткуда, что прощенье всем белым на родине вышло.
«Возвращайтесь, мол, все. Ничего вам плохого не будет. С семьями жить будете. Рабочие руки нужны советской власти. Да и земля ждет своих хлеборобов. Тоскует, что жена без мужа…».
Вот беда! Пошла голова кругом не только у Ивана, а у кого и почище. Сходил Иван к своему полковнику, тот и говорят: «Смотри, Иван, не прошиби. Прощенья никому быть не может. Это есть обман. А заманят… а там и того».
Вернулся Иван в каменоломни, послушался. Поворочал камни еще с месяц. А тут лето кончается. Удалось выйти ему с гор в долину. Мать родная! Богатство-то какое! В горах сидел, знал только, что дичок хорошо в тот год уродился: яблоня, груша, черешня. А тут. Боже, ты мой! Сплошь кукурузные поля! Весна-то не жаркая была, да и лето тоже. Как весной зелена кукуруза. Просо – рукой не достать. Огородина – земли не видно! Свое село вспомнилось. И Неклиновка-то ведь недалеко. Только Черное море переплыть, оно – вот рукой подать, свои степя.
Познакомился Иван с одним болгарином. Тот хорошо жил. Перешел к нему на работу. На хозяйстве-то лучше. Все будто дома. Две дочки у болгарина. Одна старая дева, злая. Ворочает это на Ивана глазищами, что черт, а у того кусок в горло не лезет. А хорошо болгарин жил, двор просторный, все постройки самановые. Два дома, сараи, конюшни, коровник… Да куда-а там. Богатей, одним словом.
Кормил Ивана, как своего. Не только что там баранина или что, а и гусятина шла на стол. Перец моченый, перец соленый, перец сушеный; груши моченые, арбузы соленые. А о свежем и не говори. А вино? Утром кружка, в обед кружка, к ужину кружка. Ну что твой тесть, любезный хозяин, да и только.
Да была у болгарина еще дочка – вторая, лет семнадцати. Тоже пялила глазища на Ивана, и Ивану на грех приглянулась.
– Аз те бичам (я тебя люблю), – говорила Ивану болгарочка.
Частенько Иван встречался с ней, то в виноградниках, то в пшенице, то в кукурузе или еще где-нибудь. Известно – вместе работали. Да дело быстро оборвалось. Старая-то дева приревновала.
Прожил в таком довольстве Иван до самого Рождества. В церкву сходил. Богу помолился. А после ужина болгарин и говорит:
– Помоги мне, Иван. Кто-то в поле повадился, где картофель зарыт. Прорыл дыру и таскает.
Пошли вместе под Святую Ночь вора ловить. Засели в кустах. Болгарин подальше, Иван поближе. Глядь, и вор объявился. Схватил Иван его прямо за шиворот. А тот ему по-русски:
– Отпусти, друг, Христа ради! Жрать нечего! Отпусти… – просит.
В такую-то ночь? Да разве рука поднимется, хотя бы и на чужого. А тут свой – русский. Болгарин хотя и хороший человек, а своего к нему на аркане тащить не дело. Отпустил Иван русского. И шепнул ему: «Бери, только закрывай дыру хорошенько, померзнет картофель». А хозяину сказал:
– Не с руки мне ваших ловить, еще и прибить могут. А вора я отпустил.
Не рассердился болгарин, добрый был человек.
– Больше не придет. Я ему слово такое сказал, – говорит Иван хозяину.
На том дело и окончилось. Занялся Иван снова своей болгарочкой. Да старая дева сделала так, что и видеться больше нельзя было. Ничего никому не сказала ведьма. А стал Иван замечать, что и куски за столом поменьшели, и вино прокисло, и арбуз не каждый день, а гусятина и вовсе исчезла. Она ведь хозяйство вела. Она и прикармливала Ивана. Да только для себя.
Не утерпел Иван:
– Ты что это, так растак, почему харч изменила?
– Женись на мне, тогда и харч хороший будет. А сестру оставь.
Вот так штука! Что же делать?
А пока Иван раздумывал, она его уже и в сарай перевела – к барашкам. «Ремонт, говорит, будем делать. А теперь тепло. Можно и в сарае жить».
Не стерпел Иван и все хозяину высказал. Он на дочь. Дочь на отца. И завелось у них. А старая-то дева возьми да и брякни:
– Иван нас обворовывает. Вместе с ворами картофель таскает. Оттого и вора не поймал. Я заметила, каждый раз дырка по-новому заткнута…
Вот беда, замуж девка захотела! А Иван-то что же, на всех жениться что ли должен? Ну и пришлось уйти Ивану от сытного стола. Плакал болгарин, когда Иван уходил. А болгарочка сунула ему большой оклунок с едой. И зашагал Иван снова по чужой стране. Вертел-крутил. Крутил-вертел, сюда-туда, и наскочил на доброго соотечественника. Тот пожалел Ивана, денег ему взаймы дал…
Зашел Иван к полковнику и все рассказал.
– Не езди, Иван, говорит полковник, – меня послушай!
– По родине стосковался, – отвечает Иван. – Моченьки нету!
Бушует Черное море. Густою хмарою окуталось на ночь. Огромные волны перелетают через борты. Бурно Черное море в марте месяце. Плывет пароход от Варны в Одессу. Шумит море. Бьет его о борты солеными волнами. Мечется пароходик. Катаются пассажиры по заблеванной палубе.
Сидит Иван, к трубе пароходной прижался – все теплее. А перед ним баба – возвращенка чурбаном толстым по палубе катается в одной-то исподней рубахе, ажник глядеть тошно, будто не баба, а свинья какая. Смотрел, смотрел Иван на все, да как рванет сам, едва душу выворотило. Свалился замертво. Так в Одессе и вынесли с парохода, и положили возле пакгауза на Платоновском молу.
Вещи, конечно, украли. Какой-то матросик взялся. Затащил Ивана за штабель и старым брезентом накрыл. Под вечер, когда стемнело, пришел матросик снова и шепчет:
– Приехал ты, братишка, в самый раз. Сейчас аккурат вашего брата в расход начали брать. Тикай ты отсель, пока жисть тебе не надоела еще.
Всхаменился Иван. Куда и болезнь морская девалась.
– А не врешь? – спрашивает.
– Вот те крест! – отвечает матросик и перекрестился.
Ну, такому можно поверить. А говорили, что у матросов Бога нет… Чего только не болтают люди. Выбрался Иван в темноте из Одессы и пошкандыбал в свою Неклиновку – по родной земле. Земля еще голая. Черным чернит на пашнях. Только мало. Больше травой порастает. Дух от нее неподобный идет. Кажись, вот так бы сейчас и начал драть ее плугом, кормилицу.
Кое-как прохарчился Иван дорогой возле порогов убогих хат, да так от хаты до хаты, и добрался до своего Таганрогского округа. Зашел по пути к куму, что в Покровском жил. Постучал. Открыла кума, побледнела: «Ой, лихо мини. Ой, що его робыть? Що робыты? С того свиту людына прыйшла… Не можу я тебэ прыйняты. Не можу, бо боязно. Чоловика мово забралы».
Зашагал Иван дальше. Подошел к Неклиновке, слезу утер. Стук-стук в низенькое окошечко родимой хаты. Отец вышел. Да назад – в хату. И дверь захлопнул. Обошел Иван двор, перелез через плетень. Во дворе старая женщина в навозе копается. Не узнать. Дюже постарела. Мать кинулась к сыну. Обняла. В сарай завела. Засуетилась. Заплакала.
– Нельзя тебе, сыночек, с нами жить. Все село знает, где ты был. Чуть что, попрекают нас со стариком… Жена-то твоя в город ушла. А зачем, про что – неизвестно. Баловать бабенки шибко начали теперь. Слобода, вишь, на все. И на это. А ваших-то, кто прибывает, всех чисто подбирают и гонют, Бог знает куда…
– Так ведь говорили, что рабочие руки нужны России.
– Нужны, сынок, ой как нужны. Вот и забирают, что нужно. Может и не брали бы, кабы не нужны были. Дюже нужны рабочие руки. В Сибири, сказывают, нужны руки-то…
Ничего не понял Иван. Просидел в сарае до вечера. А попозжее и отец пришел. Закурить даже боялись, чтобы соседи не учуяли.
А чуть свет, поклонился Иван отцу-матери до земли, перекрестился на родимую хату, перелез через плетень в леваду и зашагал по мокрой от росы земле.
Родными запахами тянуло от нее. Млела она под утренним солнцем. Ждала своего пахаря. А пахарь брел по ней, как чужой, ногами заплетаясь, с нестерпимой тяжестью. Подошел однажды к Черному морю. Посмотрел пристально на морскую даль.
– Заграница-то вон она. Будто даже видать… рукой подать… Только Черное море переплыть… Эх… ма!
С моря дул теплый южный ветерок, играя с волной.
«Русская мысль», Париж, 23 июля 1952, № 469, с. 6.
ЗаграницейИстинное приключение
Хотелось бы мне, господа, рассказать вам, как я в Италию из России попал. Уже очень мне показалось это интересно, потому раньше-то в Италию только знатные вельможи, да купцы первой гильдии ездили. Любили сыночки вытряхивать отцовские карманы. Мало им места было в России, так еще заграницу ездили! Уж, бывало, другой папаша урезонивает свое детище:
– Не езди, мол, сыночек, трать денежки уж здесь, дома, так сказать. Ну, в ресторан сходи, зеркало разбей или горчицей кому рожу вымажи, а потом плати штраф, хоть 1000 рублей. Все-таки деньги, так сказать, в России останутся, как говорится…
Но не слушались сыночки своих родителей – ездили. Ну и доездились до того, что в России революция приключилась.
«Ах, Италия! Ах, Венеция! Ах, Неаполь! Ах, Флоренция!» вот и доахались, что теперь только и слышно: «Ах, Россия! Ах, Родина».
Я, конечно, господа, таких денег не имел, чтобы заграницу ездить, но однажды купил в России все-таки сапоги с гамбургскими передами за… 20 миллионов рублей. Деньги, как вид