Наконец, оставили гостеприимные лагери и перебрались на частную квартиру. Иван Иванович скучал, Лидия Павловна ходила в кино. Иван Иванович любил театр.
– В кино – и театр, и опера, и комедия. Недорого и по карману. А на театр у нас денег нет и, кроме того, мне к весне нужны новые туфли, – резонно доказывала Лидия Павловна.
Нужно сказать, что Лидия Павловна всегда была очень резонна. И все ее резоны «просто нечем было крыть».
Иван Иванович молчал, но свой план счастливой находки не оставлял, держа его в строжайшем секрете от жены.
И вот, в субботу под Рождество по старому стилю, выйдя из трамвая номер 246, он пошел по темному переулку пинать ногами свои пакеты.
Уже давно его старые мозоли на пальцах ног болели от своеобразного футбола. И даже после одного неудачного удара по кирпичу у него отлетела подметка. И Ивану Ивановичу пришлось выслушать от жены немало хороших речей, содержанию коих позавидовал бы любой экономист. Но футбол продолжался.
В этот вечер, недалеко от своей квартиры Иван Иванович увидел женщину, вынесшую белый узелок средних размеров из дверей нижнего этажа и оставившую его на улице. Сама же скрылась в доме.
– Вот оно самое и есть! – воскликнул Иван Иванович, и с приемами пинкертоновского сыщика прошел мимо узла, не поддав его ногой. Уж слишком ясны были доказательства. Можно было и убить ребенка.
«Хитро придумано. Умница! Замечательно. Родила, выносила и положила у собственной двери. Кто же догадается, чтоб нашлась такая дура, чтоб подбросить ребенка себе под дверь. Все будут думать, что подброшен издалека. Умно сделано».
И Иван Иванович пожалел, что не видел лица женщины. По его мнению, она должна бы быть хорошенькой. Что-то дрогнуло в нем, где-то 30-летней давностью и сейчас же утихло.
А так как женщина долго не возвращалась, и на улице никого не было, он приступил к выполнению своего плана. Прошел несколько раз мимо и, услышав, что в узелке что-то пискнуло, не выдержал и, схватив его, пустился со всех ног своей 70-летней скоростью. И немедленно за ним застучали женские каблучки.
– Хочет знать, кто взял, – подумал Иван Иванович и прибавил паров. Позади тоже прибавили ходу.
Иван Иванович чувствовал погоню, слив в один звук свои шаги с ударами своего сердца.
– Черт возьми! Чего она бежит за мной? Сама подбросила, а теперь бежит. Раздумала? Дура! Нужно было раньше думать, а потом рожать. А то: рожают, потом бросают, а потом бегут за ними…
Иван Иванович от непосильного бега начал задыхаться. Его 70-летнее сердце не выдерживало такой нагрузки. Он сбавил шаг. Тогда и позади сбавили шаг. Иван Иванович снова устремился вперед. Позади каблучки застучали еще энергичнее.
От таких неожиданных перемен аллюра у Ивана Ивановича уже подгибались ноги.
«Ну что, если она меня поймает?» – Ивану Ивановичу уже мерещились карабинеры.
«Бросить, что ли? – уже подумал беглец. – Нет! А вдруг она совсем не его мать и просто так бежит за мной. И ребенком не интересуется и, конечно, не подберет его. Тогда оставленный ребенок может замерзнуть… Еще в тюрьму попадешь. Тут у них это живо. Тоже какая-нибудь, этакая… легкомысленная, с узенькой талией, широкими бедрами, с торчащим подпертым бюстом… и прочими соблазнительными прелестями, черт бы ее брал», злился Иван Иванович на воображаемую мамашу ребенка. В это время в узелке что-то пискнуло.
Иван Иванович ринулся вперед, нежно простонав: «ре-бе-но-чек».
Уже давно миновал он свой квартал, как женские каблучки вдруг смолкли. Тогда Иван Иванович с резвостью, совсем не присущей его возрасту, юркнул в чужую калитку и скрылся во дворе. Каким образом он попал потом к своему подъезду, он так потом и не мог вспомнить: «Отстала», – обрадовался Иван Иванович, пыхтя всходя на лестницу.
Жена его ждала у накрытого стола и волновалась. По ее расчету муж должен был бы давно вернуться.
Неожиданно позвонил звонок. Лидия Павловна отворила дверь, но увидев у мужа в руках незнакомый узелок, отступила назад:
– Что это? Что это в руке? Откуда?
– Это, это… знаешь… подожди… я очень устал, – промямлил Иван Иванович. Лидия Павловна при таком виде мужа не на шутку заволновалась:
– Да что у тебя? За тобой, что, гнались, что ли? Что с тобой? Говори, несчастный.
– Да тут, того, одно дельце приключилось, – ответил Иван Иванович, не глядя на жену, и подозрительно прислушивалась к наружным звукам.
Вдруг он с узелком ринулся в столовую, но наскочив на препятствие, тяжело опустился на стул. Перед ним стояла горой Лидия Павловна:
– Говори, что у тебя там? С ума ты сошел или совсем выжил? Оглядываешься, прислушиваешься. Что, ты украл что-нибудь? Говори! Этого еще не доставало. Господи.
Всякие грехи были у Ивана Ивановича, но все-таки Лидия Павловна считала его честным человеком с общественной точки зрения. А тут она увидела, что с мужем что-то случилось небывалое.
На столе в столовой стоял холодец, горчица, хрен, вино, белый и черный хлеб. Лидия Павловна грустно осмотрела стол и заплакала. Кругом была тишина, не стучали празднично двери квартир, не шлепали по лестнице суетливые шаги, ни смеха, ни говора не доносилось снаружи. У местных жителей были будни. Все спали. В этот момент в узелке что-то громко пискнуло. Лидия Павловна была женщина и не лишенная женских инстинктов.
– Да, что у тебя там?
– Тут… Мать, знаешь… того.
Нужно заметить, что Иван Иванович никогда прежде жену не называл «мать». И такое обращение насторожило моментально Лидию Павловну:
– Откуда ты его взял, и чем мы будем его кормить? Вот еще Божеское наказание, одурел на старости. Открывай, хотя, что ли! А то задохнется он у тебя. Тоже – па-па-ша, нечего сказать. – И Лидия Павловна с осторожностью выхватила пакет из рук мужа.
Но в это время по лестнице кто-то пробежал. Иван Иванович выхватил у не ожидавшей ничего жены узелок и юркнул в уборную. Жена за ним.
– Разворачивай! Что у тебя там? Разворачивай немедленно! – Иван Иванович трясущимися руками развернул узел и отскочил.
В узелке лежала и смотрела удивленно на них хорошенькая, беленькая ангорская кошечка.
– Ко-шеч-ка! – Обрадовалась Лидия Павловна. – Какая прелесть. Вот это приятно. К празднику. Это подарок. Где ты ее взял? – уже совсем миролюбиво щебетала жена, прижимая котенка к нематеринской груди. Она так обожала кошечек.
Иван Иванович, опустив руки вдоль тела, глупо глядел на жену. Он не любил кошек, даже ангорских.
С лестницы позвонили.
– Не открывай, – по-заговорщически прошептал Иван Иванович. Но Лидия Павловна решительно подошла к двери и, держа кошку у груди, отворила дверь. На пороге появилась молоденькая девушка. Увидев котенка, она приветливо улыбнулась Лидии Павловне.
– Вы любите котят? – спросила она.
– О-бо-жа-ю, – простонала Лидия Павловна, поднося котенка к носу.
– Вы меня извините, мадам, я только хотела узнать, кто подобрал котенка. Нам было бы очень неприятно, если бы он попал в жестокие руки. Но теперь я вижу, что он в надежных руках.
Подслушивавший из своего убежища Иван Иванович появился в прихожей уже не с видом трусливого воришки, а с видом героя дня. Он понял, что за котенка ему ничего не угрожает:
– Вы не ошиблись, мадемуазель, котенок, действительно… э… того… попал в хорошие руки.
Девица любезно ему улыбнулась и продолжала:
– Моя бабушка тоже обожает кошечек, но теперь она уже старенькая и не может за ними смотреть. А он такой шалун. Ну, ничего не оставляет в покое. Я же на работе до вечера. Вот мы с бабушкой и решили вынести его на улицу, чтоб кто-нибудь его подобрал.
Иван Иванович в это время ворчал себе под нос, видимо, подбирая наиболее крепкие выражения, которыми он мог разразиться по адресу девицы, когда она уйдет.
Часы пробили двенадцать. Лидия Павловна всполошилась и воскликнула:
– Ах, что же это я! Прошу вас, мадмуазель, в столовую. У нас сегодня сочельник по православному. Не откажите, пожалуйста. Познакомимся.
Вошли в столовую. Иван Иванович был так зол и так голоден, что, несмотря на то, что девица оказалась прехорошенькой, и даже не взглянул на нее. Он обвязал себя салфеткой, налил большую рюмку водки и опрокинул ее в рот. Потом ножом отвалил себе в тарелку громадный кусок холодца, обмазал его горчицей и хреном и принялся уплетать с таким чувством, будто год не ел.
Хреновый запах щипал в носу хорошенькой девицы. Но она из приличия положила себе в тарелку холодца, тоже намазала горчицей и хреном. Положила в ротик и проглотила. На лице появился испуг, потом ужас и крупные капли слез на загнутых ресницах, и пот на лбу.
– Куанте боно, – лепетала она, едва переводя дух и мило улыбаясь, незаметно держа одну ладонь на животе. Ей казалось, что она умирает.
Уходя и подавая ручку, проговорила:
– Вы и кошечку будете кормить этим же?
– Ну, конечно, все, что остается от стола, ей, – гордо сказала Лидия Павловна. (Знай, мол, наших. Мы не по вашему).
– Ой, нет! Я лучше буду вам приносить молочко для нее. А то она может… от… этой пищи… – едва успела выговорить девица и выскочила за дверь.
Супруги переглянулись.
– А, что, если она умрет, то нас обвинят, что мы ее отравили, – промямлил Иван Иванович.
– Не беспокойся. Ничего с ней не будет. Примет свою «пургу» и освободится… но какая миленькая кошечка, – сказала она и потянулась к мужу с поцелуем, кажется, за последние 20 лет впервые с настоящим чувством.
Иван Иванович принял поцелуй, посмотрел безнадежно на потолок, вздохнул и пробурчал:
– Эх! Укатали сивку крутые горки.
«Русская мысль», Париж, 12 января 1955, № 727, с. 6.
Водолазы
Иван Петрович мирно спал на тесном бранде рядом со своей «Гапкой», как он ее унизительно называл, и тянул на себя короткое дипиевское одеяльце, чтобы избавиться от барачного шума и не простудиться.
Иван Петрович высок ростом, достаточно черен, кучеряв, жилист, походка у него развалистая, нос обыкновенный и скверная манера соединять ладони то позади пояса и ниже, то впереди.