— Это правда, мой дорогой Жайер, что в Золотой Замок есть вход из-под земли?
— Правда, Ваше Величество, — подтвердил тот, и при этом ни один мускул не дрогнул на его изборожденном морщинами лице.
— Почему же ты не сказал мне об этом раньше?
— Вы не спрашивали меня об этом, Ваше Величество, — все так же невозмутимо отозвался старый махаон.
— А ты не считаешь, что я должен знать все, что происходит в моем королевстве? Тем более, когда речь идет о главной реликвии нашего народа!
— Это не моя тайна, Ваше Величество, и никто не давал мне полномочий раскрывать ее.
— И ты больше ничего не хочешь мне сказать?
Слегка помешкав, Жайер отозвался:
— Нет, Ваше Величество. Ничего.
— Так, так… А ты, случайно, никого там не подкармливаешь?
Церемониймейстер опустил глаза:
— Да, Ваше Величество.
— Ах, негодяй! — вскричал король, вскакивая с кресла. — Да как ты посмел скрывать от меня, что жив мой родственник, мой родной дядя, которого я всегда считал погибшим?!
— Жив?! — под натиском несправедливых обвинений извечная сдержанность махаона неожиданно отступила, и лицо его исказила гримаса гнева и боли. — Вы называете это жизнью?! Горемычное уродливое существо, которое и умеет-то только, что поглощать пищу, испражняться и испускать зловоние, вы называете своим родственником, своим любимым дядей?! О его существовании не знает даже ваша матушка, о нем не знал и ваш отец… Потому что знание это лишило бы их жизнь радости, как отравило оно мою жизнь. Этот уродец — проклятие и позор королевской семьи, и я уверен, всем, в том числе и ему самому, было бы только лучше, если бы мы умертвили его, как делают все прочие бабочки, когда в семье случается эта редчайшая врожденная патология.
— Почему же вы не сделали этого? — спросил Лабастьер Шестой, холодея при мысли, сколько на Безмятежной погублено несчастных душ и уже догадавшись, что Жайер не знает о телепатических способностях думателя и о том, что тот вполне разумен.
— Так решил ваш несчастный прадед Лабастьер Мудрый, при дворе которого начал свою службу мой предшественник, — объяснил церемониймейстер. — И не мне обсуждать это решение. Мое дело исполнять его. На меня возложено заботиться об этом существе… И я посвятил этому, поверьте, отнюдь не радостному занятию, всю свою жизнь. Я и не женился, лишь боясь того, что отвратительная тайна королевского рода станет известна тем, кого я к себе приближу. Я все ждал, когда же эта тварь издохнет сама, но она оказалась на редкость живучей. Она пережила и вашего деда, и вашего отца, и я не удивлюсь, если она переживет и вас.
— Прости меня, Жайер, — успокоившись, поднялся с кресла полный раскаяния король и, вопреки этикету, подал церемониймейстеру руку. — Я не хотел тебя обидеть. Благодарю тебя за верную службу и обещаю тебе самую высокую награду, которую ты только пожелаешь. Хотя и понимаю, что нет награды, способной возместить тебе все, чего ты лишился ради нас… А сейчас я хочу, чтобы ты проводил меня к нему.
Когда в сопровождении церемониймейстера король спускался в дворцовые кладовые, куда он и Лаан так любили лазать в юности на поиски лакомств, он думал о том, действительно ли уничтожение неспособных к дальнейшему развитию куколок является убийством в полном смысле этого слова. Скорее всего, он все-таки поторопился ужаснуться этому факту.
Ведь в отличие от думателя королевской крови, эти куколки не имеют телепатической связи с миром, они не имеют об этом мире никакого представления, их разум спит и не развивается. И, наверное, действительно, смерть только облегчает участь этих горемычных бессознательных тел.
С другой стороны, возможно, что все это вовсе и не так. Возможно, тех крох знаний, которые достаются куколке-переростку путем обоняния и осязания, достаточно для того, чтобы выстроить в мозгу под хитиновым панцирем некий самодостаточный мир…
Наверное, можно попытаться общаться с ним и какими-либо другими, нетелепатическими, способами. Пытался ли кто-либо когда-либо достучаться до этого разума, прежде чем принять решение об его уничтожении? Действительно ли выяснилось, что куколки-переростки не более, чем бессмысленные тела-инвалиды, или же бабочки в этом вопросе просто пошли по пути наименьшего сопротивления?
Но додумать он не успел. Они прошли кладовые насквозь и уткнулись в тупик. Как ни напрягал король свое ночное зрение, он не смог заметить тут ничего такого, что выдавало бы потайной вход. Однако Жайен, протянув руку, нажал на один из камней стены, и тот провалился внутрь. Церемониймейстер толкнул стену, и в ней со скрипом открылся небольшой дверной проем.
Они ступили во тьму. Но стоило Жайену дверь прикрыть, как помещение, куда они попали, осветилось ровным неярким светом. Это была совсем маленькая комнатка с белыми светящимися стенами, овально перетекающими в пол и потолок. А на стене, противоположной двери, в которую они вошли, имелся матово поблескивающий серебристый круг с сиреневым пятном в форме пятерни бабочки посередине.
— Раньше этот замок подчинялся только отпрыскам королевской крови, — торжественно произнес церемониймейстер. — Но Лабастьер Второй, Мудрый сделал так, что он стал подчиняться моему предшественнику, а Лабастьер Третий сделал его доступным вашему покорному слуге. Положите сюда ладонь, Ваше Величество.
Лабастьер Шестой послушно совместил пальцы руки с рисунком, и стена внезапно лопнула, оказавшись тоненькой перепонкой. Жайен указал рукой на образовавшееся отверстие, и король с благоговейным содроганием шагнул вперед. Церемониймейстер последовал за ним.
Лабастьер услышал за спиной легкий чмокающий звук и обернулся. Загадочная, поражающая воображение хитроумностью ее создателей перепонка двери уже затянулась снова. Но это не вызвало паники в душе короля: посередине серебристой поверхности вновь появилось сиреневое пятно замка, и было ясно, что уйти отсюда не составит труда.
Они прошли по трубе коридора с такими же белыми флюоресцирующими стенами, что и в начале, и добрались до его конца. Тут перед ними открылись раздвижные двери, и они оказались в небольшой кабинке с рядом сиреневых пятен-замков. Все тут выглядело столь нарочито искусственным, что вызывало у Лабастьера самые неприязненные ассоциации. Создавалось впечатление, что бабочкам, изготовившим все это, доставляло какое-то извращенное удовольствие как можно большее отдаление от природных форм и красок.
— Мне кажется, создатели всего этого были довольно неприятными существами, — заметил король. И добавил, имея в виду бесспорно неимоверную сложность спрятанного от глаз, но бесперебойно функционирующего оборудования Золотого Замка. — А если руководствоваться законами Лабастьера Второго, то наши предки были еще и страшными преступниками.
— Скорее всего, так оно и было, — согласился Жайен. — Потому-то ваш прадед и его возлюбленная жена Наан и покинули Землю с тысячами личинок колонистов на борту. Мне никогда не нужно было доказывать, что это не легенда, а истинная правда. — Он указал рукой на одно из пятен: — Положите руку сюда, Ваше Величество. Думаю, вас послушаются и остальные замки, я же могу пользоваться только этим.
Король послушно приложил ладонь, кабинка вздрогнула, и по изменению веса, а затем и по последующей нагрузке, Лабастьер определил, что она быстро опустилась вниз.
Дверцы отворились.
Грузовой отсек космического корабля выглядел еще более отталкивающе. Если верить в то, что когда-то тут покоились куколки колонистов, то нетрудно было понять, что лежали они не менее, чем по сотне в каждой прозрачной ячейке, на которые было разделено все это обширное помещение. Ячейки десятками громоздились одна на другой и ровными рядами стеллажей уходили вглубь помещения.
Жайен повел короля вдоль одной из стеклянных стен. Лабастьер Шестой не успел внимательно рассмотреть окружавший его интерьер, да и не стремился к тому. Зато усиливающийся с каждым шагом резкий незнакомый запах заставил его дышать ртом, а очень скоро, остановившись как вкопанный, он уставился на существо, к которому церемониймейстер подвел его.
Без сомнения это был тот, кто называл себя «думателем». Как ни был Лабастьер готов к необычному зрелищу, но когда он увидел думателя воочию, он, почувствовав приступ тошноты, был вынужден прислониться к гладкой прозрачной поверхности стены. Дурноту частично вызывал и запах, достигший тут максимальной концентрации; но все-таки самым тошнотворным был сам вид этой горемычной твари.
Омерзительным было сходство думателя с куколкой, то есть с ребенком — существом, вид которого обычно вызывает в душе бабочки нежность. Но эта «куколка» была по меньшей мере раза в два крупнее нормальной и имела недоразвитое, безглазое и безухое подобие лица: четко был обозначен поросший шелковистой щетиной морщинистый лоб, имелась некая ротообразная впадина, а по бокам вместо ушей красовались полуприкрытые хитиновыми пластинами щели, напоминающие жабры волосатого угря.
Того, что Лабастьер увидел, было ему вполне достаточно, чтобы убедиться в правдивости сегодняшнего ночного кошмара. Он хотел было сказать Жайену, что вполне удовлетворен и готов возвращаться, когда внезапно в «лице» думателя произошло какое-то изменение.
— Что это с ним?! — спросил Лабастьер, не узнавая собственного голоса.
— Просит есть, — объяснил церемониймейстер. — Учуял мой запах, вот и шевелит жвалами.
В этот миг думатель всем телом еле заметно придвинулся к посетившим его гостям.
— Так покормите же его! — вскрикнул король, непроизвольно отступая.
— Не время, — покачал головой Жайен, и Лабастьеру в его голосе послышались нотки злорадства. — Я кормлю его по строго установленной вашим прадедом инструкции. Возможно, Ваше Величество, это одна из причин его завидного долголетия. А жрать он просит в любое время дня и ночи, когда бы я тут не появился. Через два часа я принесу сюда и разложу перед ним весь его дневной рацион, поделив его на четыре порции. И весь день, ориентируясь по запаху и орудуя брюшными сегментами, он будет переползать от одной до другой кучи, пожирая их и испражняясь…