24
Австрия, 1978
Проливной дождь заглушал завывания сирен, сотрясавшие здание с цокольного этажа до самого чердака. На памяти Агнес, прослужившей в Школе многие годы, такая гроза разыгралась впервые.
Спотыкаясь о длинную юбку, Агнес миновала пустую кухню и, подбежав к центральному входу, удостоверилась, что входная дверь заперта на засов — так распорядился управляющий. Мелькавшие за окнами фонари разом погасли, как только на центральной лестнице зажегся яркий свет. Она взбежала на первый этаж. Сильный ветер разбил стекло, и косые струи дождя заливали коридор. В ту же секунду сквозняк так сильно хлопнул оконной створкой перед лицом Агнес, что та вскрикнула от испуга. Она теряла контроль и над собой, и над ситуацией. Все, что казалось таким незыблемым, трещало под ногами, проваливаясь в бездну. Школа шла ко дну, увлекая за собой и Агнес.
Прокравшись вдоль стены, она высунулась во двор. По стене, за ее спиной, скользили голубые лучи полицейских мигалок. Из громкоговорителя раздавался голос с требованием открыть дверь. Среди незнакомцев, мокнущих на улице под проливным дождем, Агнес узнала Магдалену.
Значит, вот кто их предал, подумала Агнес со злостью. Покорность, с которой та вела себя в последнее время, должна была насторожить: девушка лишь выжидала удобный момент, чтобы предать тех, кто ей доверял. Агнес хотелось закричать, обрушить свой гнев на неблагодарную, но крик утонул бы в шуме грозы.
Две женщины долго смотрели друг на друга с ненавистью, затем Агнес опомнилась.
Ей предстояло выполнить последнее поручение.
Вся мокрая от дождя, она приоткрыла дверь в Ясли. В комнате кто-то был. Она отерла с лица капли, туманившие взор. В темноте, периодически прорезаемой молниями, над одной из кроваток склонилась знакомая фигура. Человек поднял ребенка над головой, словно идолопоклонник. Резкая вспышка на мгновение выхватила из тьмы восторженное выражение его лица. От последовавшего за молнией раската грома задребезжали стекла.
Агнес вздрогнула и перекрестилась. Впервые с тех пор, как ее посвятили в секреты Школы, ей стало по-настоящему страшно.
В замешательстве она прикрыла дверь. Снизу доносились удары: попытки выбить входную дверь приближали развязку. Понимая, что все потеряно, она ухватилась за последнюю надежду, нащупала в кармане связку ключей и бросилась вниз по лестнице. Из подвала потайной ход вел к старым конюшням. Она понимала, что бросает малыша на произвол судьбы, однако это был не простой ребенок.
Кроватка, над которой склонился человек, отличалась от остальных. На ней значился тридцать девятый номер.
25
— К сожалению, специального теста не существует. Диагноз ставится методом исключений на основании физического и психического состояния пациента.
Тереза внимательно слушала, сидя в тесном неудобном кресле на приеме в душном кабинете поликлиники с неестественно ярким освещением. У нее пересохло во рту от желания поскорей убраться отсюда, но страх испарился. Она уже не ощущала ни отчаяния, ни грусти. Только пустоту. Ей хотелось поскорее оказаться дома.
— Так что мы начнем с общих анализов. В любом случае, ты должна понимать, что болезнь у всех прогрессирует по-разному. На ее развитие может уйти как год, так и лет тридцать.
Кармен Мура была ее лечащим врачом вот уже на протяжении двадцати лет. Но Тереза до сих пор не могла взять в толк, почему та употребляла местоимение «мы», когда говорила о чужих неприятностях.
Врач придвинула к ней листок бумаги, ласково потрепав по руке.
— Только сначала подпиши согласие на обработку и доступность твоих данных. Это очень важно, особенно если диагноз подтвердится. Когда тебе потребуется помощь, возможно, ты будешь не в состоянии дать верную информацию. Да и о диабете не стоит забывать.
Тереза кивнула. Дрожащей рукой взяла ручку, протянутую Кармен. Наверное, она была не настолько спокойной, как хотела казаться. Нацарапала на листке нечто отдаленно напоминавшее привычную подпись — кардиограмму своей измученной души, которая виделась Терезе маленькой девочкой со старушечьим лицом, с соплей под носом, растерянной и растрепанной, будто ее ненароком разбудили. Ей как никогда прежде хотелось утешить и полюбить эту девочку, но вместо этого она безучастно смотрела на нее, словно на чужую.
— Давай начнем с анализа крови и мочи. Затем сделаем МРТ. Это позволит нам оценить состояние структур мозга. Через несколько месяцев повторим МРТ и сравним результаты, — продолжала Кармен. — Можно еще сделать КТ, чтобы определить, уменьшились ли полушария. Ты согласна?
Тереза кивнула. Она не услышала ничего нового, но возражать не было сил.
— Ты должна понимать, уж извини за прямоту, что на сегодняшний день лечения не существует.
Тереза впилась ногтями в сумку, лежавшую у нее на коленях.
Наконец-то Кармен произнесла эти слова. После целого часа пустых разговоров.
— Спасибо, что приняла меня в такое позднее время, — сказала Тереза, поднявшись.
— Может, у тебя есть еще вопросы?
На единственный интересующий ее вопрос ответа не существовало. Ей хотелось спросить о жизни, о смерти и о том, что находится посередине. О том, чего она через какую-то неделю, месяц или год может лишиться. Навсегда.
26
Когда звук дверного звонка прорезал ночную тьму, Лючия не спала. Она уже ждала в коридоре, не спуская глаз с входной двери. Разбудивший ее перед этим ночной кошмар прогнал сон. Поэтому она подошла к окну, чтобы посмотреть на падающий снег, и увидела бредущего к дому человека.
В комнате отца что-то упало. Затем, громко выругавшись, он появился на пороге своей комнаты и с выражением полной растерянности, шатаясь из стороны в сторону, подошел к ней. Лючия уловила уже знакомый запах дыма, от которого отец сначала веселел и смеялся без причины, а потом валился с ног где придется.
— А ты что тут делаешь?! — резко спросил он. — Марш в свою комнату!
— Пап, там какой-то человек… — начала было Лючия, но, не дослушав до конца, отец выставил ее в детскую.
— Опять твоя мать забыла ключи.
Лючия видела, как он направился к входной двери, держась за стены, чтобы не упасть. Девочка наблюдала за ним в дверную щель. Отец считал ее странной, потому что она видела призраков, и в последнее время избегал. Однако привидение, звонившее к ним в дверь, было вполне реальным.
В дверь снова позвонили. Коротко, настойчиво.
Когда отец повернул дверную ручку, у соседей пропел петух. По вредной птице, кукарекавшей ровно в четыре утра в снег и в дождь в любое время года, можно было сверять часы. «Если сейчас четыре, то мама должна уже быть дома», — подумала Лючия.
Затем девочка увидела, как незнакомец загородил собой весь дверной проем. Его гигантскую фигуру с головы до пят скрывало пальто. Из наброшенного на лицо капюшона торчала длинная борода.
— Вам чего? Помощь нужна? — спросил отец.
Призрак поднял голову. Его лицо было бледным, как у покойника.
Закрывшись в комнате, Лючия юркнула под одеяло, но потом передумала, на цыпочках подкралась к двери и высунула нос наружу.
Ей было и страшно, и любопытно. Осмелев, она сделала несколько шагов по коридору. Незнакомец вытянул вперед руку с каким-то предметом, бормоча что-то неразборчивое.
— Не понимаю. Нужна помощь? — снова спросил отец, с трудом держась на ногах.
Призрак, наклонив голову, не сводил с него глаз.
— Нуж-на по-мощь? — повторил он, как в детской игре.
Чертыхнувшись, отец попробовал было захлопнуть дверь, но незнакомец ему помешал. Лючия вздрогнула от мощного удара кулака о дерево. Отец замер, не спуская глаз с предмета в руке призрака.
Вглядевшись повнимательнее, Лючия разглядела цепочку.
Наконец призрак отпустил дверь и исчез в тумане, из которого явился. Отец с силой захлопнул за ним дверь.
Когда отец обернулся, Лючия увидела, что он весь дрожит.
27
Тереза разглядывала свет в своей комнате. Не предмет, не отблеск, а именно свет. За последние двадцать четыре часа она хорошо изучила эту пульсирующую субстанцию, которая витает в воздухе, меняет цвет и легким прикосновением заполняет стены и предметы, а затем отступает. Тьма — это черный свет. Накатывающий волнами, как прилив.
Сейчас тьма поглотила ее с головой.
Тереза не спала. Не один час она провела в раздумьях, цепляясь за воспоминания как утопающий за соломинку.
— Двадцатое мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого, — пробормотала она.
Все началось именно в тот день. В день ее рождения. Стала бы она тогда улыбаться, зная, чем все закончится?
Эту историю ей рассказала мама. Когда акушерка взяла Терезу на руки, та, вместо того чтобы закричать, открыла глаза и улыбнулась. Конечно, беззубые десны на сморщенном личике были скорее не улыбкой, а рефлекторной реакцией на первый контакт нежной кожи с воздухом.
Мама, однако, предпочитала думать, что дочери уготована счастливая судьба от рождения. Поэтому и имя ей выбрала созвучное со словом «сокровище» [2]. Тереза так никогда и не решилась ей сказать, что на самом деле оно означает «охотница». Впрочем, «охотницей» она как раз и стала — в каком-то смысле.
«Мамочка, видишь ли ты меня сейчас?» — задалась вопросом Тереза.
Сложив оружие, она забилась в свою нору, чтобы зализать незаживающие раны — настолько глубокие, что трудно и представить.
Тереза давно свыклась с мыслью, что тело ей вечно изменяет. Впрочем, она платила ему тем же. Она привыкла к расплывающимся книзу формам и к морщинистому лицу, на котором не задерживается мужской взгляд. К диабету и скачкам давления, к чувству голода и усталости с самого утра, к боли в ногах в середине рабочего дня и портящемуся с каждым годом зрению. Она смирилась даже со шрамом на животе, который ежедневно напоминал ей о самой большой утрате.
Единственное, чего она снести не могла, так это последней измены. У нее просто не было сил, чтобы в одиночку выдержать такой удар.