Друг Чернова, будущий декабрист Кондратий Рылеев, всячески поддерживал товарища в благородной ярости: «Да как они смеют, эти аристократы! Да кем они себя возомнили!» Подзуживаемый Рылеевым Константин отправил обидчику сестры вызов на дуэль.
Екатерина Владимировна, узнав об этом, кинулась на прием к Остен-Сакену и пожаловалась на «этих Черновых». Тот вызвал на ковер Пахома. Старому военному приказали разрешить дело мирным путем, то есть сообщить, что отец сам отказался выдать дочь за Владимира. Пахом, не желавший дуэли с участием сына, немедленно выполнил указание начальства.
Казалось, пожар удалось погасить. Однако в обществе немедленно поползли слухи, что Новосильцев струсил и уклонился от дуэли «с помощью дражайшей матушки». Молодой человек этого стерпеть никак не мог и теперь сам вызвал подпоручика на дуэль. Константин в ответ написал Новосильцеву письмо, в котором заверил, что не имеет к оскорбительным слухам ни малейшего отношения. Владимир поверил и отозвал вызов на дуэль.
И вот здесь-то свою темную роль в этой истории сыграл Кондратий Федорович Рылеев. Для вольнолюбца поединок Новосильцева и Чернова был столкновением двух миров – мира «заевшейся» аристократии и мира «униженных и оскорбленных». Рылеев был уверен, что дуэль может быть полезна для революционного дела. Кондратий Федорович, не давая огню погаснуть, написал Новосильцеву оскорбительное письмо, а затем убедил Чернова снова отправить обидчику вызов. После этого дуэль стала неизбежной.
На окраине Лесного парка в Петербурге 10 сентября 1825 года собрались шестеро молодых людей: секунданты полковник Герман, подпоручик в отставке Рылеев, ротмистр Реад и подпоручик Шипов, а также два дуэлянта – Константин Чернов и Владимир Новосильцев.
Стреляться должны были насмерть. Противники должны стреляться с дистанции в восемь шагов, приближаясь к барьерам, установленным на расстоянии в пять шагов. Если при первом выстреле не удалось получить «результата», следовало перезарядить пистолеты и продолжить поединок.
Перезаряжать оружие не потребовалось. Когда над мирным осенним лесом прогремели два выстрела и развеялся сизый дым, секунданты увидели лежащего навзничь Чернова – пуля попала ему в голову, а также смертельно раненого в печень Новосильцева.
Владимира немедленно доставили домой, к матери. Екатерина Владимировна, по свидетельствам, «закричала так, как не может кричать человек», затем в буквальном смысле принялась рвать на себе волосы. Послали за знаменитым доктором Арендтом. Графиня пообещала врачу 1000 рублей, если он сможет вытащить сына с того света. Тщетно. Владимира Новосильцева не стало 14 сентября 1825 года.
Единственным «победителем» поединка стал Рылеев. Кондратий Федорович и его Северное тайное общество устроили из похорон Чернова первую в Российской империи политическую манифестацию. Участник вспоминал:
«Решено было, когда Чернов умер, чтобы за его гробом не смело следовать ни одного экипажа, а все, кому угодно быть при похоронах, шли бы пешком, – и действительно страшная толпа шла за этим хоть и дворянским, но все-таки не аристократическим гробом – человек 400. Я сам шел тут. Это было что-то грандиозное».
Смерть Константина была представлена как очередное злодеяние «угнетателей», для которых сын простого военного служаки – лишь расходный материал.
Друг Пушкина Вильгельм Кюхельбекер написал суровые стихи:
Клянемся честью и Черновым:
Вражда и брань временщикам,
Царя трепещущим рабам,
Тиранам, нас угнесть готовым!
Рылеев потирал руки.
А в это время в опустевшем доме сидела «Черная графиня» – так стали называть Екатерину Владимировну Новосильцеву после того, как она надела траур по сыну – черное одеяние, похожее на саван. По просьбе Екатерины Владимировны при бальзамировании сердце ее сына удалили и поместили в серебряный сосуд. Этот сосуд она частенько держала в руках.
Не захотев быть свекровью Пахомовны, графиня потеряла самое дорогое, что у нее было.
Мадам Новосильцева более никогда не сняла траура. Дальнейшую жизнь она посвятила религии и благотворительности, стремясь искупить свою вину. Неподалеку от места роковой дуэли графиня построила церковь, получившую сразу два названия: неофициальное – Новосильцевская и официальное – Князь-Владимирская (в честь святого равноапостольного князя Владимира).
Екатерина Владимировна щедро помогала обездоленным, сиротам и бедным, но ее душа все равно не находила покоя. «Я убийца моего сына, помолитесь, владыко, чтобы я скорей умерла» — так графиня говорила митрополиту Филарету, службы которого постоянно посещала. Но Господь не дал ей скорой смерти.
Через десять лет после трагедии, в 1835 году, скончался муж Новосильцевой, который винил ее в гибели сына. Екатерина Владимировна приняла в своем доме внебрачных детей супруга, всячески им помогала.
Благотворительная деятельность графини была огромна: ни одна знатная дама не сделала для бедных столько добра, как Екатерина Владимировна. Она кормила сирот, помогала обездоленным матерям-одиночкам с жильем, создала знаменитую Новосильцевскую богадельню, расположенную рядом с Владимирской церковью в Лесном парке. Нищий люд знал: если нужна помощь, надо идти «к Новосильцевым».
Екатерина Владимировна Новосильцева скончалась 19 октября 1849 года в почтенном возрасте 78 лет.
Она прожила долгую жизнь, чтобы вымолить у Бога прощение за то, что из-за ее гордыни и амбиций была растоптана любовь и погибли два юноши. Простил ли ее Господь? Кто знает…
Ну а что же Пахомовна? В 1832 году, 24 лет от роду, Екатерина Чернова влюбилась в красавца-военного Николая Михайловича Лемана, который позднее дослужился до звания генерал-лейтенанта. Вышла замуж, родила четырех девочек и четырех мальчиков. Счастливо прожила со своей семьей до глубокой старости.
«Выпороть Наталью!»
«Кнута не жалей!» – кричали в толпе. Обливающуюся слезами девицу в красивом пышном платье вывели на Васильевский остров, где уже был готов эшафот – неказистое сооружение из черных досок. Глашатай императрицы быстро зачитал приговор: «Приказываю за дерзость в отношении Ее Императорского Величества, за участие в заговоре и за распространение порочащих Ее Императорское Величество слухов выпороть Наталью».
Палач, ухмыляясь, подошел к несчастной. Затрещала под его руками легкая, пахнущая дорогими духами ткань. Толпа радостно загудела, заулюлюкала – нечасто чернь могла увидеть, как экзекуции подвергают знатную даму. Чтобы было сподручнее пороть Наталью, помощник палача схватил ее за руки и поднял себе на спину.
«Секи!» – кричали собравшиеся. Особенно надрывались женщины, для которых красота и горделивость Натальи были как кость в горле.
Взметнулся кнут и со свистом опустился. Раздался крик. И непонятно было, Наталья то крикнула или же пролетающая мимо петербургская чайка…
В семье генерал-поручика, любимца Петра I, Федора Николаевича Балка 21 ноября 1699 года случилось пополнение. Его молодая супруга, Матрена Ивановна Балк, урожденная Монс, разрешилась от бремени очаровательной девочкой, назвали которую Натальей.
Родители малышки были настоящими «птенцами гнезда Петрова». И Федор, и Матрена происходили из безродных иностранцев, ищущих счастья в суровой и холодной России. Балк возвысился, завоевав расположение Петра I воинской доблестью, Матрена, одна из самых известных уроженок Немецкой слободы, оказывала государю иные услуги. Так, помогла царю добиться благосклонности своей сестры, Анны Монс. Кроме того, по утверждению секретаря посольства Саксонии при русском дворе Георга-Адольфа Вильгельма фон Гельбига, Матрена Ивановна и сама на протяжении некоторого времени была метрессой Петра.
Петр привечал Матрену до того момента, как стало известно, что та помогала не только ему в амурных делах с Анной Монс, но и Францу Кенигсеку. Государь, влюбленный в Анну до безумия, церемониться с ее сестрою не стал, бросил Матрену в тюрьму на три года. Малышка Наталья все это время воспитывалась в Немецкой слободе в доме своего деда Иоганна Георга Монса.
Матрену освободили, но приказали отправляться в недавно отбитый у шведов город Эльбинг в Восточной Пруссии к мужу Федору Балку, коменданту местной крепости с гарнизоном в 200 человек. В Эльбинг привезли из Москвы и маленькую Наташу.
Жизнь в прусской глуши тяготила Матрену, однако именно здесь она познакомилась с Мартой Скавронской, метрессой Петра I и будущей царицей Екатериной I Алексеевной. Екатерина исключительно благоволила Матрене, в первую очередь потому, что та организовывала ей встречи со своим братом, Виллимом Монсом, в которого царица крепко влюбилась.
Екатерина поспособствовала тому, что в 1711 году двенадцатилетнюю Наталью Балк включили в свиту царевны Екатерины Иоанновны, племянницы Петра I и сестры будущей императрицы Анны Иоанновны. В 1716 году она сопровождала Екатерину Иоанновну во время ее поездки к супругу, герцогу Мекленбург-Шверинскому Карлу Леопольду.
Наталья возвратилась из-за границы и тут же была выдана Петром I за Степана Васильевича Лопухина, бывшего почти на 20 лет старше ее, двоюродного брата опальной царицы Евдокии Федоровны, которую его величество заточил в Суздальско-Покровский монастырь еще в сентябре 1698 года.
Наталья не испытывала к Степану Лопухину ни малейшей симпатии. Вот как о чувствах супруги к себе писал впоследствии сам Лопухин:
«Петр Великий принудил нас вступить в брак; я знал, что она ненавидит меня, и был к ней совершенно равнодушен, несмотря на ее красоту».
Степан Лопухин внешне сохранял полную лояльность государю, но за пазухой носил камень. Неприязнь к Петру сформировалась еще в детстве, когда царь начал громить род своей супруги, Евдокии Лопухиной.
Вскоре после женитьбы Степана на Наталье Балк началось расследование дела царевича Алексея, ставшее серьезным ударом по семье Лопухиных.