Зимой 1717 года сыграли пышную свадьбу с приглашением всего цвета русской аристократии. Присутствовал, конечно, и государь, который глаз не отрывал от дочери князя Кантемира – черноглазой красавицы Марии.
«Хороша молдовенька», – отпивая свое любимое красное французское вино «Эрмитаж», сказал Петр Алексеевич на ухо сподвижнику Павлу Ягужинскому. Конечно, государь в тот же день мог добиться благосклонности «молдовеньки», но по какой-то причине не стал этого делать.
Как выяснилось, романтическую атаку на Марию Петр Алексеевич отложил на потом. В декабре 1718 года по приказу государя Павел Ягужинский организовал первую ассамблею. Всем родовитым дворянам с женами и дочерьми было приказано явиться на императорский бал.
Князь Кантемир прибыл с юной супругой, но Петра представительство этой семьи не устроило. «От кого дочку прячешь?» – нахмурился государь. Дмитрий Константинович, заикаясь, принялся объяснять, что Марии нездоровится. Император не поверил и приказал Павлу Ягужинскому, денщику Татищеву и доктору Блюментросту отправиться во дворец Кантемиров и провести тщательное расследование здоровья княжны: а ну как девица «злостно избегает увеселений государевых»?
Вот как писал об этом Иван Ильинский, учитель Марии Дмитриевны:
«Павел Иванович Ягужинский с доктором Лаврентием Лаврентьевичем Блументростом да с Татищевым приезжали осматривать княжну: в правды ли немогутне могут, понеже в воскресенье в сенате не были».
Выяснилось, что княжна и правда больна – простуда. Император сменил гнев на милость, но строго-настрого приказал Марии бывать в свете. Да и сам стал все чаще захаживать в дом князя Кантемира.
Зимой 1721 года старый знакомый Дмитрия Константиновича, граф Толстой, сделал все, чтобы дома у Кантемиров находилась только Мария и слуги. Вскоре туда прибыл 49-летний Петр I. Побеседовав с девушкой немного о незначащих вещах, пригласил Марию в опочивальню. Отказать та не посмела.
Дмитрий Кантемир, узнав о романе дочери с императором, сильно обрадовался, это сулило ему немалые преференции. Жена царя Екатерина Алексеевна (до принятия православия Марта Скавронская) уже не радовала Петра, отношения с 21-летней жгучей молдавской красавицей были для него глотком свежего воздуха.
В начале 1722 года князь Иван Долгоруков просил руки Марии, но последовал отказ: княжна к тому моменту уже была беременна. Очевидно, от государя.
В августе того же года Петр I и Екатерина Алексеевна отправились вместе с русской армией в Персидский поход на Северный Кавказ. Мария со своей семьей находилась в свите императора.
В пути молодой женщине нездоровилось, она вместе с мачехой Анастасией Трубецкой и братом Антиохом осталась в Астрахани на государевом рыбном дворе, где для семейства выделили отдельное помещение.
Вскоре у княжны Марии начались преждевременные роды, она разрешилась от бремени мертвым младенцем мужского пола. Французский посол Жак де Кампредон 8 июня 1722 года отправил своему королю депешу, в которой однозначно высказался о том, что друзья Екатерины «помогли» Марии «выкинуть» дитя.
Темное дело свершили два человека – лейб-медик Екатерины Алексеевны Георгий Поликала, грек по происхождению, и все тот же посол России в Константинополе, приятель Дмитрия Кантемира Петр Андреевич Толстой. Кстати, Поликала, до того как попасть к Екатерине, был личным врачом Толстого.
Историк XIX века Леонид Николаевич Майков писал:
«Толстому не впервой было играть двойственную роль: сближая княжну с Петром, он в то же время хотел быть угодным Екатерине; несчастная княжна оказалась его жертвой, хрупкою игрушкой в его жестких руках. Теперь супруга Петра могла быть покойна; опасность, которой она боялась, была устранена».
Неудачные роды дочери сильно расстроили и даже подкосили здоровье князя Кантемира, Дмитрий Константинович начал крепко хворать. Семье пришлось переехать в свое орловское имение Дмитровку, где 21 августа 1723 года бывший молдавский господарь, действующий русский сенатор и тайный советник скончался в возрасте 49 лет.
Государь, так и не получивший от Марии Кантемир сына, перестал искать с нею встреч.
Обезопасившая себя Екатерина была официально коронована Петром в императрицы весной 1724 года. Новоявленная царица тут же отблагодарила Толстого, убедив мужа даровать ему графский титул. Впрочем, уже осенью отношения Петра и Екатерины сильно испортились: государыня не на шутку увлеклась молодым Виллимом Монсом, что стало для царя тяжелейшим ударом.
Приказав отрубить Монсу голову, Петр возобновил отношения с Марией Кантемир. Их встречи продолжались вплоть до смерти Петра в январе 1725 года в возрасте 52 лет.
Забеременеть во второй раз от императора молдавской княжне не удалось, как выяснилось – к счастью. Несмотря на то, что Петр Алексеевич не успел назвать преемника, престол перешел к его жене Екатерине Алексеевне.
После смерти императора Мария Дмитриевна слегла. Болезнь была настолько сильной, что 25-летняя женщина даже составила завещание в пользу любимого брата Антиоха. Майков писал:
«Пока сенат обсуждал вопрос о наследстве умершаго господаря, княжну Марию снова постигла тяжкая болезнь. Нравственною причиною ея были, очевидно, те треволнения, какия ей пришлось испытать в последние годы. Внимание Петра, возобновившееся после его разрыва с Екатериной из-за Монса, возродило честолюбивыя мечты в сердце княжны; но неожиданная кончина государя нанесла им внезапный решительный удар».
К счастью, завещание не понадобилось: Мария Кантемир поправилась и переехала из Орловской губернии в Санкт-Петербург. Жила тихо, при дворе не появлялась. Положение женщины во времена Екатерины I вполне соответствовало понятию «опала».
При Петре II и особенно при Анне Иоанновне Мария пользовалась большим почетом. Анна Иоанновна сделала ее своей фрейлиной, подарила землю у Покровских ворот в Москве. На выделенном участке Кантемир возвела по проекту архитектора Трезини два великолепных дома.
В свои 30 лет Мария все еще считалась завидной невестой. Так, к ней посватался грузинский царевич Александр Бакарович, но получил вежливый отказ. Отказала княжна и сенатору Федору Васильевичу Наумову. Кажется, после императора Мария не желала знать других мужчин. В 40-е годы главным мужчиной в ее жизни стал младший брат Антиох Кантемир, один из главных русских поэтов того времени.
В письмах к брату в 1744 году Мария все чаще высказывала желание постричься в монахини. Антиох отвечал с раздражением:
«О том вас прилежно прошу, чтоб мне никогда не упоминать о монастыре и пострижении вашем; я чернецов весьма гнушаюсь и никогда не стерплю, чтоб вы вступили в такой гнусной чин, или буде то противно моей воли учините, то я в век уже больше вас не увижу. Я желаю, чтоб по приезде моем в отечестве, вы прожили всю жизнь со мною и в доме моем были хозяйкою, чтоб сбирали и потчивали гостей, одним словом – чтоб были мне увеселением и спомощницей».
Такое, вполне достойное и благородное будущее видел для сестры Антиох Дмитриевич. Светлым мечтам не суждено было сбыться. Увы, 31 марта 1744 года 34-летний Антиох скоропостижно скончался в Париже. Мария с огромными трудностями и приключениями доставила тело брата в Москву и похоронила рядом с отцом в нижней церкви Николо-Греческого монастыря.
Последние свои годы Мария Дмитриевна посвятила, как сказали бы в наше время, благотворительности. На собственные средства строила церкви, монастыри, помогала бедным и болящим.
Летом 1757 года Мария Дмитриевна сильно заболела и составила завещание, согласно которому значительную часть ее средств следовало потратить на строительство женского монастыря в Марьине, а также на раздачу бедным. Многочисленную недвижимость княжна отписала братьям и сестрам как от родной матери Кассандры Кантакузен, так и от мачехи Анастасии Кантемир (во втором браке Гессен-Гомбургской).
Мария Кантемир тихо скончалась в возрасте 57 лет 9 сентября 1757 года. Похоронена в Николо-Греческом монастыре рядом с отцом и братом.
Так сложилась судьба женщины, на которую обратил благосклонное внимание сам император, но, к счастью для Марии, это не закончилось для нее так фатально, как для многих других девушек и женщин.
Девочка в корзинке
«Что там, открывай скорее!» – торопила Елизавета супруга. Ей следовало бы догадаться, что корзинки просто так к дверям не подкидывают. Хотя грушами или яблоками вполне мог кто-нибудь поделиться от щедрот своих: начало октября, урожайный год…
Антип Григорьевич, который был подогадливее супруги, скрепя сердце снял с корзинки лоскутное одеяльце. Елизавета вскрикнула и отшатнулась, схватившись за голову. Там лежал ребенок.
Нижегородский театральный парикмахер Антип Григорьевич Стрепетов 4 октября 1850 года обнаружил на крыльце своего дома корзинку с младенцем. Это была крошечная девочка, едва живая: ночи стояли холодные, бедный ребенок подвергся длительному переохлаждению.
Стрепетов немедленно отправился за доктором, а его супруга, Елизавета Ивановна, тем временем всячески пыталась отогреть малышку. Слаженные и быстрые действия супругов спасли девочке жизнь.
Всю жизнь ее тело напоминало о тех трагических обстоятельствах, при которых у четы Стрепетовых появилась дочь. Непропорционально сложенная, болезненная, с малыми физическими силами никогда она не забывала о своем «корзиночном» прошлом.
Антип и Елизавета Стрепетовы были людьми небогатыми, но во второй раз бросить на произвол судьбы ребенка, и без того едва не погибшего, они никак не могли. После некоторых раздумий Антип Григорьевич стал девочке приемным отцом, а Елизавета Ивановна – приемной матерью.
Найденыша окрестили в одной из церквей Нижнего Новгорода. Назвали Пелагеей, Антип Григорьевич дал ей свою фамилию и отчество. Так она стала законной дочерью и получила шанс прожить обывательскую жизнь. Но все же приняли ее в семью не простые мещане.
Детство Пелагеи прошло за театральными кулисами. Пока ее отец делал артистам замысловатые прически, мать выступала на сцене: Елизавета Стрепетова была талантливой певицей, обладательницей яркого сопрано. Когда-то она была крепостной генерал-лейтенанта Дмитрия Дмитриевича Шепелева, служила в созданном им театре. За выдающийся дар Шепелев дал певице вольную, помогал деньгами, покровительствовал.