– Куда ты идешь?
– Бог его знает.
– Береги себя, – сказал он, и слезы залили его лицо.
– Не плачь, миленький, – Марьяна притянула его к себе и обняла. – Ты герой, ты смелый. Герои не плачут. Герои говорят: Марьяне надо уйти, но она скоро вернется. А ты еще влюбишься в Нашу и не захочешь уходить со мной.
На первый взгляд трудно было оценить свойства новой женщины, но он сразу разглядел, что она более ухоженная по сравнению с Марьяной.
– До самого скорого свидания! – сказала Марьяна и поцеловала его в лицо. Этим и завершилась церемония передачи.
Хуго сидел на своем месте и плакал. Наплакавшись вдоволь, он уснул и не услышал, как дверь чулана открылась и снова появилась Наша.
– Я принесла тебе суп и котлеты.
– Спасибо, – Хуго поспешил встать.
– Спал?
– Да.
– Тебя звать Хуго, верно?
– Верно.
– Это особенное имя. В первый раз такое слышу.
– В моем классе был еще один мальчик по имени Ху го.
– Это еврейское имя.
– Наверное, я не знаю.
Наша внимательно смотрела на него, и Хуго чувствовал, она его изучает.
– Как тебе тут в чулане? Не холодно?
– Теперь уже нет. Весна ведь, правда?
– И не скучно тебе?
– Я размышляю или фантазирую, – не стал скрывать он.
– И это помогает от скуки?
– Очевидно, – выразился он словом, которым любила пользоваться учительница математики.
– А ты знаешь, чем занимаются в этом месте?
– Не совсем.
– Марьяна тебе не рассказала?
– Нет.
– Мы об этом еще поговорим, – сказала она, и тонкая улыбка мелькнула на ее губах.
Хуго знал, что это был экзамен. Сдал ли он его? Хуго уже отметил для себя сдержанность Наши. Речь ее немногословна. В основном вопросы и ничего о себе самой. Марьяна по сравнению с ней просто кипит и бурлит.
Весна была теперь в полном разгаре. Сквозь щели проникал запах скошенной травы и цветов. Снаружи сияло большущее солнце. Коров вели на пастбище, и это незамутненное благолепие только усиливало его тоску по Марьяне. Лишь теперь он почувствовал, насколько она ему близка. В десять часов Наша появилась в двери чулана с кружкой молока в руках.
– Как спал? – спросила она деловито.
– Спал хорошо, было не холодно.
– Что делал?
– Размышлял.
– О чем размышлял? – продолжила она допрос.
– О Марьяниной судьбе.
– О ее судьбе? – удивилась она.
– Я не знаю, как еще это назвать.
– Ты по ней скучаешь?
– Точно.
– А если так, почему не сказать: „Я скучаю по Марьяне“?
Это было первым замечанием, которое он от нее услышал.
Она закрыла чулан и начала прибирать в комнате. Ему слышны были ее движения, размеренные и сдержанные. Марьяна ненавидела мыть пол и менять простыни. Она по большей части пренебрегала чистотой, за что не раз получала выговоры.
Хуго уже обратил внимание на то, что по ночам Нашины гости не отпускают ей замечаний и не сердятся на нее, а ее голоса почти не слышно. Посещения заканчиваются по-деловому, без церемоний и без криков, как это было у Марьяны.
С тех пор как Марьяна ушла, ему стало тяжело писать в тетрадке. Хуго кажется, что ему не хватает слов и что он скрывает правду. Ему очень хочется описать все, что творится у него в душе, особенно его тоску по Марьяне, но он боится, что маме это не понравится.
С тех пор как Марьяна ушла, он не был в ее комнате. Теперь территория поделена: Наша в комнате, Хуго в чулане. Разговаривает она сдержанно, порой до безразличия. Порой позволяет себе смешок, но никогда не повышает голос. И все же у нее с Марьяной есть нечто общее: Наша тоже иногда говорит о себе в третьем лице.
– Сегодня Наша устраивает проверку комнаты и проверку тела, – сообщила она.
Хуго хотелось спросить, что это означает, но он устоял перед соблазном и не спросил. В отличие от Марьяны она тщательно убирает комнату и долго моется.
Ближе к вечеру она принесла ему суп и котлеты и спросила:
– Что делал?
– Ничего, – сказал правду Хуго.
С тех пор как Марьяна оставила его, страхи нападают на него со всех сторон. Ему трудно погружаться в размышления или фантазии. Каждая мысль тут же обрывается. Сохранившиеся в памяти картины тоже не такие яркие, как бывали прежде. Утром перед его глазами возникла Фрида, зажатая в кузове грузовика и машущая широкополой шляпой, она как будто покидала этот мир с саркастическим смехом. Хуго хотелось вернуться и попристальнее вглядеться в эту картину, но пелена страха закрыла ее от его взора, и он снова видел только грузовик, набитый безликими людьми, которых как будто должен поглотить густой туман.
– Почему ты не читаешь? – уколола она его, сама не желая того.
– Мне трудно сосредоточиться, – не стал скрывать он.
– А ты пробовал?
– Даже не пробовал.
– Евреи любят читать, разве не так?
– Папу и маму было прямо-таки не оторвать от чтения.
– Мой дедушка был священником. Он говаривал: „Учитесь у евреев, они народ Книги. Не бывает еврейского дома без библиотеки“.
– У нас большая библиотека, – к нему на мгновение вернулась гордость прошлых дней.
– И что случилось с книгами?
– Дома нет никого.
Наша разговаривает медленно, слушает внимательно и тщательно выбирает слова. Ее взгляд сосредоточен, чтобы не упустить ни движения, ни звука. Иногда Хуго кажется, что она расставляет вокруг него ловушки, чтобы он попался в них или упал.
Он старается изучить движения ее тела, вслушивается в ритм речи, но его усилия не ведут ни к чему, кроме как к следующему заключению: „Наша странное существо. Кто знает, что за тайну она хранит в своей душе“.
– Тебе не тяжело жить в этом чулане? – снова удивила она его.
– Я привык.
– Ты сильный парнишка.
– Я еще ничего такого не сделал, чтобы меня так называть.
– Сделал, сделал.
Каждый день она оставляет ему нагруженное неявным смыслом слово или непонятную фразу. Хуго запоминает их и долгое время перекатывает в уме туда-сюда, пока не устанет.
Хуго уже заметил, что Наша не говорит о своих родителях или сестрах. Несколько раз она упомянула о дедушке, и было понятно, что ее привязанность к нему была долгой и сильной. При каждом упоминании его имени она прибавляет: „Да простит он меня“.
Из-за постоянного прислушивания к Наше и наблюдения за ней стерлись черты Марьяниного лица, но не запах ее тела. Ночью он увидел ее посреди цветочного луга, пьяную и веселую, она поднимала руки к небу и громко благодарила: „Спасибо Богу, что освободил меня из тюрьмы. Теперь Марьяна принадлежит самой себе, только себе, и никто не прикажет ей, что делать“. И тут же она упала на колени, сложила ладони, закрыла глаза, перекрестилась и стала молиться.
Пока она молилась, появилась мама. На ней было длинное пальто, из-за которого она казалась ниже ростом, лицо ее было белым и изнуренным. Она понаблюдала за Марьяниной молитвой, затем опустилась на колени рядом с ней и ожидала, пока та кончит молиться. Когда она закончила, мама спросила ее:
– Марьяна, что ты тут делаешь?
Услышав этот вопрос, Марьяна съежилась и сказала:
– Я не виновата, что меня уволили.
– А где Хуго?
– Не беспокойся, он в хороших руках, лучших, чем мои.
– Все еще ищут евреев?
– Сейчас доносчики рыщут по всем закоулкам. Им платят за каждого еврея.
– Я вижу, евреи – товар, пользующийся спросом. Как Хуго себя чувствует?
– Он очень подрос с тех пор, как ты оставила его. Он теперь во всех смыслах юноша, в которого легко влюбиться.
– Боже милостивый! – не сдержалась мама.
– О чем ты беспокоишься? Школа жизни – это такое заведение, которым не следует пренебрегать.
Сон прервался, и Хуго пробудился. В отличие от Марьяны Наша умеет организовывать свою жизнь. После ночи, проведенной с гостями, она спит часов до трех дня. После этого прибирает в комнате, моется, натирается ароматическими мазями, и когда она появляется ближе к вечеру, выглядит спокойной и ни на что не жалуется. Иногда Хуго замечает на ее лице недовольные морщинки или улыбку, отмеченную сдерживаемой болью, но большей частью она спокойна или безразлична. В отличие от Марьяны она не обнимает и не целует его, не осыпает похвалами и не называет ласковыми именами.
Иногда она просит Хуго вымыть пол и убрать в ванной. Комната, которую он продолжает называть Марьяниной, изменилась до неузнаваемости. Теперь здесь нет картинок, нет бутылочек на комоде и на тумбочках и нет маленьких примет не слишком добросовестной уборки.
В те короткие минуты, что Хуго проводит в Марьяниной комнате уже не как гость, а как прислужник, в его памяти встают открытое Марьянино лицо и проведенные бок о бок с ней ночи. Острая тоска переполняет его. Накануне Наша сказала ему:
– Ты должен прибраться в чулане. Нельзя жить в таком беспорядке.
В основном в чулане Марьянина одежда: халаты, платья, блузки, туфли, корсеты, лифчики и шелковые чулки. Марьянины вещи – это тоже Марьяна. В негустой темноте чулана они продолжают дышать и без нее.
Каждый предмет одежды придавал ей иную форму. Цветастые платья и блузки освещали ее лицо и пробуждали в ней радость, а черные и серые – добавляли угрюмости к той, что уже гнездилась в ней. Не раз она жаловалась на тесные ей корсеты и лифчики. Шелковый чулок она натягивала, вытянув ногу вперед – движение, которое он полюбил с первого раза, как увидел его. Есть одежда, которую она долго не использовала, и запахи улетучились из них, но большинство вещей хранят ее запахи. Хуго подносит их к своим ноздрям, и Марьяна словно оживает. Он долго сидел и разбирал вещи. Был бы шкаф, Хуго разложил бы их по полкам, но раз уж его не было, то он складывал на скамью.
Хуго показал Наше, как он прибрался, и она осталась довольна. Это удовлетворение не выражается восторгами. Если она довольна, то говорит „годится“ или „отлично“. В отличие от Марьяны она держит свои чувства при себе и не выказывает их. Когда Хуго хвалит ее платье или прическу, она без всяких эмоций говорит: „Очень мило, что ты заметил“.