Их учитель немецкого, прочитав слабое или небрежно написанное сочинение, говорил:
– И это все мысли, что пришли тебе в голову? Ты добился успеха: ни одного достойного слова. Хорошо бы этого сочинения вообще не существовало. В будущем не подавай мне таких сочинений. Лучше напиши сверху или снизу листа: „Я еще не достиг уровня мыслящего существа“.
Зима продолжалась, набирала силу, покрывая поля и дома толстой снежной пеленой. Снова стало холодно, но на этот раз тревожиться не следовало – Хуго спал с Марьяной, каждую ночь укутанный теплотой и мягкостью. Как и все, они спят допоздна. Иногда во сне она притягивает его к себе. Хуго уже знает, что нужно делать.
– У меня еды осталось на четыре дня, – не забывает Виктория предупреждать обитателей дома. – После этого можете хоть стенки жевать.
Теперь каждая минута дорога, и женщины это знают. Они выпивают, играют в карты, рассказывают о своих похождениях и исповедуются друг другу. Хуго видел, как одна из женщин стояла на коленях возле иконы, крестилась и молилась. Во время трапез Марьяна выводит его из чулана, и он сидит со всеми. Это веселая и оживленная компания, которая посреди зимы внезапно получила отпуск. Они получают удовольствие от общества друг друга и делают что им вздумается.
– А теперь пусть Хуго рассказывает, – остановила одна из них поток болтовни.
– Чего ты хочешь от него, он еще подросток.
– Он с нами уже полтора года, интересно же, что там у него в голове вертится.
Марьяна вмешалась и сказала:
– Ни о чем другом ты думать не можешь, все об одном и том же.
– Двенадцатилетние уже знают, что такое грех.
Хуго внимательно слушает и получает удовольствие от их острословия, нахальства и проницательности. Он уже отметил, что между их мыслями и разговорами нет большого различия. Они рассказывают обо всем, что их радует или огорчает, хотя и не одним и тем же тоном.
Повторяющиеся угрозы Виктории, что припасы подходят к концу, уже их не пугают. Одна ей сказала:
– Хорошо хоть, что ты не геенной огненной нас стращаешь.
– Я-то стращаю, да что толку в этих угрозах, если уши заложены.
– Не беспокойся, когда-нибудь и мы вернемся в лоно религии.
– Наверное, я не сподоблюсь дожить до такого дня.
– Мамаша, нельзя терять надежды.
– Вы только поглядите, кто говорит, – ответила Виктория, делая странное движение головой.
Слово „Бог“ тут не редкость. О нем не раз разгорались споры, и чувство подсказывает Хуго, что если бы в зал вошел священник или монах, женщины упали бы на колени, замерли на местах или взмолились об отпущении грехов. Он слышал, как одна из них пространно объясняла:
– Бог в каждом месте, нет такого места, где бы Его не было, Он даже здесь присутствует, на этой помойке. Это мы от Него отдалились, а не Он от нас.
– Ты не права, я все время о нем думаю, – ответила другая.
– Кабы ты все время о нем думала, не была бы тут.
– Я тут потому, что нет у меня выбора.
– Это отговорка. Это нам ты можешь рассказывать, а не Господу. Господь знает в точности, что правда, а что вранье.
При этих словах женщина замолкла, но ненадолго. Внезапно она разразилась слезами. Услышав ее плач, вокруг нее собрались товарки и сказали:
– Да не слушай ты ее. Ты ведь ее знаешь. Недостатки она ищет у других, только не у себя.
Внезапно появилась мадам. Со времени ухода сторожа со своего поста она стала осторожнее и больше никому не угрожает. Она красивая женщина и могла бы быть здешним женщинам матерью. Она говорит по-украински и уснащает свою речь немецкими словами. Ее появление поразило Ху го.
– Как поживают мои девчата? – обратилась она к присутствующим.
– Мы без работы и ведать не ведаем, что с нами будет. Может, посоветуешь, что делать? Ты нам мать, – сказала одна женщина помоложе, которая порядочно выпила, но не опьянела.
– Посоветовать? Я? Вы жизнь знаете получше меня.
– У нас не было времени на раздумья, трое мужчин за ночь кого хочешь могут отупить.
– Не преувеличивай, было много ночей, когда ты спала одна и тебе даже подавали завтрак в постель.
– Что-то я такого не помню.
– У меня все твои свободные ночи записаны.
– Любопытно, мое тело их не помнит.
У мадам твердые взгляды: „Профессия есть профессия. Если ты выбрала эту профессию, нечего видеть в этом наказание, неудачу или черт его знает что еще. В каждой профессии есть свои недостатки и свои маленькие удовольствия“. Что касается мужчин: „Есть мужчины – дикари, которых нужно ставить на место, но большинство относятся к женщине по-доброму“.
– Когда ты в последний раз спала с мужчиной? – нахально спросила ее одна из женщин.
– Я мужиков знала, когда тебя еще на свете не было, – не осталась мадам в долгу.
– Может, когда-то они и были добрые, только не сейчас.
– Человек не меняется, каким был, таким и будет.
Мадам не скрывает от них, что чересчур мягкие и утонченные девушки ей не требуются.
– Даже в нашей профессии можно соблюдать манеры и достоинство, но для этого нужно не быть бесхребетной.
Хуго возвращается в чулан и говорит себе: „Я обязан записывать все, что со мной происходит, чтобы всегда помнить, что я видел и слышал. Мама это прочитает, содрогнется и скажет: „Боже милостивый!“, но папа это воспримет добродушно. Странности и двусмысленности всегда его забавляли. Он скажет: „Похоже, Хуго уже не тот, кого мы знали. Он возмужал раньше своего времени, и что, будем его за это наказывать?““
Угроза повисла в воздухе и ощущается за каждой трапезой. Продуктов осталось только на два дня, а потом каждая из женщин будет предоставлена сама себе. Заведение закроется, и оно и к лучшему. Русские не знают жалости. Над каждым, кто сотрудничал с немцами, устроят судилище на городской площади. Эта угроза, которую Виктория не перестает повторять дрожащим голосом, не производит на женщин впечатления. Они поглощены предоставленной им свободой и говорят:
– Владыка небесный, который заботился о нас до сих пор, продолжит это делать и дальше.
– Уж эта Его забота…
– Нельзя быть неблагодарными, мы не голодали и не дрожали от холода.
– Ага, нас всего лишь давили.
На каждое слово и на каждую фразу следует ответ. Бывают разногласия, но не ожесточенные споры. Хуго сидит и всматривается в них: лицо каждой имеет свое особенное выражение. Они не выглядят унылыми или подавленными, а стараются использовать предоставленную передышку. Они часто говорят о себе в третьем лице – так они чуть-чуть отдаляют себя от той жизни, которую ведут. Не раз он слышал:
– Я себя ненавижу.
– Так ступай в монастырь и там не будешь сама собой.
– Эта идея не так плоха, как раньше казалось.
– С трудом представляю себе, как ты умерщвляешь свою плоть.
Когда Хуго один в чулане, он вспоминает их лица и видит каждое из них по отдельности. Иногда ему кажется, что уже годами знаком с ними, но лишь сейчас они сбросили со своих лиц покрывала. Внезапно он пожалел о том, что мама не может его понять и ему приходится скрывать от нее эти сильные ощущения. А вот дядя Зигмунд, подвыпивший и веселый, внушает семейству:
– Насчет Хуго не беспокойтесь, он получает отличный урок. По алгебре и тригонометрии экзамен сдали и позабыли, а хорошо, что он уже в раннем возрасте увидел жизнь в ее неприкрытой наготе. Увертки да отговорки, которые чуток приоткрывают, а два чутка прикрывают, еще никому не принесли пользы. Пришло время перестать обманывать и себя, и окружающих.
На следующий день Хуго вошел в зал, и что же он увидел? Все женщины стоят на коленях, а напротив них на стуле водружена икона Иисуса. Виктория стоит возле коленопреклоненных женщин и читает вслух, а они повторяют:
– Иисусе милостивый, прости нам наши прегрешения. Из-за множества грехов и нечистоты не видели мы Тебя. Ты милосерден и творишь добро, не забудь Твоих дочерей и не оставь их тонуть в болоте греха. Спаси нас в милости своей.
Окончив, Виктория громко велела:
– Встаньте, девушки! Теперь и отныне вы соединились с Господом нашим Иисусом. Отвернитесь от зла и творите добро, и не забывайте даже на миг, что мы пепел и прах и существуем только благодаря душе, принадлежащей Всевышнему. Отныне и впредь нет больше торговли плотью, а только Царствие Небесное.
Лицо Виктории было бледным, но глаза горели огнем, и по ней было видно, что слова были не ее собственные, а это кто-то говорил ее устами. Женщины поняли, что не требуется ни комментариев, ни споров, а нужно принять ее слова во всей их простоте.
Марьяна, не принимавшая участия в церемонии, застыла в оцепенении. Происходившее в зале не было похоже на молитву. Это было мощное движение души. И весь вечер они пили и распевали народные песни и церковные гимны. Предостережения Виктории, что чрезмерная выпивка есть грех и нужно превозмочь этот соблазн, не оказывали действия.
Тем временем одна из женщин набросилась на Кити. Та была поражена, а женщина обрушивала на нее удары и кричала:
– Тебе запрещено здесь находиться, тут тебе не место, ты как заноза у нас в теле!
Кити не раскрыла рта, даже когда кровь заструилась по ее лицу.
Прошло какое-то время, прежде чем женщины осознали ужас происходящего, а когда осознали, бедняжка уже лежала на полу без сознания. Долгое время ее пытались привести в чувство. Наконец Кити открыла глаза и спросила:
– Что случилось?
Пораженные женщины, стоявшие вокруг нее на коленях, хором ответили:
– Ничего не случилось, слава богу. Ничего.
И все вздохнули с облегчением.
Сын сторожа тайком пробрался в дом и принес новость: немецкая армия в панике отступает, а русская армия ее преследует. В свое время он приходил сюда, и папаша запускал его в одну из комнат. Все пугались и вскрикивали при виде его. Он был свирепым не только с виду. Раз отец привел его в Марьянину комнату, а Марьяна со страху закричала: „Иисусе, спаси меня!“ Он попытался справиться с ней, но она впала в истерику и неистовство. В конце концов он плюнул на нее, сказав: „Даже шлюхой ты быть не способна“.