– Марьяна чересчур занята собой и забывает, что у нее есть чудный паренек. Нам нужно научиться видеть хорошее. Моя бабушка говаривала: „Мир полон добра, и жалко, что глаза его не видят“. А ты свою бабушку помнишь? – в который раз удивила она его.
– Дедушка с бабушкой живут в Карпатах, у них там небольшое хозяйство, и мы к ним приезжаем в летние месяцы. Жизнь в Карпатах так отличается от городской. Там часы по-другому тикают, и стрелки у них другие. Утром выходишь погулять, а возвращаешься вечером. И так каждый день.
– Дедушка и бабушка религиозные?
– Дедушка молится каждое утро. Он закутывается в талит так, что его лица не видно. А когда бабушка молится, она прикрывает себе лицо обеими руками.
– Я рада, что ты с ними виделся.
– Там все так красиво, очень тихо и покрыто тайной.
– Есть вещи, которые мы видим и не понимаем, но со временем они проясняются. Я рада, что ты видел, как твои дедушка и бабушка молятся. Когда человек молится, он близок к Богу. В детстве я умела молиться. С той поры много воды утекло.
Они поднялись на ноги и тронулись дальше. Из пригородных селений вдоль главной дороги слышался рев танков и приветственные возгласы жителей. Они отошли подальше и пробирались по талому снегу. Его ботинки промокли, и Хуго пожалел, что оставил вторую пару в чулане.
Снова ему представился чулан, Марьянина комната и зал, где собирались молодые женщины. Долгие проведенные там дни теперь виделись ему как бы принадлежащими его внутреннему потаенному миру, который как-нибудь в будущем проявится ему во всех деталях – а пока что заперт за семью замками.
– О чем ты задумался?
– О чулане и о твоей комнате, – не стал таиться от нее он.
– Лучше бы позабыть о них. Для меня это был тюремный карцер. И люди, и стены там только омрачали мою жизнь. Спасибо Богу, что вызволил меня из этой темницы и дал мне тебя.
Пока они пробирались по снегу, Марьянино настроение переменилось, и она сказала:
– А ведь ты меня позабудешь. Вырастешь, у тебя будут другие интересы, бабы будут за тобой бегать. А меня будешь вспоминать как странную женщину, повстречавшуюся на твоем жизненном пути. Ты в жизни преуспеешь, в этом я не сомневаюсь. Твои большие успехи не оставят тебе даже минутки, чтобы спросить себя, что за Марьяна такая была со мной в заведении и в чистом поле.
– Марьяна, – осмелился прервать ее он, – я всегда буду с тобой.
– Так говорят для приличия.
– Я люблю тебя, – сказал он прерывистым голосом.
– Ну-ну.
– Я пойду с тобой, куда бы ты ни пошла, пусть в твоем сердце не останется ни тени сомнения.
Марьяна усмехнулась и сказала:
– Тут нет твоей вины, миленький, это такая уж мерзкая человечья натура. Человек состоит лишь из плоти и крови, он раб сегодняшнего дня с его нуждами. Когда у него нет дома, и нет у него еды, и нет у него живой души, он делает то, что и я делала. Я могла быть прачкой или прислугой в доме у богатеев, но только почему-то я пошла в эти, как их называют, заведения. В заведении ты уже не ты, а кусок плоти, который переворачивают, выворачивают, щиплют, а то просто кусают. К концу ночи ты измучен, изранен и хоронишь себя на дне колодца под названием сон. Теперь ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?
– Я пытаюсь.
– Марьяна не любит слово „пытаюсь“. Либо тебя понимают, либо не понимают. „Пытаюсь“ – это слово избалованных, которые не умеют принимать решений. Слушай, что Марьяна тебе говорит: не говори „я пытаюсь“, а делай!
День, начавшийся с чистого яркого неба, внезапно стал облачным, и сильный ливень обрушился на них. В поисках дерева, под которым можно было бы укрыться, они обнаружили пустой крытый амбар, и Марьяна, пребывавшая в приподнятом настроении, немедленно провозгласила:
– Господь оберегает простаков. Господь знал, что нет у нас дома, и припас для нас крышу над головой.
Марьяна нечасто молится, зато частенько объявляет, что есть Бог на небесах, а раз есть – то нечего страшиться, и если настигнут тебя неприятности, припомни свои деяния и прими горести с любовью.
В Марьяниной вере нет последовательности, и не раз перед лицом лишений ее обуревает отчаяние. Раз он обнаружил ее бьющейся головой об стену и горько стенающей:
– Зачем я на свет появилась? Во имя чего я понадобилась на этом свете? Только чтобы служить подстилкой для солдат? Если для этого, лучше мне умереть.
Сейчас ее настроение было приподнятым, она распевала, шутила и называла евреев добрыми и нежными созданиями, чью жизнь перековеркали запутанные умствования.
– Даже Зигмунд, пристрастившийся к рюмке не хуже украинца, даже он не умел отряхнуться от самокопательских мыслей и сказать себе: „Сейчас я не размышляю, сейчас я повинуюсь зову сердца“. Не раз я умоляла его: „Зигмунд, скажи во весь голос, что есть Бог на небе, ты не представляешь, как хорошо тебе от этого станет“. А он на это только разражался хохотом, как будто услышав какую-то чушь. Ни разу не согласился признать, что есть Бог. А все повторял: „Откуда ты знаешь? Вот если представишь мне хоть одно маленькое доказательство, тогда начну веровать“. „А душа? – повторяла я. – Душа-то разве не говорит тебе, что есть Бог?“ И что же он на это отвечал? „Существование души тоже нуждается в доказательстве“. Вот я и говорю: евреи жить не могут без доказательств.
Но ты, миленький, уже знаешь, что в доказательствах нет нужды. Нужно только душу наладить в верную сторону. Вера – дело простое и правильное. Если будешь верить в Бога, увидишь много прекрасного. И еще одно – не употребляй слова „противоречие“. Зигмунд иногда говорил мне: „В твоих словах есть противоречие“. Я любила каждое слово, выходившее из его уст, но только не это. Все время я пыталась выбросить из его головы это странное слово, но он стоял на своем. Я надеялась, что, может, хоть под градусом он поймет и скажет, что есть Бог. Только напрасно старалась.
Эти обрывочные воспоминания не печалили их. Они занялись любовью, как будто лежали в широкой двуспальной кровати, а не в заброшенном амбаре. Хуго снова уверил ее, что всегда будет с ней, в радости и в горе, в любом месте.
– Скоро твоя мама придет и заберет тебя от меня.
– Война еще не кончилась.
– Война кончится скоро, и с Марьяной сделают то же, что сделали с евреями.
– Ты преувеличиваешь, – позволил себе возразить он.
– Верное предвидение – это не преувеличение. Верное предвидение показывает тебе, что будет. Нужно быть настороже и прислушиваться к нему. Не волнуйся, миленький, Марьяна не страшится смерти. Смерть не так ужасна, как ее изображают. Ты переходишь из этого мира в иной, лучший. Правда, есть высший суд, но чтоб ты знал, на этом высшем суде принимают в расчет не только дела, но и намерения, понимаешь?
Дождь, еще недавно казавшийся зловредным и зарядившим надолго, вдруг перестал. Солнечные лучи снова пробились сквозь облака и осветили раскинувшиеся вокруг широкие и плоские поля. Одинокие деревья посреди них выглядели, как забытые дорожные знаки из другого времени.
Потом Хуго уснул. Последние Марьянины слова он уже едва слышал. Он спал и видел много снов, но из всего увиденного не запомнил ничего, кроме маминого лица. Мама в их аптеке была целиком погружена в попытку расшифровать поданный ей рецепт. Время было полуденное, незадолго до закрытия. В такой час в аптеке обычно полно покупателей. Папа находился в соседней комнате и готовил лекарство для одного из них. Эта картина, знакомая Хуго до последней детали, порадовала его. Он ожидал, что мама узнает его и удивится. По-видимому, она на самом деле узнала его, но не обращала на него внимания. Хуго долгое время стоял и поражался такой медлительности. Наконец он решил, что, раз его не замечают, пойдет он себе восвояси.
Солнце зашло, и снова встал мучительный вопрос: где ночевать? Марьяна постучалась в несколько дверей, но никто не пожелал приютить их на ночь. В трактире ее тут же узнали и принялись издеваться и проклинать ее. Марьяна не смолчала, обозвала их распутниками и ханжами, измывающимися над слабыми.
– Придет время, и оно не за горами, когда Господь призовет вас к ответу. Распутство и ханжество Бог не прощает, одно наказание на другое накладывает.
Снова они были в глубине тьмы. Марьяна нагрузилась коньяком и кричала во весь голос:
– Я люблю ночь! Ночь лучше людей и их домов!
Хуго поспешил набрать хвороста, разжег костер, поставил миску на огонь и положил в костер несколько картофелин.
Они доели остатки сыра и колбасы, и Марьяна погрузилась в мечтания:
– Я жду не дождусь дней, когда всего у нас будет вдоволь, нищета нам не пристала. Я вижу перед своими глазами маленький дом, огород, фруктовый сад. Станем доить корову, а резать ее не будем. Бóльшую часть дня станем проводить в саду, а вечером вернемся в дом и разожжем печку. Я люблю, когда печка горит, а в ней языки пламени пляшут. Вот и все, больше ничего не надо. Ой, забыла самое важное – ванну. В нашем доме должна быть ванна, без ванны и жизнь не в жизнь. Часа два-три в день мы обязаны проводить в ванне. Вот какой жизни я ожидаю. А ты как думаешь?
Так они провели первую часть этой ночи.
После полуночи, уже изрядно окоченев, они нашли пустой трактир, хозяин которого согласился пустить их на ночь. Марьяна была пьяна и не переставая восхваляла хозяина. Но тот не слишком впечатлился ее похвалами и потребовал платы за ночлег. Марьяна протянула ему купюру, но он настоял на добавке. Она добавила и попросила одеяло. Ступни у Хуго были холодны как лед, и Марьяна с силой растерла их. Наконец они обнялись и так уснули.
Проснувшись рано утром, они тут же тронулись в путь. Пасмурный день лучше затхлого чулана, решила Марьяна. На счастье, они нашли дерево с развесистой кроной и сразу же принялись разжигать костер.
Снег таял и обнажал черную землю, прятавшуюся под ним всю зиму. Из труб подымался жидковатый дымок, и утро было мирным и безобидным. Тем утром Марьяна была особенно красива.