– Все будет хорошо, – пообещали они хором, сладко улыбаясь.
На этот раз ладонь на его висок положил каждый со своей стороны.
Видимо, на придумывание очередных впечатляющих декораций Близнецы на этот раз решили усилий не тратить – в их состоянии это было, в общем-то, неудивительно. Сильвенио все еще чересчур отчетливо помнил, каким возбуждением от них повеяло, прежде чем он оказался здесь.
«Здесь» было жарко и пусто. Тьма, до того во всех предыдущих кошмарах ползущая за ним по пятам, теперь равнодушно покоилась двумя непроницаемыми стенами по обе стороны от пыльной дороги, простиравшейся от горизонта до горизонта. Точно над дорогой, зависнув навечно в точке полуденного зенита, в сером небе плавилось бледное, будто выгоревшее от собственного жара солнце, поливавшее бесплодную даль липким тяжелым зноем. Дорога в его свете казалась грязно-желтой.
Поначалу царила неестественная тишина, и Сильвенио просто шел вперед, напряженно поглядывая на молчаливо взиравшие на него черные стены, достигавшие, похоже, самого неба. В этот раз темнота не говорила с ним на разные голоса, не взывала к нему из глубины, не шептала и не завывала его имя. Ему даже оставили его воспоминания – большая редкость. Сильвенио подумал было, что зря так сильно боялся, раз уж Близнецы сейчас явно менее сосредоточены на нем, чем друг на друге, – но тут же одернул эту мысль. Они просто не могли оставить его в покое. Они слишком любили доводить свои иллюзии до совершенства.
Потом в душном горячем воздухе медленно начало разливаться неясное гудение. Сильвенио вжал голову в плечи, заозирался, но тьма продолжала оставаться пугающе неподвижной, как и вся остальная местность в виде прямой, как стрела, желтой дороги. Источник гудения обнаружился минутой позже, когда Сильвенио приблизился к рою каких-то мелких мошек, с громким жужжанием кружащихся в паре метров над дорогой. Мошки вопреки обыкновенному поведению насекомых при его приближении не разлетелись испуганно в стороны, а потянулись стайкой за ним. Часть из них облепили его руки и плечи и почему-то ни в какую не желали отцепляться, даже когда он неловко попытался их согнать. Через какое-то время ему встретилась на пути еще одна такая же стайка, присоединившаяся к первой. Потом появилась и третья. Сильвенио остановился было, размышляя, не лучше ли будет повернуть назад, раз уж дорога тянулась в обе стороны, но, естественно, когда он оглянулся – уже догадываясь, что увидит, – третья плотная стена мрака уже замыкала желтую дорогу, отрезая путь обратно. Впрочем, эта третья стена тоже не двигалась и вроде бы не собиралась его преследовать, значит, его ожидало что-то новое. Пожав плечами, он снова двинулся вперед.
Мошки вскоре начали липнуть к лицу. Как и в каждом кошмаре, этот не оставался постоянным: в нем, как и во всех других, присутствовала некая нарастающая величина. Только теперь этой величиной было количество мошек, и если сначала Сильвенио мог просто не обращать на них внимания, то по прошествии некоторого времени из-за них стало трудно идти: насекомые пытались залететь в рот или в ухо, садились на глаза, заползали под одежду, вызывая неприятную щекотку на коже. Он попробовал остановиться и подождать, пока они улетят сами. Бесполезно – мало того, что улетать уже прицепившиеся к нему явно не собирались, так еще и новая стайка мошек подлетела к нему сама. Не желая тем не менее топтаться на месте в качестве удобной приманки, он все-таки двинулся дальше, так как больше ему ничего не оставалось.
Неладное он заметил слишком поздно. Когда он почувствовал первый укус и в недоумении посмотрел на свою руку, вместо мошек на его локте уже сидели несколько довольно крупных пауков. Он стряхнул их – и обнаружил, что они успели прогрызть в рукаве неровную дыру, сквозь которую просвечивала бледная кожа. Пока он рассматривал эту дыру, начали превращаться и другие прилипшие к нему мошки, и он ощутил сразу несколько новых паучьих укусов.
Сильвенио побежал.
Пауки и не думали падать. Они цеплялись за одежду и кожу, прогрызая на бегу ткань, вонзали в него челюсти и острые мохнатые лапки. Еще не слишком больно – однако стряхнуть их уже не представлялось возможным. Еще одна партия навязчивых мошек бросилась ему прямо в лицо, мешая смотреть по сторонам, пока их сородичи один за другим превращались в пауков и каких-то ярко-красных жуков. Сколько-то копошилось в его волосах, но большая часть уже ползала по телу, кусая и щекоча. В основном они разъедали даже не саму одежду, но швы, на которых она держалась, причиняя тем самым двойное неудобство: швы были расположены, как назло, возле самых чувствительных мест.
Сильвенио в панике побежал втрое быстрее, как будто за ним снова гналась тьма, хотя это было не так.
И, конечно, рано или поздно это должно было случиться из-за закрывающих весь обзор мошек: он споткнулся. И упал.
Он неловко растянулся на дороге – его колени тут же намертво вросли в землю. Следом, стоило ему попытаться встать, вросли и руки – так, словно бы никогда и не существовало у него ничего ниже запястий, словно бы он сам всегда рос из этой пыльной бесплодной земли. К тому времени куртка и штаны, выданные ему когда-то очень давно, с десяток вечностей назад, Гишем, уже валялись позади погрызенными кусками бесполезной ткани. Насекомые теперь облепляли черно-красными движущимися потоками все его тело, похожие на новый обтягивающий костюм – так их было много. И становилось все больше и больше. До этого дня Сильвенио даже представить себе не мог, что нечто, настолько похожее на природное явление, на живых созданий, может оказаться настолько страшным. Мошки продолжали слетаться на него отовсюду и превращаться в жуков и пауков, исследующих его вдоль и поперек. Толпами набивались в рот, хотя Сильвенио отчаянно мотал головой и изо всех сил сжимал губы и стискивал зубы – это не особенно помогло, потому что красные жуки полезли ему в нос: в какой-то момент ему просто пришлось открыть рот, чтобы не задохнуться. Он чувствовал привкус пыли на их хитиновых панцирях и колючих волосках, ощущал, как они деловито утаптывают его слизистые и язык, кусают его за десны, скатываются по горлу в пищевод. Насекомые пытались лезть и в глаза – вновь пришлось зажмуриться – и в уши. Он слышал их шорохи. Он слышал, как скребли волосатые лапки по кожному покрову. Они забирались… внутрь.
Тсс, только не кричи. Сейчас тебе кричать нельзя, – упредил его порыв знакомый мелодичный голос, единый из двух. – Иначе они умрут.
В то же мгновение до того непроницаемые стены по обе стороны дороги стали прозрачными. Полчища насекомых схлынули с его лица, позволяя открыть глаза. За завесами темноты, теперь похожими на черное стекло, он увидел людей. Они его, впрочем, явно не замечали: кто-то спал прямо на земле (на полу?), кто-то листал какие-то бумаги, кто-то мирно разговаривал – он не слышал о чем. Один человек играл на скрипке, еще двое что-то чертили на больших исписанных формулами листах. До Сильвенио смутно доносились только отзвуки далекой мелодии.
Вот тебе девять человек, чьими сознаниями мы можем управлять. Они все находятся под нашим контролем в реальности, и сейчас мы создали небольшую общую сеть, соединяющую нас с тобой и с ними одновременно. Самое смешное – они даже не подозревают, что сейчас происходит. Они не видят и не слышат тебя – пока. Однако если ты закричишь, застонешь, заплачешь, пусть даже очень-очень тихо, как ты умеешь, – то они тебя услышат, потому что мы усилим любой звук, поступающий с твоей стороны. А когда они тебя услышат – мы убьем их. Тех, кто попробует прийти на помощь через сознание, как-нибудь отзовется – мы убьем в первую очередь. Тех, кто останется равнодушным, сочтя это за галлюцинацию, – чуть позже, но все равно прикончим. Но… – Голос резко смягчился, интонации стали почти утешающими, как будто этот голос принадлежал родителю, успокаивающему плачущее дитя, или любовнику, помогающему возлюбленной. – У тебя есть выбор. Ты можешь в любой момент – абсолютно любой! – прекратить все сам, стоит тебе лишь попросить. Если ты попросишь, все тут же закончится. Правда, в этом случае это будет равносильно добровольному шагу в так пугающую тебя темноту: мы будем считать, что ты все-таки сдался. После всего того, через что ты прошел. Ты ведь знаешь, что тогда будет, правда? Выбор за тобой, малыш. А пока… а пока мы позабавимся.
Копошение жуков, замерших на все время речи Близнецов, возобновилось с новой силой. Пауки тоже стали еще активнее, еще настойчивее. Мошкара все слеталась и слеталась, и Сильвенио совсем скоро оказался полностью погребен под горой насекомых. Сильвенио судорожно дергался, пытался вырваться или хотя бы стряхнуть их, но вросшие руки и колени ограничивали его движения. Он молчал. Тысячи и десятки тысяч тварей населяли его снаружи и внутри: он ощущал каждое их движение. Мириады маленьких острых ножек разрывали верхние слои эпидермиса и слизистых, и его уже давно тошнило, ему хотелось кричать и рыдать от собственного бессилия, потому что они проникали в самые интимные места, и это было чересчур даже для него, повидавшего уже благодаря Аргзе так много, это было омерзительнее всего, что ему довелось пережить, – но он молчал, молчал и давился вместе с пауками беззвучными всхлипами.
Только, как оказалось, это еще было не самое страшное, что его ожидало.
Самое страшное началось, когда бесчисленные насекомые начали пожирать его изнутри.
Он почувствовал себя деревом, сплошь наполненным термитами от корней до макушки. Насекомые грызли все, до чего могли добраться: вены, капилляры, кости, мышцы, хрящи, внутренние органы. Добрались и до артерий, и Сильвенио упал лицом вниз, истекая кровью, – к сожалению, все жуки и пауки прекрасно обходились без воздуха, продолжая грызть его даже тогда, когда их затапливало. У него начались обширные внутренние кровоизлияния; от боли, ужаса, нехватки воздуха и усиливающейся тошноты он ослеп и оглох, и им овладело вдруг спасительное, блаженное безразличие ко всему происходящему. Он уже не видел, как они возятся черно-красной живой массой в заливающей желтую дорогу серебряной крови, как они прогрызают себе путь наружу, как появляются на его теле сквозные дыры, как от него остается один остов – который тоже исчезал довольно быстро.