Заходим в заново отстроенный Музей Сычуани. В нем добротные коллекции керамики, бронзы, произведений буддийского искусства, в том числе из Тибета. Не оставили без внимания и «антикварный рынок» Сунсяньцяо по соседству. Там тоже пыльно, идет стройка, торговцы сидят прямо на земле, прижатые к бетонным плитам. Собственно антиквариата почти нет, но попадается хорошая каллиграфия. Народу мало. На лестнице надпись по-английски, выражающая заветную мечту китайской души: «Beware not to meet» (в смысле «Не стукнетесь лбом о притолку»).
На следующий день на трех джипах покидаем Чэнду. Сначала направляемся в местечко Саньсиндуй километрах в 30 от сычуаньской столицы. Здесь есть музей бронзовых предметов, которые далекие предки сычуаньцев отливали в изрядном количестве еще в середине 2 тыс. до н. э., в одно время с расцветом династии Шан на равнине Хуанхэ. Маски божественных предков, соединяющие в себе черты человека, духа и зверя, отлиты с большим мастерством и – за редким исключением – по одному образцу. Особенно поражают их выпученные, квадратные глаза, иногда даже с выставленными наподобие перископа (всевидящими?) зрачками. Рядом стоит высокое, три с лишним метра в высоту мировое древо с солнцем и райскими птицами в его ветвях. И, несмотря на выдающееся искусство безвестных литейщиков, полное отсутствие письменных свидетельств. Неизвестно даже, как называлось это древнейшее на территории Сычуани – а может, и всего Китая – царство или протоцарство. Неизвестно, как оно погибло. Согласно одной из версий – вследствие сильного потопа. Во всяком случае память о нем бесследно выветрилась. Остались разве что квадратные глазницы на древних статуях местного производства. Впрочем, дело обычное: менталитет Евразии формирует не память, а забвение (так что местные академики исправно служат евразийскому делу). Азия, повторю, живет даже не разрывом между эпохами, а, так сказать, эпохальным разрывом.
Из Саньсиндуя направляемся к горе Цинчэншань, где в 149 г. сам Лао-цзы явился родоначальнику религиозного даосизма Чжан Даолину, он же Небесный Наставник, верховный заклинатель духовных сил. У подножия горы останавливаемся в недавно отстроенном шикарном отеле «Howard Johnson» с бассейном и искусно спрятанными в зарослях горячими источниками. Сама гора уже подробно описана в моих прежних записках, и рассказывать о ней я не буду. Отмечу только, что киз-за наплыва туристов на ней множатся бытовые вариации даосской аскезы. К примеру, на вершине, где влюбленные вешают закрытые замки в качестве символа верности, теперь стоит большой золотистый замок с надписью «сердце». Получается метафизика и бытовая психология в одном флаконе – пардон, замке. На ящиках для пожертвований надпись: «Сообразно радости посещения приобретайте духовные заслуги».
После Цинчэншань съезжаем с автострады и углубляемся в горы. Дорога, как все в этом краю, строится заново, накрапывает дождь, машины месят грязь. Малолитражки и вездесущие «мыльницы» то и дело застревают в скользкой жиже. Дальше дорога становится лучше, мы въезжаем в ущелье Лежащего (Затаившегося) Дракона и пробираемся к высокому перевалу. На перевале пронзительный холод, земля покрыта толстым слоем снега, густой туман скрывает прекрасные виды знаменитой горы Четыре Девушки, названной так потому, что на ее вершине стоят четыре огромные скалы. Но без девушек не обходится и на дороге. В одном месте видим группу молодых велосипедистов из Чэнду. Одна юная путешественница плохо себя почувствовала от высокогорья и холода. Она плачет и отчаянно трет ладошки. Проходящий грузовик забрал ее с собой. Еще одно напоминание о том, что горы не прощают легкомысленного к ним отношения.
Спустившись с перевала, уже затемно попадаем в городок Жилунгу, родной для наших водителей. Старший из них предлагает нам остановиться в гостинице, где комната стоит 500 юаней, а горячая вода кончается после половины десятого вечера. Мы отказываемся и переезжаем в гостиницу поде шевле, но круглосуточно с горячей водой.
Еще один урок: цена гостиницы в глубине Азии не обязательно соответствует уровню комфорта в ней. Все решается актуальностью момента и привлекательностью места. Сегодня так, а завтра будет иначе. Но разве жизнь не такова?
В китайских домах центр планировочный среды – пустота внутреннего дворика, открытая пустому небу. С неба проливается вода, которая собирается в центре усадьбы для всех ее жителей.
Китайские повара любят обжаривать еду на большом пламени: и здесь важнейший культурный артефакт – пища – напрямую соприкасается с природной стихией.
В медитации китайский подвижник напрямую сообщается с первозданным хаосом – пределом естественности жизненного опыта.
В самом сердце азиатской культуры, в самой гуще азиатской жизни пребывают великие силы самой природы. Жители Китая – дети первозданного хаоса, умеющие хранить природное начало в глубине своей цивилизации. А пустота и есть «единое на потребу» Востока.
Первые дни пути выявили две, пожалуй, самые приметные и вездесущие черты современной китайской жизни.
Во-первых, весь Китай представляет собой одну грандиозную стройку: повсюду строятся дороги, многоэтажные дома встают целыми кварталами, куда ни посмотришь, куда не заедешь – все ремонтируется и строится заново, всюду строительный мусор и грязь. Интересно, что будут делать китайцы, когда все построят? Наверное, достигнут вожделенного «недеяния», которое окажется недвойственностью первозданного хаоса и хаоса досконально освоенной жизни. Чем будет отличаться мир, еще не тронутый трудом человека, от мира, отличим от мира, в котором все человеческое уже прошло?
Во-вторых, повсюду на домах, воротах, заборах, склонах гор написаны лозунги и приветствия, часто замысловатые до полной бессмыслицы, что-нибудь вроде:
«Приветствуем руководителей, занимающихся инспекцией контроля за повышением качества продукции» или «Боритесь за всестороннее улучшение условий для развития инновационной деятельности» и т. д.
Нигде нет ясных и простых лозунгов, которые напоминали бы наше советское прошлое, вроде:
«Слава КПК!» или «Решения партии в жизнь!»
Один из моих спутников сравнил эти лозунги с привычкой русских работяг начинать рабочий день со стакана водки: принял двести грамм – и весь день свободен. А здесь прочел лозунг – и целый день в трансе.
Остроумно, но, думаю, неверно. Лозунг в Китае – дело совершенно серьезное, ибо он и есть самый верный признак власти. Если вся страна горит на стройке, вдохновляющий призыв очень даже уместен. Но главное – власть в Китае есть право определять качество ситуации, как камертон задает тональность музыки, само качество звучания, причем тональность предписана прежде, чем раздаются звуки. Замысловатость же лозунгов – знак непрозрачности, неописуемости самого тона. Власть таинственна, как сам принцип гармонии, и могущественна, как человеческое стремление к совершенству. Отвергать такую власть может только нравственно падший человек – отщепенец, он же диссидент. Правители, конечно, могут сменяться, но потребность в дирижировании народной жизнью никогда не пройдет.
На следующий день по неплохой, почти не изуродованной строительством дороге прибываем в Даньба. Перед въездом в город останавливаемся у храма божества горы Мордо, на которую планируем подняться. На двери павильона со священным камнем, на котором можно разглядеть образ бодхисатвы Гуаньинь и духа горы Мордо верхом на коне, висит амбарный замок. Приносим подношения богу в главном зале храма. Он сидит верхом на коне, в руке меч, на голове широкополая шляпа. Очень похоже на героя тибетского эпоса Гэсэра.
Останавливаемся за 400 юаней в сутки в недавно отстроенной гостинице «318» (не удосужился спросить, что означают эти цифры). Даньба тоже разросся, кругом строительство, в воздухе пыль. Реки заметно обмелели в этом году. Говорят, из-за землетрясения. Жаль. Без бурных полноводных рек страна Кам уже не та.
Спрашиваю о празднике в местном бонском монастыре. Девушки-портье дружно уверяют, что в такое время праздников в монастыре не бывает. Принимаю решение завтра с утра взбираться на Мордо, и еду к старосте деревни у подножия горы договариваться о носильщиках. Староста – давний знакомый, обещает содействие и даже звонит моей старой знакомой из бонского святилища на горе Пэмацу. Та как раз спустилась с горы к родственникам и готовится к ежегодному молебну в местном бонском храме недалеко от Даньба. На горе никого нет. Приходится отложить восхождение.
С утра отправляемся на молебен. Его начало назначено на 10 часов, мы приезжаем с небольшим опозданием, но участники праздника терпеливо ждут приезда какого-то высокого ламы, который будет вести церемонию. Я встречаюсь с Пэмацу. Она, оказывается, вышла замуж и ждет ребенка. Что теперь будет с «самопроявившейся пагодой» у вершины Мордо без ее хозяйской руки? Лама с Мордо здесь же, в первых рядах встречающих.
Наконец в белом джипе прибывает старший лама. Его приветствуют ударами в гонги и барабаны и завываниями морских раковин. Народ повалил в храм, расселся во дворе, после чего наступила пауза, затянувшаяся часа на два. Люди потихоньку разошлись на обед. Около часу дня начался молебен. Высокий лама долго читает сутры, потом по незнанию местного диалекта обращается к собравшимся по-китайски, а лама с Мордо переводит его речь. Между тем в аккурат с началом молебна вокруг солнца возникло радужное гало, которое держалось почти до конца церемонии. Вот и не верь после этого в «знамения небес».
На обратном пути нас остановили у полицейского поста. Полицейские, как усердные школьники, долго переписывали в тетрадку наши имена и номера паспортов.
Ночью по нашим номерам опять прошелся полицейский наряд. Проверив документы, старший из проверяющих указал, каким маршрутом нам ехать дальше.
На следующий день едем кружным путем сначала на север, к трассе на Маэркан. В деревне Бади посещаем большой бонский храм, где на втором этаже у потолка висят десятка три ритуальных масок, а стены расписаны необычными старинными фресками. Заместитель настоятеля исполнил для нас напутственный молебен по всей форме и выдал ниточки-талисманы.