с монашки возвращаются со службы в свои маленькие, часто не имеющие даже окон кельи, больше похожие на будки. Пурпурно-бурым потоком монахини проходят через двор большого храма, потом по мосту через узкую речку и растекаются по своим убогим жилищам, где им предстоит пребывать «в молитве и посте» до конца жизни. В воздухе стоит запах нечистот. Зрелище тягостное. Вот почему иностранцам не позволяют приходить сюда: начнут публиковать снимки этих трущоб, бороться за права монашек и проч. Порядки здесь строгие, за малейшее нарушение устава монахинь изгоняют из монастыря. Тем не менее, как мне сказали, в желающих навеки здесь поселиться недостатка нет, ведь каждая монашка может своими заслугами облагодетельствовать всех родственников.
Водители просят нас поскорее вернуться – боятся, что их оштрафуют на выезде. Быстро возвращаемся, отказавшись даже от обеда, и… беспрепятственно выезжаем из монастыря. О нас, видно, уже забыли.
Едем дальше по еще более пустынной дороге мимо двух больших озер, через два высоких перевала. Уже в сумерках, в очередной раз запутавшись во въездах в город, приезжаем в Гандзэ и останавливаемся в знакомой гостинице «Золотой як» у автовокзала.
Следующий день оказался особенно богатым на достопримечательности. Сначала, проделав почти 200 км по новенькому гладкому шоссе, попадаем в Даоу (кит. Даофу), где обедаем и осматриваем монастырь желтошапочной секты, который упорно отстаивает свою независимость перед властями. Здесь и сегодня вам покажут комнату, в которой в 1954 г. останавливался Далай-лама по пути из Пекина в Лхасу. В комнате и даже на алтаре главного зала выставлены его портреты – случай уникальный для Тибета. Есть и комната Панчен-ламы Х, где стоит портрет его преемника, выбранного Далай-ламой, а вскоре после его назначения бесследно исчезнувшего (предполагается, что он находится в заточении где-то в Китае, а пекинские власти, как известно, назначили другого Панчен-ламу, портрет коего и украшает все официальные, т. е. установленные КПК святцы тибетского ламства).
Между тем интерьер комнат Далай-ламы и Панчен-ламы в последние годы кардинально изменился. Теперь вся мебель в них выдержана в аляповатом «псевдодеревенском» стиле, свойственном дорогим чайным домам и офисам крупных корпораций. Стилистика эта вряд ли благоприятствует религиозному переживанию и является, думаю, плодом вольного или невольного компромисса монахов с властью. И еще одно примечательное обстоятельство: прямо у ворот монастыря выросло большое здание полиции с красным флагом. Другого места для этого учреждения в городе, видимо, не нашлось.
Из Даофу едем в поселок Бамэй. Перед въездом в него поднимаемся в гору, чтобы осмотреть одно из самых древних бонских святилищ, существующее здесь с XIII в. Увы, от храма остались три покосившиеся стены и куча камней: здание было недавно разрушено землетрясением. В доме, где живут ламы, разместился, так сказать, временный домашний храм, но уникальный памятник древней тибетской архитектуры исчез навсегда. Остался только святой источник за ним.
От Бамэя едем в Тагун. День клонится к концу, начинается дождь, холодает. Почти не выходя из машин, осматриваем большое «небесное кладбище» и мчимся дальше в город, где есть интересный храм секты Сакья, скопление сувенирных лавок и даже кафе в западном стиле, которое держит молодая американка. Пьем кофе и чай на западный манер и дальше в путь: предстоит еще проделать почти полторы сотни километров до административного центра этого края города Кандин.
Ночуем в новой гостинице, претендующей на звание четырехзвездочной, но с неработающими кондиционерами и уже надоевшим стандартным китайским завтраком: рисовая каша сифань, соевое молоко, острые приправы и манты. Днем успеваем только пройтись по сувенирным лавкам, прикупить кое-какие тибетские камешки, а потом попить кофе в новом кафе, где тоже хозяйничает американец. Далее нас опять ждет долгая дорога через ущелье Хайлугоу – известное туристическое и курортное место – до города Шимянь, где выезжаем на скоростную магистраль и к вечеру попадаем в город Яньань, на периферии района, затронутого землетрясением. Город завешан призывами к местным жителям как можно скорее ликвидировать последствия стихийного бедствия. А мы с утра отправляемся в своеобразный зоопарк-заповедник Бифэнся, где можно наблюдать жизнь панд и других животных в условиях, так сказать, приближенных к естественным. В этом месте можно провести целый день, и оно, без сомнения, приведет в восторг детей. Сначала осматриваем смешных панд, которые, к счастью, не просто спали, но и с аппетитом закусывали стеблями бамбука. Следующий аттракцион: кормление львов, тигров и медведей из специально оборудованного автобуса. Под конец – долгая прогулка по вольерам, где обитают олени, ламы, обезьяны, всевозможные птицы и проч. Вот на такой экологической ноте закончилась наша поездка по стране Кам, задумывавшаяся больше как паломнический тур.
Тибет охраняемый и хранимый
И в самых стертых стереотипах можно обнаружить золотые самородки истины. Что может быть более банального, даже до карикатурности пошлого, чем разговор о «неразгаданных тайнах» и «непостижимых глубинах» Востока? И тем не менее в Азии, и только в ней, действительно есть и то и другое. Не потому, что в ней кто-то что-то прячет. Просто азиатское пространство столь необъятно-велико, что теряется в себе самом и оборачивается своей противоположностью – глухим углом, недоступным заповедным местом. Пустыня грезит «милой пустынькой». Эти метаморфозы – только напоминание о том, что идти далеко в поисках азиатской тайны не нужно. Она здесь, прямо перед глазами: во встрече несходного, в соположенности несопоставимого.
В Тибете путешественник сталкивается с множеством запретов. Крепко стерегут его нынешние власти. Но Тибет и сам хранит себя чисто азиатским, немыслимым в Европе способом: он прячется в своем инобытии.
Тайна Тибета лежит под рукой, но на нее надо смотреть издалека. Ибо подлинная тайна – самое что ни на есть очевидное настоящее, которое несет в себе мрак бездны. Прекрасное описание этой тьмы, точное и страстное, встречается в статье Эрнста Блоха «Дух утопии». Светоч истины, утверждает Блох, полагаясь на обетования христианства, откроется только тому, кто не теряет веры даже в непроглядном мраке актуальности:
«Мы несем искру конца через весь ход истории, и эта искра все еще грядет, полная бесспорной, объективной фантазии. Вот почему во всем, что мы созидаем, вечно созидаем – с нашим опытом, барокко, музыкой, экспрессией, самопознанием, эрой Царства, – бушует шторм, который приходит из всего, что есть неустоявшегося в человеческой природе и влечет к огненному языку Писания, к непостижимому индивидууму, раздиранию завес и не только в каждом древнем храме – дух несокрытой утопии, как дух сокровенного человека, в конце концов воссияет…
Неведомое вокруг нас есть глубинная основа для явления мира, и именно поэтому вспышка будущего знания, безошибочно ударяющая в нашу тьму, и один вечный неформулируемый вопрос закладывают неизбежно достаточное основание для явления, для прихода в другой мир».
Пафос Блоха, его взволнованность чисто западные. Азия относится к этой загадочной соположенности или даже – кто знает? – соотнесенности мрака и света гораздо спокойнее. Она даже знает, как растворить мрак актуальности в свете земного дня. Но бездна «сокровенности» (см. гл. 1 «Дао Дэ цзина») остается там, где ей назначено быть, и глубина погружения в нее отмеряет степень ясности духовного взора. Есть она, конечно, и в тибетской жизни. Даже поверхностный взгляд позволяет заметить в ней одну большую странность: душа Тибета оторвана от его тела. Пока физический остов Тибета пребывает там, где ему положено быть по законам географии, мозг и воля этой страны – верхушка ламства, лучшие интеллектуалы, даже самые популярные певцы – находятся в эмиграции: в Индии, Америке, Европе, Японии, Тайване. Поначалу такое положение казалось мне неестественным, даже нетерпимым. Со временем я увидел в нем нечто провиденциальное. Усилиями эмигрантов тибетская духовность стала частью мировой культуры, и уже не совсем ясно, какой Тибет настоящий: тот ли, который вошел в умы и сердца миллионов нетибетцев, или все-таки тот, который спит мертвым сном в своих земных границах, в стороне от мировых проблем. Как ни странно, Тибет сегодня – одновременно самая открытая миру и самая замкнутая страна. Как ни широки его просторы, расстояние между его физическим и духовным бытием неизмеримо шире. Эта разделенность внутри себя, неприступность для самого себя, пожалуй, есть главная особенность тибетского уклада.
Исполинское, нависшее над всей Евразией, но бессильно распластавшееся среди горных хребтов тело Тибета[20] – легкая добыча для чужаков. Тибетские города методично заселяются мигрантами из Китая. В Тибет валят туристы, теперь в основном китайские, тогда как среди иностранцев пальма первенства, кажется, прочно принадлежит русским. Китайцы глазеют на красоты природы, европейцы устремляются к святыням. Под предлогом «развития» и «модернизации» служители технократической утопии безжалостно коверкают природный ландшафт Тибета, не обращая внимания на то, что для тибетцев их земля священна и являет образ полноты универсума, а в каждой местности должны быть свои 25 святых мест, эту полноту удостоверяющих. Остается надеяться, что сведение пейзажа к технической «среде» не окажется смертельным для души этой страны девственных красот, ведь душа не имеет ни формы, ни частей и к тому же бессмертна. Поживем – увидим…
Нашествие «смелого нового мира» власти поощряют и уверенно регулируют. Оно, во-первых, приносит деньги. За последние пару лет цена входных билетов в монастыри и святые места выросла вдвое и втрое. Вот и обрисовалась едва ли не главная проблема Тибета: лало[21] везут бабло.
Ну и, во-вторых, политические соображения. После Культурной революции китайские власти поняли, что выкорчевывать религию и накладно, и бесполезно. Их тайная мечта – превратить святыни Тибета в туристические шоу, обслуживаемые ручными ламами (высших лам, согласно специальному закону, назначает ЦК КПК). Уже выстроена прокитайская духовная иерархия во главе с выбранным в Пекине панчен-ламой. Последний живет в Пекине, но иногда для порядка наезжает в приписанный к нему монастырь в г. Шигацзе. На встречу с ним, по словам местных жителей, людей сгоняют кого по приказу, кого за деньги.