Тибетская традиция, весь тибетский строй жизни – плод длительной отладки очень утонченной, почти невидной со стороны смычки просветленности духовного взора и внешних форм общественной жизни. Идеи перерождения будд в людях и мирской власти далай-ламы – только два ярких напоминания о том, сколь прочна и жизненна эта связь. Выше нее нет ничего во всей Восточной Азии.
Похоже, что у китайских властей Тибета при всей мощи их военной машины и соблазнительности «передовой идеологии» нет эффективного ответа на безмолвный вызов тибетской традиции. Вопрос не может быть решен, как уже показала история, насилием хотя бы потому, что совершенно непонятно, как и против кого насилие применять. Китайская власть вынуждена играть по тибетским правилам, создавая в Тибете суррогатную религию, некое подобие ламаистского Диснейленда. Однако игровая подмена бессильна перед исконной самоизменчивостью сознания Будды. «Жидкая современность» (З. Бауман) обтекает кристалл буддийского откровения, не оставляя на нем следов. Более того, несмотря на все развитие туристической индустрии Тибет не стал более открытым и доступным. Волею властей передвижение по Тибету далеко не каждому по карману, обставлено множеством стеснительных условий, а многие районы и как раз самые святые места вообще закрыты для посещения. Настоящего Тибета туристы не видят (как, впрочем, им и положено). Если это случайность, то, подозреваю, тоже из разряда провиденциальных.
Тибетский Чам живет, мистериальная игра Тибета не окончена. У тибетцев есть шансы, проиграв сражение, выиграть войну. Ведь волею судьбы им дарована лучшая стратегия: действие от имени или, лучше сказать, во имя абсолютной сокровенности. Этим объясняется, надо думать, слишком явная нервозность китайских властей, их стремление любой ценой создать дубликат ламской иерархии. Современная власть, едва стоящая на протезах своих технологий, пусть даже электронных (тоже важный признак неотвратимого «снятия печатей» в истории), напоминает шарлатана, который хоть и наловчился дурить публику, но втайне жаждет настоящего волшебства. Ее воинственность ей не поможет. Ведь с началом не борются. Ему только следуют и на-следуют в бережной уступчивости любви.
Вглядимся же в тайну Тибета. Она состоит не в самом факте сокрытости некоего знания, а в несопоставимости духовного бодрствования и внешнего восприятия, попросту говоря, все в той же разъединенности души и тела «страны снегов». Смычку того и другого обеспечивает игра и праздничность. Но сама несопоставимость внутреннего и внешнего не случайна. Еще менее случайной надо считать странную двойственность тибетской цивилизации, которая не имеет сил собрать Тибет в нацию-государство, но способна вместить весь мир в глубину любовно-бодрствующего сердца. За сорок лет самостоятельности власти Тибета так и не озаботились формальным признанием их независимости, явно полагая, что буддийское царство не может не быть всемирным. В то же время страна была фактически закрыта для иностранцев.
Главная загадка и вековая двусмысленность тибетского призвания заключается в простом парадоксе бытийной пустоты: чем больше ее нет, тем явственнее ее присутствие. Как раз таков истинный мудрец в традиции всей Восточной Азии: он не выпячивает себя, но всех поддерживает, «всем светит, но никого не слепит», дает всему свершиться и не приписывает себе заслуг (Лао-цзы). Этот «верховный предок» в нас, наш «изначальный облик» (Чжуан-цзы) внушает нам чувство подлинности нашего существования. В него не вонзятся когти хищного зверя ни смертоносный клинок на поле боя, потому что «в нем нет места смерти». Тема в своем роде очень современная. Вспомнить хотя бы мотив «темного предшественника», субъекта=Х в философии множественности Делёза. Но таково же традиционное определение сердца Будды или Дао – пути всех путей. По буддийской поговорке, люди живут в мудрости Будды, ничего не зная о ней, как рыбы резвятся в воде, не замечая ее. Самое бесполезное в нашей жизни, ибо вечно скрытое и неуловимое, оказывается самым насущным и важным.
Переведенный мной четверть века назад экспериментальный роман монаха-писателя XVII в. Дун Юэ заканчивается такой сценой: волшебная обезьяна Сунь Укун, пробудившись от длинной череды снов, попадает в дом ученого, который созерцает символы «Книги Перемен» и размышляет о чем-то таком, что «обнимает Небо и Землю, и из него ничего не ускользает». Загадочный и важный мотив. Если мир хранится в самом себе (тема Чжуан-цзы), значит его нельзя изобразить, схватить, подменить, уничтожить. Мир реален и притом находится в безопасности, потому что он совершенно подобен себе. Тогда каллиграф Фу Шань имеет полное право поставить на своей работе подпись: «Печать сердца Будды». Все подлинное в мире – это на самом деле буддо-подобие.
Главный японский философ К. Нисида называл реальностью сущее ничто, которое охватывает мир и проявляется в бесконечности само-отражения. Что или кто это может быть? Не та ли небесная армия спасения?
«Океан просветленности, где мириады будд собрались в одном волоске на голове Татхагаты, и все они совершают непостижимые деяния и непостижимые чудеса, дают непостижимые обеты, пребывая в неизреченном просветлении в неописуемых чистых землях…»
Мир досконально подобный себе неподвластен силам зла, ибо живет «у Христа за пазухой». Мир – божий, и гибнет он, когда вываливается из своего несотворенного укрытия – отсутствующей глубины подобия. В рассказах Акутагавы или фильмах Куросавы мотив вездесущего скрытого наблюдателя обретает зловеще-гностические обертоны и недаром: речь идет уже о некоем индивидууме. В романе Бернаноса «Под солнцем Сатаны» таким наблюдателем прямо назван дьявол. Таковы плоды индивидуалистического модернизма.
Вопрос в том, есть ли в бесконечной цепи отражений нечто реальное или эти отражения увлекают нас в дурную бесконечность? Внутренняя просветленность заставляет принять первый ответ. Профанный взгляд позволяет играть со второй возможностью. Могут ли эти позиции сойтись?
История показывает, что в Тибет шли с мечтой об экзотике, а уходили оттуда с новым знанием единства человечества. Блаватская, семейство Рерихов, К.-Г. Юнг – вот лишь самые громкие имена в этой эпопее узнавания в Тибете мирового духовного центра. А значит, разделенность души и тела Тибета не напрасна. Она подсказывает, что крыша дана миру не для того, чтобы его закупоривать. В ней надо искать едва заметную трещину, «отверстие с булавочную головку» (см. «Дао Дэ цзин», гл. 21), тонкий просвет, сквозь которые люди увидят общее для всех Небо.
На горе Ванъушань
К стыду своему, я успел забыть о горе Ванъушань, хотя она поминается в хорошо известной мне даосской книге «Ле-цзы». Таков Китай: век его изучай, незнайкой умрешь. А ведь эта гора находится, можно сказать, в колыбели Китая, в его самой древней местности. Попав в нее, узнаешь, что Китай на самом деле – страна гор даже в большей степени, чем равнин и рек. А Древний Китай – страна гор Желтой земли, как зовется по-китайски Лёссовое плато.
Ванъушань расположена на стыке провинций Хэнань и Шаньси. На ее вершине Желтый Император, повелитель Желтой земли и прародитель всех китайцев, впервые принес жертвы Небу. Оттуда можно видеть и «первую небесную пещеру» (всего их в Китае десять), и посвящена она некой «Матушке-правительнице». Веет от этого названия запредельно глубокой древностью: матриархатом неолита. Оно чисто даосское: как известно, даосы хранили память о первенстве женского начала, почитали «Сокровенную Прародительницу» и под покровом патриархальных ритуалов мягко, но настойчиво – по-женски – лелеяли идущее от материнства блаженство смутных грез. Благодаря им китайцы мыслили личность как двуединство «матери-ребенка», а их культура избежала крайностей патриархального строя, которые в Европе пришлось лечить марксизмом, фрейдизмом, феминизмом и прочими горькими микстурами.
С вершины Ванъушани открывается восхитительный вид: гряды зеленых холмов грациозно разбегаются во все стороны до самого горизонта.
В их складках прячутся деревушки, такие же древние, как эта земля, и, как древность, источающие благостный покой. Тоже чисто китайский пейзаж: скромный быт под оболочкой симфонии бытия. Он очарователен тем, что на него нельзя смотреть, надо уметь его не-видеть или видеть отсутствующее. Ибо мир, как заметил даос Чжуан-цзы, находится в целости и сохранности и тем прекрасен, когда он… спрятан в себе, в собственной складке. Вот что такое Сокровенная прародительница и тайна вечной женственности. Их не замечают политики и стратеги, слишком любящие смотреть на мир и оттого навлекающие на себя напасти и опасности.
Примет современной цивилизации нигде не видно. «Идиотизм сельской жизни» в его чистом и невинном виде. Всплывают в памяти слова древней песни (из «Книги Песен»):
Ничего не ведаем, не знаем,
Следуем заветам царственных предков…
Вот дух Китая: мягкая, как весенний ветерок, спонтанная нормативность самой жизни. Но где здесь идиотизм? Неведение китайских селян сопрягается с соблюдением множества жизненных предписаний, мастерским исполнением дел. Здесь высочайшее искусство совпадает с полной безыскусностью, хочется сказать, спрятано в ней. В простоте деревенской жизни зияет бездна покоя и воли, где все пред-оставлено всему, где не просто все «грядет», но все друг друга приуготавливает в восхитительной тишине не-свершения. И этот мир чистых грез и упований (ра)скрывается во взгляде издалека, в перспективе «царственных предков». И да здравствует Желтый Император! И его супруга, за-мужем укрытая Сокровенная Прародительница!..
Мы приехали заниматься у даосского наставника Су Хуажэня. Он милостиво разрешил начинать занятия попозже, в шесть утра. Сам стоит рядом – легкий, летучий, захваченный или, лучше сказать,