Было и еще одно приятное обстоятельство: Аарон, видя, как глубоко расстроилась невеста по поводу их предстоящей разлуки, выделил ей энную сумму «на булавки». Латоя, обрадованная щедростью жениха, тут же посетила лавки Лланруста и набрала себе отрезов самых вызывающих оттенков: на ее счастье, здешние жители, как часто это бывает с обитателями крошечных городов со сказочной архитектурой, любили все яркое. Она слышала от Мифэнви, что Колдер выписал из Лондона модистку, замечательную мастерицу, и уже рисовала в воображении себя в новых нарядах.
Сейчас она, взвинченная и счастливая, сидела напротив Мифэнви в экипаже, и та даже не казалась ей святошей.
– Эй, Мейв, – Латоя заерзала, поскольку ее распирало любопытство, – ну и каково это – чувствовать мужчину внутри себя? Теперь ты должна понять, почему я пошла на то пари с Джоэлом.
Мифэнви вздохнула.
– Я не стану обсуждать с тобой свою личную жизнь и никогда не пойму и тем более не приму подобного спора, – тихо ответила она.
– Ну до чего ты зануда и правильная! А я тут хотела с тобой кое-что обсудить – кажется, я встретила мужчину своей мечты! – Латоя перешла на таинственный тон.
– Поздравляю! Надеюсь, вы скоро поженитесь, – глядя в окно, проговорила Мифэнви.
– Нет, потому что он женат! – выпалила Латоя.
– Тогда зачем же тебе о нем мечтать? К тому же у тебя есть жених. – Мифэнви потрясла головой, чтобы все сказанное уложилось по полочкам.
– Тут одно не исключает другого, – многозначительно произнесла Латоя и подняла вверх пальчик. – Почему я, имея в женихах сущего увальня, не могу поразвлечься с женатым мужчиной, если его жена – форменная стерва?
Мифэнви поняла, что спорить тут бесполезно и объяснять, что существуют элементарные нормы приличия, тоже. Поэтому, тяжко и глубоко вздохнув, она спросила:
– И кто же этот несчастный?
– Ричард Торндайк, – тотчас же радостно поделилась Латоя.
Мифэнви даже поперхнулась, но, степенно откашлявшись, все же сказала:
– Насколько мне известно, он влюблен в свою жену!
– В том-то и дело! – Латою это замечание, кажется, нисколечко не смутило. – Она-то его не любит! А любви, как говорит моя маман, нужны дрова!
– Дрова бывают разные, – чуть склонив голову набок и рассматривая сидящую напротив кузину, заметила Мифэнви. – Для некоторых мужчин такими дровами является холодность женщины. Это будит в них желание добиться, подстегивает азарт…
– Ой, рассказывай больше! – махнула рукой Латоя. – Это только твой Колдер мог сохнуть по тебе три года и при этом даже пальцем не трогать. Таких ненормальных мало!
– Мистер Торндайк – ученый! Полагаю, уже одно это отличает его от основной массы обывателей, – Мифэнви все еще не оставляла надежды достучаться до разума кузины.
– Но это хорошо! У меня еще никогда не было ученого! Среди моих поклонников были аристократы и банкиры, а вот ученого – ни одного! Да и потом я красивее этой Джози. Мне об этом весь свет твердил.
Мифэнви снова повернулась к окну, рассматривая пейзаж. За окном хмурилось, начинался дождь.
– Как сказал наш современник и величайший эстет, господин Оскар Уайльд: «Красота – в глазах смотрящего»[9], – промолвила она. – Например, я люблю осень и дождь, считаю их просто прекрасными. А кто-то любит лето или весну, а осень совсем не любит. Я же не стану препираться с ним и говорить, что он не прав, потому как мне все равно не удастся его переубедить, как и ему – меня. Так-то.
Латоя с присвистом вздохнула:
– Умеешь ты, Мейв, тоску нагнать. Я бы поспорила с тобой, что он будет моим, но ты не любишь споры.
– Ох, Латоя, – повернувшись к ней, покачала головой Мифэнви, – все-таки было бы лучше, если бы ты предваряла свои дела размышлениями – здравыми и взвешенными. А то мне даже боязно представить, к чему тебя однажды может привести подобное безрассудство.
Латоя лишь недовольно хмыкнула: мол, много ты понимаешь! Мифэнви не возражала, переведя тему на модистку, которая уже дожидалась их в Глоум-Хилле.
– Мне просто не терпится увидеть, как там все изменилось! – В глазах Мифэнви сияла чистая детская радость.
– Да, мне тоже охота узнать, что там Колди намудрил! – поддержала Латоя.
Дальше, уже до самого Глоум-Хилла, разговор так или иначе касался домашних тем, не переходя на личные.
Графство Нортамберленд, замок Глоум-Хилл, 1878 год
Колдер перенес свою жену через порог и гордо, но при этом очень бережно поставил на темный мрамор пола.
– Вот, теперь ты здесь настоящая хозяйка! – сказал он нежно, заправляя ей за ушко рыжеватую прядь. После оглянулся вокруг и крикнул куда-то вверх: – Эй! Ты слышишь – она здесь хозяйка! Береги ее!
И Глоум-Хилл прогудел согласие всеми своими каминными трубами.
Молодоженам очень хотелось побыть наедине, но к ним, судя по скрипу подъемника, уже спешили гости, и нужно было приступать к встречам и расселению.
За какую-то неделю Глоум-Хилл преобразился до неузнаваемости. Мифэнви сказала по этому поводу, радостно и нежно обняв мужа:
– Раньше это было воронье гнездо – холод и мрак. А теперь – настоящее гнездышко, которое хочется заселить маленькими птенчиками.
Она зарумянилась и опустила глаза.
Колдер притянул ее к себе, наклонился и поцеловал.
– Мы займемся этим в самое ближайшее время, – страстно прошептал он. – А пока иди, встречай гостей. Сегодня мы выбросим мою старую вывеску: «Мизантроп», хотя я к ней и привязан.
Мифэнви рассмеялась. Хлопоты по хозяйству всегда доставляли ей большое удовольствие, да и принимать гостей она на самом деле любила.
Торндайков поселили наверху, в долго пустовавшей, а теперь заново отделанной, гостевой, Латоя осталась в той же комнате, бывших покоях Мифэнви, а она сама – переехала в их с Колдером спальню.
– Отдельной не будет! Теперь уже – никогда! – бескомпромиссно заявил он. И она подчинилась, как и полагается послушной жене. Разобравшись с гостями, Мифэнви переоделась (теперь можно носить светлое) и спустилась на кухню распорядиться об обеде. Повара встретили ее ликованием и поклялись приготовить самый вкусный на свете обед.
Латоя же тотчас разыскала модистку, мадам Мишо, и предъявила той свои богатства.
Мадам Мишо скептически оглядела все это и вынесла вердикт: – Убого и аляповато! Вы лучше взгляните сюда! – и разложила перед Латоей готовые платья. Пошиты они были столь ловко, что при минимальных доделках их можно было подогнать по любой фигуре. Латоя возликовала: теперь она сможет появиться во всей красе и вожделенный объект покорения непременно рухнет к ее ногам!
Сердечко Джози колотилось в бешеном темпе.
Мало того что ей не нравился Колдер Грэнвилл, к которому Ричард потащил ее, не нравилась его жена, не нравился хмурый пейзаж вокруг замка и сам замок – огромный и темный. Но даже это все можно было перенести, если бы не постоянная близость этой Латои. Ведь Джози знавала поражения от нее. А сейчас еще добавилась эта странная Латоина заинтересованность Ричардом!
А он тоже хорош! Обнимает, ручки целует, а у самого в глазах бесенята. Его веселит происходящее! Хотя до сих пор еще и слова об этом не сказал.
И вот теперь эта Латоя вышла к обеду как принцесса. Платье небесного шелка – в тон глаз, темная бархотка подчеркивала лилейную шейку. Да еще и села так, что волосы ее сияли золотым ореолом в скупых отблесках солнца. Только слепой не обратил бы внимания на такую красоту. Вон даже Ричард бросил на нее полный любопытства взгляд.
Поэтому-то сердечко и заколотилось, а глаза предательски защипало. Ричард взял ее ладошку, нервно комкавшую ткань платья, и нежно пожал. Когда она посмотрела на Ричарда – а на кончиках ее невообразимо длинных ресниц уже застряли росинки слез, – то увидела в глазах мужа искреннее сострадание и поняла, не сиди они сейчас за общим столом, он бы непременно обнял ее, как делал обычно, словно укрывая от всех бед, и ей стало теплее. Она ответила на пожатие и высвободила ладошку. Ричард чуть заметно улыбнулся ей.
Джози прислушалась к беседе и через несколько минут уже оказалась вовлеченной в нее. Мифэнви умела так построить разговор, что никто не оставался обиженным.
Речь зашла о неизвестной болезни, что свирепствует сейчас в Лондоне. Даже мадам Мишо, бывшая в столице Британии лишь проездом, перед отъездом в Глоум-Хилл и то про нее слышала.
Джози воскликнула:
– Вот видите, Ричард, я вам говорила, а вы мне не верили! А я ведь и правда могу заболеть ею! Такое случается, если женский организм расстроен постоянным несчастьем!
Ричард подавился, закашлялся, сильно смутившись и извиняясь с запинками. У него подрагивали пальцы. Ей стало неловко.
За столом повисло молчание. И почти в гробовой тишине Филдинг торжественным, как у театрального конферансье, голосом объявил о прибытии нового лица.
Колдер, склонившись к Мифэнви, но достаточно громко, чтобы его слышали и другие, произнес:
– Мейв, дорогая моя, не забудь мне потом напомнить, чтобы я дал объявление в газеты о том, что Глоум-Хилл нынче становится объектом паломничества, – она улыбнулась, а он бросил Филдингу: – Ну проси уже, что гостя томить!
И в обеденную залу словно ворвалось солнце, когда туда вошел, дерзко и самодовольно улыбаясь… Джоэл Макалистер.
Джози вспомнила, как звали его в лондонских гостиных – златокудрый Феб. И он вполне соответствовал этому красивому прозвищу. Тогда, любуясь тем итальянским певцом, Джози слукавила, когда сказала, что не видела никого красивее. Ведь она столько раз видела Джоэла, а он будто только спустился с Олимпа.
И Джози, желая отомстить Ричарду за тот взгляд, брошенный им на Латою, улыбнулась Макалистеру через стол. Он ответил ей улыбкой столь ослепительной, что ей на минуту пришлось зажмуриться.
Ричард больше не веселился. У него вообще был такой вид, словно он хочет провалиться сквозь землю. Даже есть перестал, так и замер со столовым прибором в руках.