Однако, находясь в обгорелом, усыпанном пеплом и обломками библиотечном зале, мы обратили внимание на ящик с песком для тушения, стоящий посреди помещения.
Нас удивило то обстоятельство, что поверхность песка абсолютно чиста, не усыпана, как остальная поверхность пола, пеплом и обломками. Сдвинув в сторону ящик, мы обнаружили под ним закрытый квадратный люк. Приподняв ломиками тяжелую каменную плиту, мы увидели глубокий подземный бункер, в который вела вертикальная металлическая лестница (трап). Спустившись вместе с бойцами по трапу, я увидел стоящие высокими стопками выставочные нумизматические планшетки. Первая же осмотренная планшетка убедила нас в том, что здесь сосредоточены фондовые ценности исключительного значения. Под первым бункером оказался еще второй, также полный выставочных планшеток с нумизматикой.
Поднявшись наверх, мы закрыли люк, я опечатал его и, оставив охрану, немедленно отправился в штаб фронта, где доложил об этой находке начальнику ОКР «Смерш» генерал-лейтенанту Осетрову и просил его принять бункеры под свою охрану, что и было выполнено.
В двадцатых числах мая маршал И. С. Конев, генерал-лейтенант И. Т. Кольченко, генерал-лейтенант Осетров и сопровождавшие их лица приехали в крепость Кенигштайн и осмотрели места, где были укрыты ценности. Я подробно доложил маршалу. (Приезд снимал оператор военной кинохроники.)
— Хочу сострить, Бэр. У Горького была вещица «Девушка и Смерть». Пошлейшая.
— На которой Сталин написал: «Эта штука посильнее, чем „Фауст“ Гёте».
— А, вы знаете. Вот предлагаю название. Не «Девушка и Смерть», а «Дедушка и „Смерш“». И тоже как «Фауст» Гёте… Представляете, прежде он был практически незаметен, одинок, мал, и вдруг его привозят для доклада к генерал-лейтенанту «Смерша»? Маршал Конев по его приглашению выезжает на осмотр местности? Все снимают операторы?
— Эта хроника, может быть, где-нибудь лежит еще, Зиман.
— Да, я именно о ней думаю. Как бы мне хотелось разыскать этот фильм, Бэр.
Затем мы направились в каменоломню: маршал и сопровождавшие его лица осмотрели место, где была найдена «Сикстинская мадонна». Там еще находилась часть оставшихся картин под охраной наших бойцов. […]
В августе 1945 года, приехав в Москву, я оставил в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина докладную записку, где сжато описал вышеизложенные события. В мае 1946 года я передал аналогичную докладную записку в ЦК ВКП(б), т. П. И. Лебедеву.
Сообщаю краткие сведения о себе: родился в 1912 г. Член Союза советских художников Украины с 1939 года. Военное звание — младший лейтенант. После Великой Отечественной войны, работая в области театра и книжной графики, выступал и как литератор. Опубликовал повесть «Пробуждение», где в отвлеченной, беллетризованной форме была изложена история спасения нашей армией сокровищ искусства. Опубликовал также более 10 рассказов в журналах «Октябрь», «Огонек», «Советская Украина» и ряд очерков в «Литературной газете». Мой адрес: г. Киев, ул. Мало-Васильковская, д. 23, кв. 12.
Вот. Он и начальству в рапорте подчеркивает, что сам — автор, литератор. Неуловимо подсказывает: «Опишу, напишу». Хотя на каком опасном камушке он стоял после войны. Как ему удалось сохраниться, ему, коснувшемуся тайн? Потому ли, что сплясал необходимые ритуальные па? Или как раз потому, что текстом защитился?
— Ну, — говорит Виктор, — Бэр, выпутаем правду из паутины недомолвок. Реконструируем историю по зарисовкам на дверях казармы и на стенах кабака.
— Казармы, кстати, устраивали обыкновенно в старинных замках, и надписи там до сегодняшнего дня — учитаешься!
— И нигде еще не сказано, как эти сокровища разворовывали…
— Можно представить как. «Не хватало никаких часовых», — пишет ваш дед.
— В общем, из чтения явствует, что интересных фактов там навалом, сплошной саспенс.
— Да, Жалусский ввел саспенс даже в цековский протокол.
— Нажимали на пуп розы, высеченной в родовом гербе, часть стены отходила, открывалась темная винтовая лестница. Между кирпичей выпирал засохший раствор — ясно, что мастерком удавалось заровнять лишь ту сторону, которая глядела вовне, но, разумеется, не внутреннюю…
— И кстати, шикарно, где у него про этих офицеров-французов, которые сидели в Кенигштайне.
— Я вспомнил «Великую иллюзию»!
— Да? Вы любите старое кино. Короче, ваш дед планировал перестрелку с американцами. Отделением воевать против дивизии… У меня нет слов. Джигит! Его бы в цахаловский спецназ, вашего дедушку.
— Я всегда считал, что он не способен убить и комара. А, Бэр, ваше мнение, если бы картины передали американцам, было бы значительно больше порядка?
— Что вы, какое! Ни один американский солдат не возвращался без трофея. Что, например, произошло с линцскими альбомами Гитлера? Знаете? Их же по кусочкам до сих пор в Штатах собирают!
Бэр еще толкует про Линц. А Виктор заигрался зеркальцами совпадений. Унесся мыслями на Бойню номер пять. Именно в то помещение, куда в феврале загнали Билли Пилигрима. Вот о чем думал Билли в переводе Райт-Ковалевой:
Шествие, хромая, спотыкаясь и сбивая шаг, подошло к воротам дрезденской бойни. Пленных ввели во двор. Бойня уже давно не работала. Весь скот в Германии давно уже был убит, съеден и испражнен человеческими существами, по большей части в военной форме. Такие дела. Перед входом была установлена на массивном гранитном пьедестале бронзовая статуя быка.
Та статуя, которую, рассказывает дед, огибали перед входом на бойню советские солдаты в пилотках, заносившие высокий ящик стоймя. Чтобы разместить «Сикстинскую мадонну», вывели и отпустили пленных американцев. Получается, что Курта Воннегута выпустил, освобождая место Рафаэлю, именно Жалусский. Узнал ли Воннегут, для какой прекрасной дамы освобождал помещение?
Если сделаем сборник, ответим на многие вопросы. Дедушка обо всем, что произошло потом, прикусил язык.
Что в армии делали со спасенными картинами? Как реставрировали? Картины были подмочены. Но для реставрации не хватало, например, клея. Клей съели в войну.
Скольких вещей недосчитались? Советское правительство не признало краж и свалило исчезнувших Рембрандтов-Веласкесов на нацистских иерархов. Выходило, что нацисты наприсваивали множество полотен, чтобы выменивать через посредников, через, мы знаем, монастыри… на аргентинские паспорта.
Бэр говорит:
— Зиман, многообещающе. Суматоха царила. Никто не может сказать, все ли ценности нашли. Может, в подземных норах золотые медали Лютера до сих пор дожидаются. Есть немая карта. Все ли он успел проверить значки, ваш покойный дед? Карта эта интересна нацистам. То есть их наследникам. И последышам «Смерша». В Конторе есть подробное на Жалусского досье. Они знают, у него были бумаги и эта карта…
— Оригинал карты у них самих в архиве ЦК!
— Да, но пойди ее найди. Фонды передавались из военных хранилищ в партийные, в правительственные, еще куда-то. Не говоря уж, что секретная карта кому попало не выдается.
— Да она напечатана в книге.
— А та ли это карта напечатана, Зиман? Может, не та? Что, если настоящая припрятана? Кто-то хочет карту вашу смотреть.
— Вы подразумеваете — кто? Слепой Пью и его товарищи?
— В том и вопрос. Откуда я знаю кто.
— Минуту, Бэр. Они же не требуют от меня карту, а предлагают, чтоб я сам купил бумаги.
— Вам предложили приманку. Какие-то доли архива они уже добыли. Теперь хотят от вас бумаги, которые, думают, вы держите. Думают, теперь вы и за свои бумаги возьметесь. Можно будет купить их у вас. Или отобрать. Будоражат, трясут. Заломили несусветные деньги. Расшифровка-то из архива ГБ. Вот она-то, Контора, и подключила болгар.
— Да у меня ничего нет.
— А в этом вы попробуйте убедить их…
Они сидели в тишине, приводили в порядок мысли.
— Если задача — расшатать мои нервы, считайте, они преуспели, — сказал Виктор. — В квартиру в Милане залезли. Еще и отрезанная голова, глупая страшилка. Мирей же с ними не в сговоре?
— Да, вам нервы действительно расшатали. Неужели вы можете подозревать в чем-то Мирей?
— Да нет. Я просто не в себе. Вымок и проморозился. Будто на леднике ночевал. Всю жизнь мне холодно, особенно в архивах. Они не разрешают в свитерах ходить, чтобы не воровали у них документы, как Ватрухин, например.
— Вас и вправду трясет. Успокойтесь. Ну вот что, я вам расскажу о холоде, после которого любой другой… Я никогда не рассказывал. С того времени у меня жизнь другая. Я стал как Вечный жид. А дело было, хоть не на Суккот и не в Аравийской пустыне, но почти что. На Голанских высотах. Расскажу в первом лице. Хотя хотелось бы спрятаться за комфортабельное «он».
И Вика наконец услышал о том, о чем всегда ломал голову, — о тайном проклятии Бэра. О его самоказни. Низкая лампа погасла. Отельные служащие вывернули выключатели. Они друг друга не видели. Бэр мог считать, что Виктор дремлет, потому что ни разу за весь рассказ он не ответил и не прервал его.
— Это было во вторую войну. Она началась неожиданно, пятого июня. Мне прислали повестку. Я прибыл на регистрационный пункт, потолкался, отметился, получил спальный мешок — все, что осталось на складах подразделения связи. Я был резервистом связи. Должны были по идее мне дать ботинки «Тип 2», высокие, на крепких шнурках. Но уже не оставалось таких ботинок. Взамен ботинок выдали хороший берет.
Сразу увидел толпу иностранных корреспондентов около штаба. Некоторые заслуженные, пожилые. Я подумал: они были в Израиле и в сорок восьмом, видели рождение страны. А теперь, возможно, приехали посмотреть на ее гибель.
Меня окликнул знакомый англичанин. Мы поболтали, а глядя на нас, и начальство тоже меня кликнуло. Знаешь английский? И какие еще языки? Польский, русский, немецкий? Выдернули меня и направили на радиоперехват.
В первый же день наши ВВС уничтожили почти две трети ВВС Сирии. Мы понимали, что дальше будет продвижение наших на Голанские высоты, чему противились не только, естественно, арабы, но даже и американцы. Гибель от нашего огня шпионского американского корабля «Либерти» восьмого июня была ярким знаком, до чего опасно обостряется конфликт интересов.