— Да, успеем обсудить лингвистические и психологические проблемы гастарбайтеров. Что ты хотел о Любе?
— Только что мне стало известно про ее неисполнительность странную. У моей бабушки два года назад… Хотя… Подожди… Ой, а что, если! Наталия! Быстро! Скажи-ка Джанни, если он дома, пускай скорее — я тебе потом все объясню — пусть едет моментально за ними на вокзал. Пусть остановит. Пусть никуда не уезжают. Мы не можем полностью ей, Любе, доверять. Вот. Вот наконец до меня дошло, что сказать-то тебе собирался!
— О боже! И ты молчишь! И про студента и лапшу! Джанни, Джанни, беги срочно сюда, вот наш ключ от машины, едем быстрее.
«Джанни, Джанни, вот наш ключ» удручило, но мимоходом. Виктор отвлекся на моргание лампочки в автоответчике.
Включил, и его чуть не вытошнило от ужаса. Жирный, полный угрозы итальянский баритон. С южным акцентом. А слова, которые говорятся, представляют собой примерно такое:
— Отправь сегодня же комментарий на форум «Мувы и мовы». Напиши слова: «Я полюбил кино, еще когда жил в Могилеве. Мой любимый фильм назывался „Секретарша рыжая“. Для того чтоб скачать этот фильм, высылаю пароль». И в кавычках дай пароль от компьютера и название папки, где лежат материалы о раскопках в Германии. Карта кладов и прочее. У тебя один день, чтоб прислать пароль. И смотри, без фокусов, чтобы он был настоящий и работал. А не то придется отвечать твоей девушке.
И сдавленные вопли по-французски Мирей:
— Виктор, помоги! Вытащи меня! Пожалуйста, сделай, что они хотят, я боюсь! Виктор!
Виктор надавил на клавишу, как на змею. Сколько он потом просидел в обомлении?
Страх летал в пустой голове, не находя зацепки.
Хотелось пить. Очнулся.
Сходил на кухню, съел пересохшее печенье.
Подвигал ящики гардероба.
Мысль, что нельзя ни за что хвататься, пришла не сразу.
Переслушал текст второй и третий раз.
Метнулся по разбомбленному жилищу.
Рукой за трубку.
Единственное, что спонтанно в таком случае, — звонить.
Кому? Ульриху. Старому забияке.
Он единственный.
Он единственный, Ульрих, кто…
Ему не дали набрать номер Ульриха. Звонок. В домофоне — задыхающимся голосом Наталия. Она вбежала через несколько секунд. Кроссовки с искрами. Они что, волшебные? В минуту по лестнице через пять ступеней взнесли?
Даже в мыслях не было обнять ее.
— Ты как в воду глядел!
О, это совсем не типичный Наталиин приход, не ТНП. Взъерошенная, сама не своя, глаза сверкают, но на этот раз не синие, а красные, зареванные. Прямые волосы намагнитились от чувств. Очень похожа на учебную гравюру о животном электричестве. Был такой опыт в восемнадцатом веке.
Они поспели с Джанни на Центральный вокзал, как раз чтоб увидеть, как Люба проходит с Марко вместо двенадцатого на двадцать первый перрон и заносит ногу вовсе не в поезд на Турин, а в поезд на Виареджо.
Их сдернули с приступки. Думали, Люба ошиблась. Но Люба с рыданьями внезапно бросилась бежать, догоняя поезд, вперед по перрону.
И вскочила-таки в него. Я даже вскрикнула, говорит Наталия. Думала, она сорвется. А она сумела распахнуть дверь на ходу.
И уехала, с болтающейся дверью, но без мальчика, слава богу. Марко мы выхватили. У него в руках остался пакет «Фнак». Видно, Люба дала подержать. А в пакете — гляди, что находилось.
Блокнот с крупными кривыми записями:
Заговариваю я, раба Любовь, своего полюбовного молодца Николая от мужика колдуна, от ворона каркуна, от бабки колдуньи, от старца и старицы, от посхимника, посхимницы. Заговариваю я, раба Любовь, своего полюбовного молодца Николая о сбережении в дороге крепко-накрепко. Кто из злых людей его обзорочит, и обпризорит, и околдует, и испортит, у них бы тогда из лба глаза выворотило в затылок, а моему полюбовному молодцу Николаю путь и дороженька, добре здоровье на разлуке моей.
Ни хрена себе. Колдунья, однако. Ладно. Кроме блокнота что? Плотная картонка, завернутая в «Стампу». Газета сегодняшняя. Протереть глаза. Еще раз протереть глаза, переглянуться и опять неподвижно уставиться на фотокопированную картинку на картоне.
Это немая карта Саксонии. Та самая, к виду которой Виктор привык с детства, как к обертке конфеты «Белочка».
— Нати, это фотокопированная карта Саксонии немая, я к ее виду привык с детства, как к обертке конфеты «Белочка».
— А зачем у моего сына в пакете немая белочка?
После того как Виктор бессвязно выкладывает ей куски ситуации, после того как Нати снова трясется в плаче, после того как она успокаивается и пересказывает, что сумела понять, ошибаясь в деталях, однако в сумме довольно связно, — они наконец приходят к выводу, что Люба-то оборванца и навела на Виктора в аэропорту.
— Ну да, бумаги Плетнёва, подслушка расшифрованная, из ГБ-архива, музейщики все это доставили на киевскую квартиру к бабуле. То есть документы попали к Любе. А сейчас Люба мне таким диким образом это подсовывает. Задействовала кого-то из подручных своего Николая. Сходится, Нати, дьявол, все сходится… Только зачем Любе вся эта петрушка, ну зачем?
— Видимо, она, то есть скорее Николай, не просты. Может, указания на тайники пытаются из тебя вытянуть.
— Не говоря уж о том, что я о тайниках читал лишь в приключенческих романах, но, Наталия, посуди, какое отношение к литературному агентству или к архивам могут иметь эти двое? Они же едва буквы знают! Люба больше по части оборотней…
— И про плачущие иконы мне недавно тут мозги полировала.
— И мне тоже. «Ну, это когда из иконы льется то, что, когда причащают, на лбу мажут. Аж вся мокрая. Больше всего натекло в самолете. А еще есть на Сан-Бабила в церкве икона, пока церква была не русская, то есть не наша, не украинская и не русская, икона просто висела, и все. А сейчас ее сделали еще и русской, так икона целый день плачет».
— Можно ее понять. Кстати, Виктор, у нас в газету пришло письмо от читателей, правда ли, что в России есть иконы Путина. Что отвечаем?
— Еще как! Церковь матушки Фотиньи, возле Нижнего Новгорода, там поклоняются Путину. Жди, его икона тоже замироточит. Я пришлю тебе линк.
Виктор дальше думает, недоумевает. Психическая атака, предпринятая домработницей, выглядит сюрреально. Если не допустить, что Люба — это не Люба, а вправду оборотень, способный разбираться и в архивных вопросах, и в авторском праве. Да. Люба подслушала разговор о дрезденских архивах, когда стояла у Виктора за дверью. И тут же, видимо, на ходу сымпровизировала Мальпенсу, чтобы иметь предлог поехать с Виктором в аэропорт. А до того зачем-то два года держала документы, переданные Лере. Вынашивала какой-то чертов план. Продать, что ли, Люба кому-то хотела их? Кому?
— Как ты понял, Виктор, как ты разгадать сумел, что она на поезд пойдет не на тот? Джанни как выхватил ребенка, так и замер на вокзале, будто столб проглотил.
Наталия кусает локти, что не побежала к начальнику вокзала. Гадину бы сняли с поезда в Павии. Ну вот не побежали. Напрасно, напрасно. Постеснялись окружающих. Не хотели волновать и без того перепуганного Марко. А теперь ее не арестуешь. В Павии, конечно, с поезда сойдет. Надо идти заявить, что была попытка похищения ребенка.
— В полицию теперь о двух похищениях и о взломе? Они на нас перевыполнят месячный план.
— Джанни с Марко поехал домой, оба растеряны. Я им сказала запереться. Джанни вообще-то хотел ехать не домой, а в полицию. Положение осложнено тем, что Люба формально не нанята. У нас нет копии паспорта. И у меня вылетела из памяти ее фамилия.
— Смольникова. Я же ее официально нанимал к бабушке.
— Нет, у нее другая, молдавская, по мужу.
— А, да, тут она с украинским паспортом, точно. У нее и русский есть, и украинский. Она то одним, то другим перед полицейскими и таможенниками козыряет. Ну, заявим пока про Смольникову Любовь. А вторую фамилию… Ох, я даже и не знал никогда. Маугли. Но это же не может быть фамилия — Маугли.
— Никакой температуры у Марко нет. И не болен он.
— Нет, конечно нет. И не было. Она тебя гриппом запугивала. Ты ей сама подала эту мысль.
Нати в ужасе кивает. Наконец встречается с Виктором взглядом. Вглядывается попристальнее.
— Ой, а где же твои усы?
Вика не в состоянии объяснять еще и где усы. Он безрадостно показывает на диван — садись, мол, пора переходить к следующему ужасу.
Вкладывает ей в руки факс с отрезанной головой и безграмотный факс.
Насчет второго, конечно, приходится пообъяснять, прокомментировать текст.
— С украинизмами? Может, Николай по-другому не способен писать? Люба в России выросла, а Николай — украинский и румынский гусь.
Отдадим Нати должное, хоть она и языков не знает, но в логике просто супер. От нее есть польза даже там, где эта девушка в деталях не компетентна.
Наконец, на закуску Виктор заводит и ставит ей на прослушивание автоответчик.
— Понятно. Похищение Мирей — этой парочки рук дело. Наговаривал текст какой-то сообщник, итальянец. С их акцентом анонимный текст нельзя записать.
— Плюс еще голос у Николая…
— …придушенный, то с хрипом, то с писком.
— Похитители информацию про карту спрашивают, да? А эта карта именно у Любы в пакете и лежала. Дважды два — неопровержимая улика.
— Ты права, Нати.
— Никаких спецслужб за ними нет. И ни при чем болгары. Люба просто подслушала твой разговор с болгарами и смекнула: началось, кто-то уже пошел по следу. Решила время не терять. И приступила к действиям.
— Но у нее как раз в пакете карта. Та самая. Чего ж еще им надо-то?
— Ты посмотри, ведь эта карта немая. Дед-то твой расшифровал ее. Эти преступники как раз расшифровку и хотят получить.
Наталия вся белая, желтоватая, нет уже красоты. Но насколько она Виктору сейчас ближе. Подобрав безупречные прямые ножки, сидит. Слушает, слушает запись, переслушивает снова. Просит перезапустить. Бледная. Побелело даже слева от носа родимое пятно. Поцеловать его все же Виктору хочется, хотя мысли ширкают без всякой системы, невозможно их подсечь, в точности летучие мыши перед серьезными непогодами.