Официанты, вероятно, для здешней работы проходят предварительные экзамены на скороговорение. Объясняют поленту — хотя, казалось бы, что о поленте можно нового сказать?
— Чтобы полента была плотной и морщинистой, ее варят полтора часа. Постоянно мешают. Отбрасывают на ткань. Теперь послушайте дюжину исторических анекдотов. У нас здесь мантуанская кухня; значит, полента, как и должно быть, из кукурузной желтой муки с колбасками. Бывает еще гречишная. В Венеции полента подается с мелкими креветками, scie…
Эрудит-официант читает наизусть бурлескные стихи семнадцатого века о том, как паладин Орланд умер, облопавшись полентой.
— В Бергамо поленту подавали с цельными тушками снегирей, или зябликов, или щеглов…
— …гриппозных! — хором вскрикивают Вика и Наталия.
— Что вы! Дикая дичь запрещена. Это только так, в исторических книгах рецептов. Птички нынче доморощенные. Их разводят в Хорватии, Румынии. Теперь о региональных вариантах. В Биелле в поленту добавляют столько сыра, что золотой цвет вытесняется молочным. В Романье полента вся зеленая, туда подмешана уйма огородных трав. В Лоди спецблюдо — полентовые блинчики…
Приносят и осторожно скатывают шедевр на белую буковую доску с домотканого холщового плата. Священнодействие, анти-мандилион. Не Христос напечатлелся на ткань, а ткань на лик поленты.
Когда доходит до сладкого, приносят обляпанную скользкую миску с заварным кремом и ложками вычерпывают крем, вливая его посетителям в глубокие тарелки. На крем сыплют остро-соленую раскрошенную глазурь. Вот это сочетание вкусов! Вот это новаторство!
Наталия бормочет:
— Виктор, я, кажется, буду вести от газеты блог.
— Зачем тебе это рабство, с плебсом заигрыванье? — в ответ Виктор. — Ты же презираешь полузнайство.
— И амикошонство.
— Именно. Это скорее уж мы, прошедшие через молодежный протест, чистим себя от элитарности, и для нас интернет — покаяние.
— Нет, я не от комплексов. Просто мир идет вперед. Надо шагать с миром в ногу. Мне все любопытно. Люди, лица, новости. Перехожу с сайта на сайт, по цепи. Щелкаю сто раз и влипаю на полдня. Это почти несовместимо с работой.
— Ну и общений разных, не забудь, в блоге будет столько, что времени у тебя не останется вообще ни на что совсем.
— Да. Но учти, что в детстве у меня друзей вовсе не было. Я училась с домашними учителями в Монкальери. Как-то выросла все же. Выдержала молчание нон-стоп. Теперь попробую другую крайность. Попробую общение нон-стоп. Сменю стереотип. Почему колонка в газете — да, а колонка в блоге — нет? Люди читают больше интернет, чем газеты.
— Тогда забудь о своих далеко идущих планах.
— Далеко идущих, именно. Планировать я умею, а вот путного не делала давно.
— Ну, если уж ты не делала… На комплименты напрашиваешься? Не на критику же? Кстати, я хотел сказать… вот тебе и критика, пожалуйста. О чем ты забываешь регулярно?
— О чем?
— Ты забываешь о самой себе. Тебе работа важнее. И даже когда ты застряла в лифте, через решетку тебе впихнули мышь и резиновую клавиатуру…
— …вынесли на площадку монитор…
— Ну вот, самой смешно.
Наталия улыбается, но взгляд ее с некоторым раздражением уходит вверх и вправо.
— Нати, не сердись. Если ты мне позволишь… Что в тебе нет кокетства — это главное кокетство и есть. Неспособность или нежелание расслабиться?
— Виктор, неспособность, нежелание… Зачем все это обсуждать! Мне вообще неинтересно про себя говорить, а особенно про чувства. Идеи важнее чувств. А общее интереснее личного.
— Из тебя замечательная революционерка получилась бы.
— Вот уж не знаю. Революционность — действие. Действуют хорошо те, кто не боится ошибок. А я ошибок боюсь. Потому что сразу представляю, как кому-то моя ошибка может боком выйти.
— Тем более тебе не позавидуешь. А ухажерам твоим так и еще тем более.
— Ничего себе договорился! Моих ухажеров жалеть? Разве им плохо?
— Ну конечно плохо. Погляди на меня. Исстрадался весь.
— Нет спасения. Ухажерам плохо, мужу плохо. Перед всеми виновата я.
— Мужу-то чего было жаловаться. Блажен тот, иже…
— Муж, вот именно, не выдержал испытания тем, в чем ты сейчас меня виноватишь.
Бедного мужа коснулись. Надо все-таки выгородить его из напраслины. Виктор блеет какую-то чушь о ключе. Мирей Робье — секретарша, она приводила в порядок отчетность и нашарила помятый картонный складень с электронным заряжаемым ключом из гостиницы на имя Джанни Пископо, ну а итальянский она не знает практически… Как, ну как же, Нати, эта картонка у меня завалялась с Мантуи. Это ты сама, Нати, ты же сама в свое время в Мантуе собиралась ту книжечку с пластиковым вкладышем выкинуть в урну, а я, я ведь романтик, я романтически перехватил и с тех пор ношу в бумажнике. Просто на память. Ну а Мирей, не разобравшись, полезла… Написано «Пископо», пластиковый ключ…
Бредовое объяснение. Наталия фыркнула, помотала головой и зажала ему рот ладонью. Он ухватил ладонь руками, губами и долго не отпускал.
Разговор снова прыгнул:
— Ну так как дела, Нати, как твои поживают комиксы? Рисуешь что-нибудь?
— Ходила недавно слушать Чинцию Леоне в Европейский институт дизайна. Замечательный курс «Техники рассказывания от комикса до рекламного storyboard».
— Чинция Леоне. С ней дружила моя первая девушка, они вместе выпускали газету «Мале».
— «Мале»?
— Да, дорогая. В том самом семьдесят восьмом, когда тебе было четыре года, а об интернете ни слуху ни духу, они уже по-хулигански атаковали самое великое, самое неприкасаемое, что только существовало в нашем тогдашнем мире. Периодическую печать. Четвертую власть. Эта-то группа и выпустила фальшивую «Репубблику» с апокалиптическим заголовком «Государство отмерло!».
— Твоя девушка выпустила?
— Не девушка, а ее приятели. Среди них и Якопо Фо, сын нынешнего нобелиата. Главным у них был такой Спаранья. На первую полосу: «Государство отмерло! Точно по Марксу!» Помнишь фальшивую газету о деле Моро?
— Что-то помню… Будто поймали главного террориста и это был Уго Тоньяцци…
— Который прятался в холодильнике. Или наоборот… Или Моро будто бы держали в холодильнике, уже не помню. Ничего святого. Там был снимок Моро, несчастного, хилого, в заношенной рубашке…
— Ну тот снимок знаменитый, сделанный тюремщиками.
— Да. И бедному Моро в газете они пририсовали в рот пузырь: «Извините, вообще-то я ношу только лучшие модели из тканей Марцотто». Дохихикались до того, что Спаранью арестовали. Правда, только на четыре дня. Были даже обыски в редакции и на квартирах у Скоццари, Маттиоли, Тамбурини, Пациенцы.
— Вот это да, вот это реклама для газеты!
— Не говори. Тираж возрос до восьмидесяти тысяч. Вспомнили, что перед похищением Альдо Моро появилась в «Мале» статья, будто Моро ходил к гадалке и та на его ладони разглядела тюремное заключение. После похищения Моро к уголовному делу приобщили и эту газету.
— Так Спаранья заранее знал, что похитят Моро?
— Нет, просто шутки шутили. Еще они гениальную сделали фальшивую «Коррьере» про то, что будто бы аннулирован матч чемпионата мира. Это когда Италию голландцы вышибли из полуфинала. В семьдесят восьмом. Ну, вообще это был такой чемпионат… Лякомб забил самый быстрый гол в истории мундиалей…
— Как ты все это можешь помнить?
— Как я могу помнить гол на тридцать четвертой секунде? Думаешь, такое забывают? Ни один итальянец не забудет. Бедные итальянцы, им влупили тогда… Ой. Но потом они отомстили. Шикарно отомстили. Выиграли следующий.
— Выиграли, проиграли. Мне эти все чемпионаты вообще хоть их не будь.
— Не скажи. Меня это очень осчастливило в начале житья в Италии. Ты просто не представляешь себе, какая была атмосфера в стране после победы в восемьдесят втором. Ты, Нати, не учитываешь фактор счастья. Победа в серьезном чемпионате всегда рывок для нации. В том числе для экономики. Ладно, Нати. То восемьдесят второй, а мы сейчас говорили про семьдесят восьмой. Вышли фальшивые газеты, будто Италия на самом деле не вылетела из полуфинала. Вся страна вывесила флаги, все стали носиться взад и вперед по улицам в машинах с воплями.
— В наше время такие розыгрыши невозможны. Теперь в интернете все моментально проверяется, опровергается. За любым сообщением следует комментарий.
— Да, можно вбросить любое вранье, но интернет немедленно это вранье опровергнет. А тогдашнюю газету «Мале», которая мимикрировала под «Репубблику» или «Коррьере», пока опровергнут, бывало, она и расходилась тиражом по сто тысяч. Кстати, многие догадывались даже, что розыгрыш. И все равно покупали для коллекции. Посмеяться, знакомых подурачить. «Таймс» фальшивую сделали, немецкие газеты…
— И что, как приняли эту «Таймс» в Лондоне?
— Никак. Британцы унюхали, что что-то не так, и конфисковали тираж. Ну это же британцы. А у немцев поддельная «Бильд Цайтунг», пока спохватились, разошлась полностью. Вся! Сколько там ее напечатали!
— И ты говоришь, твоя девушка близко к этому стояла?
— Ты удивишься, твой покорный слуга тоже близко к этому стоял!
— Где, в Швейцарии? Спаранья же работал в Риме?
— Ты опять удивишься. Ни в какой не в Швейцарии, а в самом неожиданном месте, в Москве. Через вот эту самую Антонию, то есть через «Мовименто Студентеско»…
— Да, я помню, у них была очень интересная политическая графика, помню… Нет, те вроде были из «Лотта Континуа». Как это называлось, «Холодильник»? Frigidaire? Ты вот только что, ты говорил — Тамбурини, Пациенца.
— Ну да. Гениальный Тамбурини. Он погиб молодым от передозы.
— Как и Пациенца. Мы обоих проходили по курсу журналистики.
— Ну вот, ты проходила. А я взаимодействовал. В связи с фальшивой «Правдой». В июле восьмидесятого года. С той, которую сделали к открытию Московской Олимпиады. Какое же это было совершенство. Представь себе, во-первых, громадный заголовок поперек полосы — «Россия сломила бесов!». Дальше чуть помельче, но тоже крупным кеглем: «Нет Союза, нет Советских, нет Социалистических, есть только Республики!» На первой полосе была фотография Суслова в виде полуголого упыря. Кощей такой страшный, костлявый. А Суслов был главный идеолог тогдашнего ЦК КПСС. И подписано, будто бы от имени Суслова: «…все лопнуло, как гнойный фурункул. Я говорю не только о себе — разумеется, я свинья и преступник, — а обо всех начиная от Брежнева и кончая самыми мелкими чинами КГБ».