Господи, так это же русская пьеса! И всего-то!
Ну, хохмачи. Шальной способ придумали. Субмитировать в агентство новый текст. Всучивают чью-то пьесу. Гримируют субмиссию под хеппенинг.
Надо будет все же листануть.
Кто это из знакомых изощрился? Ловко сработано. Не разронять бы листики. Скользят-то как.
Два чемодана, рюкзак. Теперь еще пук бумаг. А мне секьюрити проходить, расстегивать, разматывать, надевать заново. Куда бы бумаги положить?
Обратно в чемоданный карман!
Понятно, это не нищий, а ряженый.
Кто-то из обычных юморных знакомцев перед Франкфуртом выпендрежничает.
А может, это делают съемку для вечерней передачи «Кроме шуток». Вечером крутанут по телеку. По итальянскому? Или по какому телеку? Может, это кто-нибудь из русичей?
А пьеска эта — занудство, поди.
Чего и ждать от разыгрывателей.
Все-таки не стану выбрасывать. Погляжу.
Выну это дело из чемодана, возьму в самолет.
А выкинуть еще успею, конечно.
Слава богу, опус без труда свернулся в тугую трубку и затиснулся в боковую сетку до отказа заполненного рюкзака.
После всех оформлений, втаскиваний, прокатываний, пропихиваний, просветов Виктор порадовался, что все же не опоздал на рейс — и тут же получил традиционную новость на мониторе, что вылетом и не пахнет.
Что «флайт делэйд» и «ви ар сорри».
Сотрудник компании сказал: взлетную полосу очищают от улиток, наползли с лугов в аварийном количестве.
Японочка напротив на скамейке надела красивую, явно детскую пухлую куртку, надула подковку под шею, вытащила такую же пухлую муфту, опушенную мехом, и вымотала, прежде чем заправить в муфту руки, из каких-то пазух наушники, ткнула их в миниатюрные ушные раковинки, опустила налобную повязку на веки низко. Надула лунообразную подушку. Обутые в дутые снегоходы ножки поставила на сумку и, произведя все эти окукливания, в супераккуратной позе уснула. Интересно, как она узнает, что пора на посадку ей? Или чипы оповещения вшиты прямо в нее под гладкую кожицу?
Виктор сел и выдохнул. Вот в который уже раз он в полоне, аки Игорь князь.
До чего тяжелы аэропорты, особенно в последние пять лет, с их насупистой подозрительностью. Сбивают с толку, не дают понять, в какой ты части света. Стандартные черномраморные полировки полов. Одинаковые рекламные билборды. Кресла с придавленными к подлокотникам жвачками.
Аэропорты — места, где тебя не любят. Где тобою помыкают, всегда подозревают. Ринги унижения. Нещадные долгие проходы, с тем чтобы, если кто чего навредит, ему некуда было укрыться и охранникам было бы в два счета, нагоняя, схватить беглеца.
Аль-Каида добилась цели: испортила жизнь ровно сотне процентов из сотни. Предполагается, любой — злоумышленник. Ребята в аэропорту показывают, кто здесь командир. Засунь эту сумку в ту и развяжи шнурки, босой поэт. Пусть все увидят продравшийся носок и вросший ноготь. Окати мир пачулями перепотелой стельки. Выложи компьютер и шейный платок в нечистый кювет. Куртку снять, расстегнуть ремень, карманы навыворот. Неточно стал в начерченный след! Руки разводи, как вон то схематическое чучело. Не шевелись. Повернись. Щас мы ощупаем твои нежные части. И скажи спасибо, что не требуют развести ягодицы — это только неблагонадежных.
Все приказы лающие. Из-за вавилонского многоязычия в ходу не слова, а жесты. Знаки, междометия. Дай им волю, досмотрщики пасовали бы людей с проверки на проверку тычками. Пока что до этого не доходит, но… Их жесты грубы и авторитарны. Когда люди не обмениваются нюансированными языковыми высказываниями, между ними образуется голое меряние сил. Языки вылупились из зародышевого состояния и развились до чудного блеска, до сложности, до юмора и до поэзии, до Ремона Кено и Пастернака как раз затем, чтоб отношения преодолели голизну и силовые контакты облагородились. Язык — защита человеческого достоинства. Когда он не орудие поражения, само собой.
Вот отчего формалистическое искусство, отменившее конвенциональные коды, наливается грубой силой и так язвит.
Вокруг издательский бомонд. У нищей, простой кофейной стойки все-таки пахнет Италией. Все прильнули, как поросята к свиноматке.
На пластиковых креслицах миланский литературный круг.
Шелестят газетами, целуются, толкутся. В стендах книжной выставки итальянцы тоже будут отыскивать родные газеты, обниматься в задней комнате стенда «Мондадори», где оттиски свежей прессы покачиваются на скалках в подсобке вперемешку с сырами, ветчинами, колбасой, гроздичками винограда. Вожделенные, оставляющие копоть на пальцах оттиски «Коррьере делла Сера» и «Репубблики»! Островки Италии! Заглянешь случайно на бегу, втянешь носом родные запахи. Только ты-то чем будешь втягивать, Виктор? Нос-то, похоже, уже заложен? Накатался на скутере без куртки теплой? Висела же на крючке у входа…
Ладно, к «Репубблике» прикоснешься, измажешь пальцы, Антей, и опять ты свеж: вверх, вниз по книжному вавилону, несосчитанным зиккуратам.
Виктор тоже цапнул воскресный номер с лотка. Что сегодня интересного? Статья о методах экспертов. Отныне документы, книги исследуют на ДНК. Анализу поддается все, что имеет животную природу: рыбий клей, переплетная кожа. Вот какие теперь перспективы открыты.
Великорослый агент из Павии читает вслух то же самое, какие-то выдержки. Все вслушиваются в его бас.
— Вы подумайте: берете письма Розы Люксембург (она писала сто писем в день), делаете соскоб слюны с конвертов, расшифровываете ДНК и, опля, решаете наконец вопрос с загадочной дамой, залитой формалином, которая содержится в зале судебной медицины клиники «Шарите», и у нее удивительная репутация, будто она — заспиртованная Роза.
— А еще с помощью инсулина расщепили мороженый человеческий кал в каких-то пещерах и нашли, что кал мужской. То есть все изображения мамонтов нарисованы мужчинами.
— А может, это женщины рисовали, пока их мужья на горшке сидели?
— Смешно… А я читала, нашли слезы на письмах похищенного Моро. Проверили ДНК — точно он.
— Ну и что? И что нового узнал просвещенный мир? Что Моро в заключении до слез огорчался?
Начинается треп об экспертизах всего на свете. Что перестанут втюхивать издателям эти утомительные, уф, фальшивые дневники. Тут как раз намедни дневники Муссолини только что вышли с подзаголовком «не то настоящие, не то поддельные» прямо на обложке. А в паре с ними издательство (то же самое!) публикует книжку эксперта, утверждающего, что дневнички-то фальшак. Странная барочная комбинация в одном бокале, не правда ли.
Журчит и стелется треп, которому и подобает запруживать первый день. Ни в коем случае не выбалтывать главную франкфуртскую линию — не переторапливаться! Свою сенсацию все выхватят из ножен в золотой момент, как стилет.
Через голову Виктора зануда, талдычивший про слюни Розы, реагирует на слова соседа, Джеймса Дикси: впредь-де при высокобюджетных сделках будет проводиться экспертиза средневековых рукописей путем анализа ДНК.
Заладили про это ДНК…
— Пергамент — животный материал!
— Датировка и определение места создания рукописи всегда неточны. Сегодня судят по способу начертания букв и по диалектным особенностям. А эти признаки не стопроцентны. В будущем, с генетическим тестированием, все будет стопроцентно доказываться, ага.
— Да, но только в случаях, когда имеем дело с инкунабулами.
Народ обсел меня подкованный, однако не очень, хмыкнул Вика. Инкунабулы! А ведь могли бы и знать, что и ксилографические и типографические инкунабулы в те шестьдесят лет, когда они вообще создавались (до тысяча пятисотого, потому что все, что опубликовано позже этого года, не инкунабулы), печатались на бумаге, а вовсе не на шкурах…
Ты хочешь от них универсальной культуры, сказал он себе. Вика! Опомнись. Они же не университетские люди. И все они застрессованы, оверворкед, андерстаффед. Держат в памяти грозди имен, детали биографий, резюме. Авторское право распространяется в большинстве случаев на срок в семьдесят лет после смерти автора. Следовательно, объем профессиональной компетенции литературных агентов и издательских сотрудников… ну, словом, их обратная память… Лет около ста. Они и стараются держать в уме период с тысяча девятисотого года. Все, что происходило раньше, — для них палеолит.
Да и для тебя, при твоем бессистемном наборе чтений.
Раз уж речь зашла про экспертизы, кто-то цитирует в ответ свежепрочитанную историю: как всем известно из чудного фильма Марко Феррери, попав в засаду в Литл-Биг-Хорне — индейцы налетели со всех сторон, — в июне тысяча восемьсот семьдесят шестого года погиб Седьмой полк генерала Кастера. Никто из павших не был похоронен. Так вот, захлебывался рассказывающий, штука в том, что ныне археолог Дуглас Скотт изучил найденные кости и по составу рассортировал их. Потому что у них были разные диеты, и это позволило отличить, кто из них солдат, а кто офицер. У офицеров в пайке было больше мяса. Само собой, отсортировали и индейцев. Через полтораста годков восстановили точный ход злосчастной битвы, где какие трупы разлагались. Кое-какие останки еще там. Вычислили траектории пуль.
— Это я читал уже на каких-то реконструкторских сайтах.
— Думаю, не на реконструкторских, а у поисковиков, которые захоранивают.
— Кого?
— Ну как кого? Солдаты Второй мировой не все еще преданы земле. Есть специальные группы, проходят по лесам-полям с металлоискателями и заступами. Попутно находят, представьте себе, немало вещичек старых. На аукционах этого добра полно.
— Лингвистические экспертизы тоже нельзя недооценивать, — перебивают с кресла справа. — Сегодня в газете про работу с попугаем Черчилля, Чарли. Ему сто четыре года. Оксфордский акцент. Хотят понять, знал ли он планы хозяина.
Виктор вяло листает свою газету. Кругом галдят. Подчас забавно, хотя и глупо, слушать. Попугай Черчилля, впрочем, как сказано в той же самой статье, — поддельный. У Черчилля водилось что-то серенькое, а там у них пестрый ара. Хотя пернатое и впрямь заряжено матерными ругательствами в адрес Гитлера.