Несколько журналистов слышали про план русских: что будто бы на торжественном закрытии Олимпиады гигантский поролоновый медведь отвяжется и улетит в небеса. Не было никаких сомнений, что прощальный номер будет доверен олимпийскому мишке. Эти медведи заполняли собой Москву. Мишки из хрусталя, терракоты, дерева, пластика, на всех стаканах, на мячах, на майках… Бегущие, плывущие, скачущие, толкающие ядро. Не хватало разве что мишки на танке, исполняющего интернациональный долг.
Журналисты как раз сидели и обмусоливали подробности плана. Оказывается, о точном сценарии с медведем проболтался какой-то низший чин. Вика увидел бледное сосредоточенное лицо Левкаса. Тот явно работал интуицией — выведывал, через кого просочились в прессу сведения. Всезнайка-журналист из Шотландии разглагольствовал: внутри медведя будет сидеть летчик, офицер ВВС. Было проведено ночью без освещения пробное испытание. Летающий офицер, будучи внутри чучела, заметил, что ветер стремительно несет медведя на запад. Это могло бы вызвать, как символ, грандиозный международный скандал… Так что пришлось ему открыть большой аварийный клапан…
— Унд ферфалте ди ганце постройка, как говорит моя бабушка, — вставил Вика.
Смешную цитату не оценил никто. Оратор досадливо оглянулся. Все загалдели.
— И вместе с Икаром медведь оземь в ближнем лесочке…
— Просто романтика японского камикадзе!
— Э, кто знает, так ли обстояло дело.
— Я больше готов верить, что пилот радостно поджал коленки и дал себя куда-нибудь в Австрию передуть, — сказал шотландец.
— Вот именно, — встрял итальянский журналист. — А у меня сегодня уже вышел материал на эту тему. Русские действительно испытали управляемый полет медведя. Только медведь не поролоновый, а восковой. Внутри действительно был офицер. Мне даже сказали его фамилию — Артамонов. Пролетая в близости от олимпийского огня, часть шаров была уничтожена огнем, а объект упал. Как Икар, низринулся оземь. И от полученных ожогов скончался в машине «скорой помощи». Поэтому решено изменить систему. Решили просто одеть мишкой человека, чтобы он имел свободу движения и сам управлял при помощи рук. Главный инженер проекта, Трусов, полетел лично. Чтобы держать в руках буквально все нити проекта. На высоте около ста метров Трусов развернул медведя, стал резко уходить вверх и исчез из поля зрения уже через минуту! Поиски, продолжавшиеся целую неделю, результатов не дали никаких.
(Дикий хохот всей компании — им явно подтравливали анекдотец…)
— И этот Трусов теперь невозвращенец?
— То есть он, да, я думаю, он действительно улетел. От своей постылой жены и троих детей.
Похихикали на тему медведей. Левкас принюхивался, задавал наводящие вопросы.
А тем временем Вику самого так подмывало, так из него перло, так много влиятельных пишущих людей сблизило головы при обсуждении, что просто рвалась из Викиного рта великая сенсация. Это было выше его сил — не сразить их всех единым ударом.
— Вы не поверите, даже «Правду» читать иногда бывает нелишне. Повнимательней «Правду» просматривайте! — звонко выкрикнул он.
— А что там будет, в «Правде», что?
К Виктору повернулось сразу двадцать голов. Он зарделся, а под ложечкой сладко сосало и в ушах постукивала кровь.
— Ну, я не уполномочен говорить. Но может, даже завтра с а-а-громным вниманием коммунистическую «Правду» будут все читать. С живейшим интересом. Особенно ту, что в гостиницах в холлах для туристов на столиках лежит.
Левкас развернулся к ухмыляющемуся Вике всем существом.
Рядом напряженно дышала Антония.
А Вике, кретину, море в тот момент было по колено.
«Они будут читать „Правду“ с живейшим интересом».
Вика, ты сам себя приговорил. Теперь скажи, дружок: а поумнел ли ты за прошедшие двадцать пять годков? Искупил преступление перед собою и Тошей и вашей любовью? Заслужил ли еще чего-нибудь на этом свете? На каком основании ты мечтаешь о счастье, о Нати грезишь?
В двадцатых числах того июля отпечатанная в Италии газета легла на журнальные столики в «Космосе», оказалась под «дворниками» припаркованных в Москве машин, распространялась на трибунах стадионов. Охранники просто сходили с ума. Разворачивали все газеты, где бы ни находили их, внимательно вчитывались. Число работников секьюрити в одном только «Космосе» выросло раза в три. А Виктор с Антонией испытывали невозможный, нечеловеческий кайф. Им и всем остальным занятым в этой операции ребятам удалось выполнить план, никто не заподозрил ничего, носу не подточил.
Это они так думали. Но уже двадцать третьего в Антонию вцепились двое прямо на улице у посольства. В тот день Антония буквально на полтора часа сумела найти себе подмену. Ринулась в посольство, а оттуда бегом по Садовому кольцу с коробкой ампул. И у метро «Смоленская» ей перерезали путь два индивида в бежевых ветровках с голубенькими бочками.
Тоша как раз выскочила из-за угла здания на яркий свет и по обыкновению расчихалась трижды, щурясь на июльское солнце. Тут-то была схвачена под локотки. Отчаянно пыталась угадать: прознали про «Правду»? Про запрещенные лекарства? Однако первым делом прозвучали неожиданные вести. Ровно в эти два часа какая-то идиотка из ее тургруппы, певичка, известная в итальянском телевизоре, не нашла иного занятия, нежели пойти сниматься для рекламы каракуля на Красной площади…
— …а под шубой голая! Повязали, конечно, сразу. Она требует посольского адвоката к ней. Дурища Олга какая-то итальянская. Снималась для «Плеймена», говорит. А где сопровождающее лицо, кто за нее несет ответственность? Сарту Антония? А где она? Отчего она не с группой, а в посольстве? И пришлось, натурально, нам самим ехать сюда на Веснина на метро. А тут как раз и вы навстречу идете. Что это у вас там в сумке? Тяжелое? А позвольте-ка глянуть. О-о, никак лекарственное вещество, ампулы? А вы заболели, что беспокоит? Вот что, звоните и предупредите на работе, что задерживаетесь. Пускай и дальше ищут вам подмену. А мы тут с вами пройдем. Теперь уже не один протокол, а два приходится, выходит, подписывать: нарушение приличий вверенной вам интуристкой, а также контрабанда наркотических и психотропных веществ, их прекурсоров и аналогов. Ну, вам же не привыкать к задержаниям, как мы знаем? Звоните, времени нет, Олимпиада в разгаре, понимаете.
Кто настучал на Тошу? Вообще к каждой группе были приписаны трое сопровождающих плюс какие-то ответственные. Обязательно были «пасущие», которые сразу докладывали все начальству и в Контору. Но в данном случае, пролетело у Виктора в голове, когда он утешал в гостинице плачущую Антонию (все-таки внучка деда — сеятеля паники), никто из интуристских стукачей о лекарствах знать не мог. Нет, слежка за Антонией велась, по-видимому, прицельно. Оперативное направление шло через чью-то наводку с той стороны, из окружения умирающего барда.
А уж про фальшивую «Правду», как Вика с Антонией думали, никто вообще даже и догадываться не мог.
Так им, наивным, казалось тогда.
Через два дня — гибель невыдержавшего певца. Черные дни. Ночь перед похоронами.
Еще через два дня поступили мрачные новости из Италии о новых арестах.
А перед закрытием грянул теракт на вокзале в Болонье.
Антония услышала сообщение по советскому радио. Ринулась в итальянское посольство за подробностями. Виктор, безрезультатно прождав ночь, поехал с французской делегацией на торжественное закрытие. Медведь под томную колыбельную воспарил. Виктор перевел последнюю речь, перепожимал всем делегатам руки и на сумасшедшей скорости добежал до лезущей в автобус Тошиной тургруппы.
Антонии при туристах не было. Замещавшая ее девчонка ни о чем понятия не имела. Но один из итальянцев, сообразительный, сообщил, что, насколько он понимает положение, Антонию в посольстве задержали, и даже без разрешения позвонить.
Виктор кинулся звонить в семью Сарту. К телефону подошла в консульском доме горничная и сказала: все уехали в посольство на прием, давно должны были вернуться, она тоже голову ломает.
Потом квартира перестала отвечать.
Вечером Антония, разумеется, опять не пришла в гостиницу.
И еще через день (Виктор сидел у аппарата неотлучно, без еды и питья) зазвонило, он снял трубку — и принял тот задыхающийся звонок, непонятно из какого автомата, слезы разливанные, плохо слышно было, в общем, «объявлюсь, но не могу сказать когда», с «Мале» все очень male, то есть «плохо» по-итальянски, «дело не только во мне», «ты меня сейчас не ищи, судьба поможет, увидимся», «там один дает показания на нас, полнейший бред», «поверь, пожалуйста, с Болоньей мы не связаны, это не наша работа», «вот если нам удастся увидеться в замкнутом саду», «но если я не покажусь, знай — не виновата», и что-то еще невразумительное про партизан.
Он, в ужасе, не помня себя, только ласковые слова кричал и выл от горя в трубку.
День он терзался, второй день бегал, чтоб забрать заработанное в Спорткомитете, там отказали, приходите через месяц, еще день мотался по редакциям французских и итальянских газет, одалживая у кого мог. В четверг побежал покупать билет в Италию. Теперь уж рейс был только на воскресенье, на десятое августа.
В воскресенье после обеда он наконец дорвался до Орты. И весь август и сентябрь просидел в Орте в ожидании. И никак не решался сам себе сказать: по всей очевидности, то есть это совершенно понятно, ему уже здесь нечего ждать.
Он на память и на ощупь уже знал капеллы, не только карнавальную, а и трехуровневую (погребение Франциска Ассизского, конклав), и полутемную с парящей под куполом огневой упряжкой, и всегда запертую на замок — с облачением во вретища. Сдружился с шестеркой живущих в обители монахов. Остаться тут садовником? Прообитать всю жизнь? Стать мужской пенелопой, уподобиться барочным андрогинам в капеллах? Чем-то наподобие Ярославны в кукушечных часах?
Посвятить жизнь этой тайне. Прежде всего обнаружить немую карту. А потом нажать на пуп розы, высеченной на стене часовни. Тяжкий камень отойдет, и откроется винтовая лестница. И найти Антонию в катакомбах в том отсеке, что помечен тайными литерами, еле живую, но готовую воскреснуть и захохотать вместе с Виктором над этой белибердой от всей души.