ор, — я же без компьютера. Придется вам, Ребека, дать мне бумажную распечатку.
Виктор ковыряет вилкой нечто несусветное под названием «борщ». Ребека пьет бульончик из чашки. Не отвлекается на разносолы. Ей интереснее говорить. Любимые разговоры Ребеки — о Москве. Она часто бывает там. Виктор и про Москву что-то старается сказать, и (а может, это влияние Наталии?) про занимательную кулинарию.
— Вчера читал в журнале «Деньги» о московских тематических ресторанах. Не знают уж чего отчебучить. И ужины на борту вертолета в «Экспедиции». И обеды с гаданьем «таро» в индийском ресторане «Гоа». В «Узбекистане», жуя манты, ставишь на петухов. В центре зала петушиные бои до смертельного исхода…
— О смертельном исходе, — вступает Ребека. Она, оказывается, и по этой теме имеет что ответить. — Я сама видела недавно, ужас, как в «Бенихане» живого краба режут прямо перед клиентом на ломти. В каком-то, не помню, в китайском по залу ходят коровы, цесарки, утки мандаринки, о них обратиться бы в защиту животных, что они могут заболеть и даже умереть от табачного дыма.
— По «Шинку» в середине девяностых гуляла корова. Интересно, чем пахло у нее молоко — тютюном или горилкой.
Ребека лучше Виктора знает русские рестораны и Россию. Она наезжает в Москву три или четыре раза в год. Столь богатый русский язык, правильный, чуточку деревянный, есть только у гэдээровцев. Только у «осси». Которые учились в советские времена в Пскове, в Воронеже. Теперь все это у них принято скрывать. Но не от Виктора же скрывать все-таки! Он сам типичный осси, всем оссям осси.
С ними легко говорить. Бывшие гэдээровцы понимают эзопов язык, риторику умолчаний, недоговоренностей. Они, как и русские, подкожной памятью помнят, как о многих вещах вроде не «запрещено было знать», но «нельзя было упоминать». В СССР не допускались упоминания о тех, кто сгублен в двадцатые — пятидесятые годы. Даже если было признано — сгублен безвинно. Но пишущие понимали, что не ляпнешь: «незаконно репрессирован» или «уничтожен». Ну, ляпнешь, если ты диссидент. А в официальной печати — ни-ни. Время от времени этикет менялся. В начале шестидесятых можно было еще: «стал жертвой нарушений социалистической законности». А уже с конца шестидесятых и до самого конца Советской власти приходилось просто обрывать рассказ, оставляя во мраке вопрос: куда же вдруг делся герой — утерялся в тумане, в ночи?
— А у нас вообще этих людей не упоминали, — сказала Ребека.
— Вот, Ребека, я хотел давно спросить. О вашем самиздате. Как выглядел ваш самиздат?
— Преимущественно тамиздат. Криминалом были все книги, изданные в той Германии. Что печаталось в Западной Германии, не продавалось в Восточной. Даже классика — нет. Даже переводные с английского или французского. Немецкий язык, конечно, и там и тут. Однако после раздела страны главный вопрос для любой публикации был: это капиталистический извод или социалистический? О каждом тексте, написанном по-немецки, вставал вопрос: он по-немецки, но по-каковски по-немецки? Вот, например, в ФРГ выходили книги мировых звезд, таких как Габриэль Гарсия Маркес. Виктор, представляете ли вы, что у нас, в ГДР, Маркес был запрещен. Его книги продавались только в ФРГ. Капиталистические издания к нам не знали дороги…
Оба опять жуют что-то без внимания. Вино пьет, похоже, только Виктор. У Ребеки нетронутый бокал. На столе фуа-гра и пюре из картофеля и такого количества взбитых сливок, что еда немилосердно щекочет горло.
— Опять о кулинарном аспекте. Куда деваться, если сегодня вокруг кухни целая книжная индустрия. У меня есть, так сказать, кулинарный нуар.
— О вегетарианских вкусах Гитлера? Это та самая…
— Да нет, кое-что позакидонистей.
Да уж, ее русский — это и впрямь русский. Даже слишком.
Оказывается, есть новонайденные воспоминания повара немецкого генерального штаба.
— Чувствую, надо брать для «Омнибуса» опцион на эту рукопись.
— Думаю, да. Посмотрите кусочек, поймете жанр.
20 апреля сорок четвертого, в день рождения фюрера: подавали отступающим немцам знаменитое блюдо «Силезское царствие небесное». Нежные клецки из дрожжевого теста, с припущенными сливами и фруктовым салатом и тонкими ломтиками копченого мяса. Лозунг на этом празднике (пили много!): «Наслаждайся войной, мир будет ужасен».
Много такого в последнее время выныривает. Старые люди писали, но по разным причинам так и не донесли свои писания до издательств. А теперь перемерли, семьи избавляются от бумаг.
— Вот и я подумал. В пандан к этому могу предложить памятку советского пищевого наркома, Микояна, писанную в мае сорок пятого, о тяжелом продовольственном положении в Германии. Он там технично указывает, как разделывать дохлых лошадей, оставляя лишь головы, ребра да хвосты.
— Это тот самый Микоян, вдохновитель бессмертной книги о вкусной и здоровой пище? Вам, Виктор, это отвратительно, понимаю. Мне тоже. Не будем говорить о рукописи генштабовского повара. Мне предлагали еще, как вы и спрашивали, «Кухню Гитлера» вегетарианскую. Я ее и в руки брать-то отказалась. Правильно?
— Разумеется, Ребека. Я уже о «Кухне Гитлера» слышал от двоих скаутов. И я ее не желаю видеть. Нет, а повара, наоборот, берем! Куда деваться, работа есть работа. Берем и разработаем эту историю как следует. Отпечатайте мне и на него, пожалуйста, досье.
— А у вас что нового?
— Покажу каталог. А где он? Куда подевался? Я его на кресле в фойе оставил, дурья голова. Ну хорошо, придется на пальцах объяснять. Пока послушаю, что у вас еще было заготовлено.
— Еще записки сотрудника Штази…
— Ну, уж это, мягко говоря, не раритет…
Они с усмешкой вспомнили, как после краха СССР и ГДР во все агентства мира сыпались горы подобных документов. В результате люстраций и гласности тайное становилось явным. Об осведомителях, шпионах. Разоблачения. «Омнибус» тогда работал в пять расчетных сил. Сортировать архивные сенсации и отбраковывать те, из-за которых не стоит кого-то морально клеймить, потому что сексотовская тема — обоюдоострое оружие. Архивщик становился и омбудсменом, и судьей, и прокурором, и шерлокхолмсом в едином облике.
— Ну, вы помните дневник, из которого узнали, что главный герой венгерского восстания — Имре Надь — хотя и погиб от советских палачей, но служил осведомителем и был штатным работником НКВД с двадцатых годов под кличкой «Володя». И выдал Варгу, Ноймана, Габора, Фаркаша…
— Да. Публиковалось в «Источнике», в девяносто третьем, в номере первом.
Есть новости действительно интересные. В «Зуркампе», говорит Ребека, готовится к выходу книга-сценарий. Называться будет «Жизнь других», Das Leben der Anderen. И книга и фильм появятся в марте. Там отлично показано, как все, буквально все в стране было просвечено, пронюхано секретными службами. Доносили почти все. Доносили на собственную семью.
— В основном все заняты Штази, это естественно. Материалы по Штази совсем недавно вошли в оборот. Тема свежа. Но не хотелось бы, чтоб Aufarbeitung der Vergangenheit, «переработка прошлого», к одной коммунистической диктатуре сводилась. Не терять внимания к диктатуре наци. И к тому, что ее сменило. Ее ведь не в минуту изжили… «Наслаждайся войной, мир будет ужасен». Исследовать, как устаивался ужасный мирный мир. Зализывание ран, заживление язв.
Виктор слушает — какое совпадение с направлением его мыслей. Дальше… дальше обмирает, и у него плывет в глазах. Надо же, не думал совсем об этом… А ведь именно Ребека и есть тот человек, с которым он может поговорить об архиве, о предложении болгар! О Дрездене!
Читала она книгу Жалусского «Семь ночей»?
— Да, конечно, читала. В ранней молодости, на русском. Существовал и плоховатый немецкий перевод. Но я по-русски практиковалась. Это ваш дед, я в курсе, вы говорили. Совсем недавно брала эту книгу для работы. Для каталога Дрезденской галереи.
— Как, вы работали над каталогом Дрезденской?
— Конечно. Делала эдитинг. И я пишу там в примечании к «Семи ночам», что в книге не очень много фактов. Хотя и чувствуется, что автор знал факты в гораздо большем объеме. Наши исследователи имеют претензии. Я предлагаю обоснование…
— Какое?
— Что касается умолчаний о знаменитых «Грюнес Гевёльбе», о «Купферштихкабинет» и прочих коллекциях — умолчания понятны. Судьба коллекций документировалась секретным порядком. Как многие другие темы. Оккупировав Германию, победители получили многие нацистские разработки и повели их дальше. Были очень интересные манипуляции с золотыми и платиновыми запасами, с «тяжелой водой», секретными научными исследованиями, с подземными заводами. Все эти операции, включая и дрезденские дела, проходили и в СССР и в Германии под грифом «сверхсекретно». А Дрезден… Учитывая, что на самом деле эти штольни… Вы понимаете?
— Ребека, к сожалению, не вполне понимаю.
— Как? Штольни в Рудных горах. Вы не знаете, что такое Рудные горы? Не читали Карлша и Земана «Урановые тайны»? Ну, помните «Висмут»?
— Да, «Висмут» помню. В Саксонии секретное советско-немецкое предприятие. Ну да, уран.
— Видите, в Саксонии. Вы не задумывались? Это же они и есть, урановые копи. Те самые, где гитлеровцы добывали сырье для «сверхоружия». Американцы и англичане не заинтересовались этими рудниками: залежи в Саксонии бедные, у них в Бельгийском Конго гораздо богаче. А СССР там устроило нечто вроде новой Колымы. Трудом военнопленных и заключенных. Многие гибли в забоях. В первые годы туда погнали бывших нацистов. А также полуподневольных рабочих, бежавших оттуда десятками. До того, в конце войны, те самые отработанные штольни употребили под коллекции искусства. Прятали и в замках и в подвалах. Но в штольнях же секретнее. И сохраннее от бомбежек… По крайней мере, у меня эта гипотеза. Официально не подтвержденная. Но я сама из Карл-Маркс-Штадта. У нас шептались об этом, много версий я слышала, догадок. В эти шурфы кто-то лезет. Ищут еврейское серебро из Кенигсберга. Что-то возле Дойчнойдорфа… Говорят, на стенах выбиты какие-то эсэсовские руны. Вот туда везли картины. В металлические ящики — и туда, в пряничные домики, там еще во время войны работали французские пленные. А многие штольни заливались водой. Кто найдет…